Сергей Данилов - Сезон нежных чувств Страница 5

– Откуда благодать?

– На поезде привезла из родного Казахстана. Угощайся. Народ, напоминаю: на столе всё уже мытое, что в коробке – мыть самим.

Юрик взял грушу, яблоко, легко впрыгнул на кровать Грамм, за спину сидящей подружки Колокольчик. Рядом с Колокольчиком присела и Эля.

– Ну ты фрукт, – отреагировала Колокольчик, – залег сразу, как в плацкартном вагоне.

Под её растянутой майкой, великоватой на пару размеров, на худенькой спине все позвонки наперечёт. Колокольчик тоже не получила общаги, кантуется нелегально у стройотрядовских подружек. Он вонзил зубами в граммовское яблоко, а глаза – в её талию. Подушка пахла загадочными девичьими снами. Так бы и уснул здесь, в сладком тепле общественного дыхания, ощущая, что бесследно тает усталость и безысходность последних дней, растворяясь без остатка в фруктово-девичьем аромате.

Съев грушу, Юрик попросил добавки, проведя пальцем по углублению, в котором успешно прятался позвоночник Грамм.

– Чего тебе?

– Кисточку винограда, пожалуйста.

– Ну ты, Бармин, на глазах наглеешь.

– Знаю. А что делать?

Грамм развернулась с намерением произнести разгромную фразу, но отчего-то передумала, встала и, так как на столе винограда уже не осталось, взяла несколько кистей на тарелку из коробки, пошла на кухню мыть. Как человечно её снисхождение, просто плакать хочется от счастья! А вернувшись, выбрала самую большую гроздь, села на прежнее место, однако не отдала сразу, стала кормить из рук, отрывая по ягодке пальцами с длинными лакированным ногтями, похожими на клюв птички, и вкладывать их в рот птенчика Юрика. Естественно, для этого ей пришлось к нему развернуться. Оттого, что виноградинки попадали в рот слишком часто, он не успевал их толком разжевывать, глотал как попало, на глаза навернулись слезы.

– Ладно, мне, пожалуй, пора, – Колокольчик встала со своего места и торопливо, шаркающей походкой из-за слишком больших тапочек выскользнула из комнаты, прихватив на прощание со стола яблоко, самое маленькое среди прочих.

– До свидания, прелестное создание, – Грамм даже не обернулась, настолько захватил её процесс кормления.

Перекинула руку через Бармина, зависла над ним, упершись о край кровати у стены, приблизив виноградную кисточку ко рту Юрика, с интересом наблюдая за движениями губ, которыми он пытался схватывать и отрывать ягоды. Когда удавалось схватить, тянул к себе, Грамм кисточку – к себе. В пылу незаметной посторонним борьбы длинный отворот восточного халата отошел в сторону, приоткрыв исключительно для Юрика грудь, живущую свободно, безо всяких вспомогательных средств. Он обомлел, открыв рот, выпустив ягодку. Свет свободно проникал за пазуху, и скрытое от всех, кроме него, тело светилось розовой нежностью неукоснительно совершенных форм.

Во рту имелась прежняя виноградинка, которую боялся теперь жевать, чтобы не подавиться от восхищения, впитывал в себя соком млечный свет, исходящий от обнажённой в его сторону груди. В комнату быстро наперегонки вбежали Гапонов с Копытовым.

– Где здесь фруктами кормят?

– На столе мытое, в коробке немытое, – автоматически повторила Грамм, переводя взгляд от его губ к глазам.

– Груши такие сладкие! – радостно восхитился Рифкат, вводя очередных гостей в курс дела, и посмотрел благодарно в сторону хозяйки, но тут же застенчиво отвернулся к Мурату, который как раз догрызал грушу, держа её обеими руками, как зайчик морковку.

– Прямым ходом из Алма-Аты Эля привезла.

– Попробуем, попробуем, всё попробуем, – согласился Гапонов, выбирая местечко, с которого можно было дотянуться до стола. Все кровати были плотно обсижены, кроме граммской, но народ потеснился, находя место для новичков.

Халат был восточный по расцветке, но отнюдь не по форме. Слишком короток. Две обнажённые коленки прижаты к его руке, Юрик чувствовал исходящее от них тепло и собственную ответную благодарность. Он ощущает себя находящимся как бы внутри Грамм, ибо она – вся вокруг, вобрав его без остатка, будто маленького ребенка. Волосы на её голове золотились. Внутри Юрика вспыхнул ужасный жар, даже дышать сделалось затруднительно, так велико восхищение. Опасаясь сгореть заживо, он поблагодарил за угощение, ни на кого не глядя, слез с гостеприимного местечка и тихо вышел в коридор.

В коридоре, улыбаясь как своему старому лучшему другу, к нему подошел третьекурсник, с которым прежде они даже не здоровались.

