Сергей Данилов - Сезон нежных чувств Страница 6

Сонька страшно на него обиделась.

– Ну и гад же ты, Глузман!

– От такой слышу, – невозмутимо ответствовал спорторган группы, продолжая с удовольствием расчесывать и укладывать верхние пряди кучерявого кока, который по мере высыхания всё увеличивался в размерах, напоминая в обычном состоянии скирду сена нестандартной формы.

Падение Меламет на кровать привело к сбиванию матраца, чего Коля, до того скромно стоявший по струнке у дверей, вытерпеть уже никак не мог. Осторожно приблизившись к краешку кровати, принялся торопливо приводить в порядок свою постель. Недолго думая, разъярённая Сонечка тигрицей запрыгнула ему на спину, схватила обеими руками за воротник, кусая рубаху в приступе необъяснимой жестокости. Якут Коля Архипов испуганно скосил чёрный глаз, как олень, с наброшенным на рога лассо и, не удержав веса маленькой, но чрезвычайно энергичной чертовки, рухнул вниз. Он сам не слишком велик и ростом, и весом. К нему на помощь заспешил Рифкат. Опытным дружинником прыгнул сверху на Сонечку, под которой отдувался Коля. Заглянул своими очками в её очки:

– Что, сдаешься?

Было видно, что борьба с Сонечкой доставляет ему немалое удовольствие: он согрелся, ему наконец-то тепло.

– Нет! – отвечала Сонечка гордо. – Ни за что!

Тогда Рифкат принимается дюйм за дюймом стаскивать девушку с Коли, на что Мармеладка отвечает довольно громко, призывая к своему унизительному положению общественное внимание из коридора:

– Куда вы меня тащите, такую молодую? Я девушка ещё! Меня нельзя… таскать… где попало!

Рифкат оказался натурой не менее неукротимой, чем Сонька, и добился-таки своего: бросил её на свою кровать, вновь завернул одну руку, потом вторую, засунув лицом в подушку, сам уселся худеньким костлявым задом на величественные женские бедра, начал допытываться с оперативным пристрастием:

– Не будешь больше бедокурить?

Сонечка орала изо всех сил, билась кучерявой головой, вздымая кучи пыли, однако подушка сильно мешала членораздельности её речи. Кажется, она кричала: «Не буду!» Но по отдельным вырывающимся звукам определить точно на сто процентов, что это действительно так, а не «Убью!», было невозможно. Во всяком случае, Сабиров продолжал сидеть на ней, недоверчиво заглядывая в ухо, и не выпускал девичьих маленьких ручек, успевая щекотать ей пальчиком вывернутую ладошку.

В комнату постучалась и сразу вошла комсорг Великанова якобы за расписанием о завтрашнем английском и алгебре. Увидев Сабирова на Меломет в странной позе, она сделала большие глаза:

– А что это вы тут творите такое, молодые люди?

Сабиров растерялся, выпустил руки Сонечки, тем более что из её подведённых тушью глаз фонтанировали самые настоящие слёзы и подушка быстро намокала чёрным цветом. Освобождённая, она ещ1 некоторое время лежала на кровати, тяжело дыша, потом встала, натянула на живот сбившуюся до груди кофту.

– Соня, Рифкат, в чём дело? Я вас спрашиваю, – уже с начальственной интонацией допытывалась Великанова.

– Да, Рифкат, в чём дело? Почему кровать в беспорядочном состоянии? – ещё более командирским басом загремела Сонька, указывая пальчиком на его постель, на которой успела вдоволь наваляться.

– Счас, счас всё поправлю, – Рифкат нагнулся, чтобы расправить покрывало и подоткнуть сбитую простынку, и тут же с воплем мартовской кошки на него запрыгнула неукротимая пантера Мармеладка.

Вцепилась руками в шею, а ногами обхватила тощую талию, если таковая имелась – Рифкат тонкий, ровный, как спичка. Оба бухнулись опять в постельную люльку, где и продолжили бескомпромиссную борьбу в присутствии комсомольского начальства.

– Соня, что ты себе тут позволяешь? – завопила Великанова, принимая самое активное и непосредственное участие в отрывании Меломет от Сабирова, чуть не сломав ему шею, а очки улетели под кровать.

– Э-э, вы поосторожней, девушки, – разозлился Мурат, доселе пытавшийся читать. – У него же линзы на минус восемь. Если разобьются, что он завтра на занятиях делать будет? Совсем обалдели!

– Девушки не должны себя так вести, – подтвердила комсорг.

– Да? – поразилась Меламет, надсадно морщась. – А ты уверена, что я девушка?