– Привет, ну как жизнь? – третьекурсник подал руку в виде именного подарка.

Бармин удивился, но руку пожал.

– Нормально. Привет.

– Нужна твоя помощь. Я тебе доверяю и скажу всё до конца. Мы тут в стройотряде заработали неплохие бабки, но средняя зарплата получается слишком высокая и бухгалтерия не отдает. Тебя можно вписать в ведомость на получение денег?

– Вписывай, не жалко.

– Спасибо, но нужен твой паспорт. Дай на денек.

Конечно, по правилам паспорт никому отдавать не полагается, но вроде как он уже пообещал и отказаться неудобно. Паспорт Юрик отдавал с мыслью: «Поди ничего плохого не будет?»

Но все равно – раньше было лучше. Лежа в холодной, пустой, тёмной комнате, легко вспоминается прошлогодняя жизнь. На первом курсе деканат с особым остервенением гонял их на картошку с морковкой и капустой под снегом и дождём уже после возвращения из колхоза, вплоть до ноября месяца, пока снег полностью не укутал сугробами поля. В общаге все стучали зубами в холодных комнатах с ледяными батареями, и тут вдруг: здрасьте вам! – в гости заявляется Мармеладка.

Низка ростиком, маленькое и круглое, как у ребенка, лицо в очках, курносый носик, на голове пышная химическая завивка, благодаря которой Сонька походит на белую негритянку. А ещё на гномицу, которую, благодаря прогрессу медицины, удалось дорастить почти до человеческого роста, но непропорциональность частей тела все же осталась. Она заключалась в слишком большой груди, которую Мармеладка подчёркнуто обтягивала тонким свитерком, и в штанах, из-под которых рельефно выпирали мощные бёдра настоящей взрослой женщины. А голосок у Соньки тоненький, совсем детский.

Остановилась подле кровати, на которой он лежал, укрывшись пальто:

– Заболел, что ли?

– Нет.

– Нет… А чего валяешься? Можно, я тоже поваляюсь?

С размаху запрыгнула сверху, радостно вопя Бабой-ягой: «Поваляюсь, покатаюсь, Юрикова мяса наевшись!»

Бармин пытался спихнуть с себя нападавшую как можно аккуратнее, чтобы, не дай бог, не заехать рукой в грудь, или живот, или лицо, или ноги – никуда нельзя толкать, оставалось вцепиться в пальто, которым накрывался, и, резко вращаясь, как-то ухитриться сбросить чертовку на пол. Но Сонька мёртвой хваткой вцепилась в то же пальто и громко выла:

– Останься со мной ещё хоть несколько минут, не уходи, любимый!

Резко толкнул уже без всяких церемоний: Сонька налетела на с любопытством наблюдающего за схваткой Рифката и, охватив его за пояс, бухнулась в кровать с весёлым криком: «Ой, поможите, люди добры: девушку убивают!»

Меж тем глаза её бесовски шныряли из-под очков перламутровыми пуговками, на которые капнули по капельке оливкового масла. Кудрявая головка напоминала барашка, готового попасть на жертвенное заклание. Она отчаянно боролась с Рифкатом, который быстро развеселился в процессе отцепления от себя чрезвычайно прилипчивого и мягкого тела Мармеладки.

– Как тебе не стыдно! – взвизгнула Сонька. – Не сметь трогать меня своими грязными лапами, можно брать только за руки до локтя. Понял, оболтус?

Рифкат умудряется вывернуться, схватить руку, завернуть, как милиционер правонарушителю, и, толкнув носом в подушку, отскочить. Лицо Мармеладки скривилось от обиды. Она неспешно высморкалась в платочек: «Ладно, я с тобой разберусь как-нибудь в другой раз». После чего, выставив хищно пальцы, кинулась на Марика, который до того момента стоял посередине комнаты, делал различные физкультурные упражнения, чтобы быстрее высохнуть и согреться, глядел своими выпуклыми глазами на очевидное безобразие с видом крайнего недоумения и время от времени расчесывал гребешком пушистый кок на голове. С волос обильно сыпалась белая перхоть.

Если Глузман и не был кандидатом в мастера спорта по теннису, о чём много хвастал, то, несомненно, обладал перворазрядной реакцией: буквально на лету ловко поймал этот снаряд по утверждённым правилам, за локотки, развернул в воздухе и, дав пинка коленом под туго обтянутый зад, отправил в полёт на многострадальную Колину кровать, оставшись как ни в чем не бывало стоять с насмешливой улыбкой на красиво изогнутых губах.

Сонька страшно на него обиделась.

– Ну и гад же ты, Глузман!

– От такой слышу, – невозмутимо ответствовал спорторган группы, продолжая с удовольствием расчесывать и укладывать верхние пряди кучерявого кока, который по мере высыхания всё увеличивался в размерах, напоминая в обычном состоянии скирду сена нестандартной формы.