– Ну, это уж совсем… ни в какие рамки…

Взбешённая Великанова всё же утащила Соньку из комнаты. Обе были страшно недовольны друг другом. В коридоре они свистящим шёпотом обменялись парочкой крепких фраз, после чего разошлись. Очки Рифката не разбились. Достав их из-под кровати, он сдул пыль, нацепил на нос и, довольный, стал делать колебательные движения руками в разные стороны, показывая, как расползались по своим делам Сонечка Меламет и Лида Великанова. Эх, приятно вспомнить, какие чудесные, теплые люди учились в группе!

4. Радости и горести познания

С получением стипендии тонус студенческой жизни сильно поднялся: по этажам разнеслись запахи борща, сваренного на настоящих костях, а не из пакетиков. В кухнях на конфорках под бдительным присмотром сладко дымятся кастрюли с киселями, местами даже компоты из сухофруктов. Жизнь бьет ключом. Глаза студенток начинают тревожно блестеть независимо от того, что последние листья давно облетели с деревьев и бабье лето вроде кончилось. Жить бы да жить! Но все портит математический анализ.

Как всегда, доцент Сахалинская заскочила в аудиторию с резвостью тринадцатилетнего шалопая, взлетела за кафедру по-юношески бодро и оглядела зал, жаждущий математических истин, со счастливым лекторским восторгом. В ту же минуту с разных мест аудитории поднялись пять человек – старосты групп, и помчались сверху вниз по ступеням навстречу преподавателю, как слаломисты, вместо лыжных палок неустрашимо вздымая огромные букеты роз. Окружив, заговорили взахлеб, наперебой:

– Дорогая наша… уважаемая… родная… Евстолия Николавна… поздравляем… да… поздравляем и желаем всего-всего… с семидесятипятилетием… с юбилеем вашей… нашей жизни… желаем от всей души… по поручению… и от лица…

Сахалинская вертела головой в разные стороны, поворачиваясь к тому, кто в данный момент громче выкрикивал. После торжественного момента она ещё пару мгновений благодарно разглядывала свой поток, после чего принялась носиться у доски молоденькой теннисисткой, а огромная аудитория следила за кусочком мела, скользящим по доске из угла в угол, как за мячом. Причём, в отличие от посетителей матча, слушателям приходилось записывать не только то, что она пишет, но желательно и то, что говорит. Из-под пера Юрика выходили рваные каракули.

– К семидесяти пяти годам, – мечтательно вздохнул Иванпопуло, уронивший ручку под стол и не полезший доставать, – я уже давно выйду на пенсию, благополучно попаду в дом престарелых, где буду кидаться в нянечек манной кашей. А тут, смотрите-ка, расцвет таланта.

Он сидел развалившись, на затылке вихры, вид заспанный. Не успел Юрик толком записать формулировку теоремы, бабушка уже её доказала, разрисовав полдоски значками интегралов, похожими на маленькие скрипичные ключи в нотной тетради знаменитого композитора, рассказала смешную историю и сама первая рассмеялась заразительным смехом, безбоязненно тряся вечерней прической баронессы, как бы приглашая всех присутствующих повеселиться вместе с нею.

– Это старческий маразм, – констатировал Марк Глузман, сидевший выше, почти над Юриком. – Уж я-то знаю, с моей бабушкой было такое. Она лет с восьмидесяти хозяйство передала тете Рите и начала за здоровьем следить да моционы выгуливать по Одессе. С утра по Дерибасовской прошвырнётся до моря и обратно. Как домой вернётся, скушает супчик с рисом, полкурочки слупит и снова на Дерибасовскую прохлаждаться. Вечером в Аркадию обязательно гулять с веером. А потом плутать начала: то на Привозе её найдут, то в Краснодаре у подруги детства. Короче, посадили под домашний арест. Она так по комнате металась, так металась… вы себе представить не можете, вот точно Евстолия Николаевна сейчас у доски, то же самое. А через три дня умерла.

– Товарищ Глузман, вы что-то не можете понять? – нацелилась на Мараню кусочком мела бабушка.

– Напротив. Мне всё абсолютно ясно, – важно произнес Глузман с интонацией профессора-диагноста областной психбольницы.

– Неужели всё? – воскликнула бабушка изумлённо. – В таком случае имеем перед собой уникальный феномен. Для данной темы это чрезвычайно большая редкость, когда студенту всё ясно с первого раза. Попрошу выйти с конспектом. Посмотрим, каким образом лекция преломилась в вашей гениальной голове и что имеется на выходе в тетради.

– Поняли, какой у неё слух? – зашептал Глузман окружающим, вставая. – А на экзамене придуряется: «Говорите громче, я плохо слышу».

– Что? Вы говорите, пожалуйста, громче, я плохо слышу.