Сергей Данилов - Сезон нежных чувств Страница 7

– Что? Вы говорите, пожалуйста, громче, я плохо слышу.

– Знаем, знаем, как вы плохо слышите, – бубнил совсем под нос Глузман, сбегая вниз по ступенькам с конспектом.

Бабушке хватило одного взгляда:

– Товарищ Глузман, к вам надо срочно прикрепить кого-нибудь из учебно-воспитательной комиссии. Староста, передайте в деканат, пусть с ним позанимаются дополнительно, иначе… – она щёлкнула по конспекту пальцами. – Чувствуется полное непонимание… и в сессию в вашей группе опять будут потери.

– Да, и на этот раз вы точно меня потеряете, – расхныкался Глузман, возвращаясь обратно. – Девушки, все слышали? Поэтому срочно любите и уважайте, пока есть время.

Второй час бабушка проводила ещё более энергично и весело. Казалось, усталость в принципе неведома её семидесятипятилетнему организму.

– Откуда что у человека берётся? – уже без всякой зависти вздыхал Иванпопуло, глядя на бабушку и по-прежнему не конспектируя. – Тут вроде ничего не делаешь, а сидеть невозможно: голова падает, веки слипаются.

– В карты резались?

– Если бы… Просто двойной завтрак съел, теперь в сон кидает. Что там следующей парой, не знаешь? Пойти домой, что ли, да выспаться как следует?

– Профессор Пахлеаниди. Если под перекличку попадешь, всё. Люди говорят, зимнюю сессию до лета пересдавать будешь.

– Тогда надо идти, чёрт бы его вовсе побрал.

Профессор топологии Пахлеаниди явился на свою лекцию в маленькой аудитории геологического крыла главного корпуса, которую он предпочитал всем прочим, не один. В традиционную свиту входят молодой аспирант с вопросительными круглыми карими глазками и неуемным хохлом на голове и столь же юная аспирантка с лицом белым и ангельски кислым, будто отмоченным хлебным квасом. Аспиранты топологии двигались парочкой, придерживая друг друга, точно опасались, что им скажут нечто такое, отчего немудрено свалиться в глубокий обморок. Кроме них к пахлеанидьевской свите причислена женщина средних лет, с замершим раз и навсегда лицом, про которое можно подумать, что на него наступили однажды невзначай и оттого произошло полное онемение мускулов. Задачей «женщины в маске» является составление новых курсов лекций профессора Пахлеаниди, славившегося своими учебниками, то есть запись их с последующим редактированием и сдачей в набор университетскому издательству. Чтобы вместить сию святую троицу на передний ряд, прочим приходилось ужиматься до крайности, а некоторые за неимением места в мизерной аудитории, к тому же заставленной старинными шкафами с минералами, вынуждены писать свой конспект, разложив тетради на коленях.

– Ничего, – благодушно начал профессор, – в тесноте, да не в обиде.

Это был человек лет пятидесяти пяти, совершенно бухгалтерского вида, с большими залысинами и хотя в костюме из доброго сукна и без нарукавников, но локти пиджака лоснились от многолетнего шарканья по письменному столу. Говорил Пахлеаниди скрипуче-недовольным голосом, так что все, включая несчастных аспирантов, почему-то чувствовали вину за свои тайные прегрешения.

– Здесь, по крайней мере, ещё витает дух науки, а во втором корпусе его никогда не было.

Мнение весьма спорное, но никто не спешил его оспаривать, и профессор, тяжело набрав в грудь воздух, продолжил:

– Итак, будем заниматься здесь. Старосты, попрошу списки групп с отсутствующими на стол без напоминаний.

Списки уже лежали на столе. Он сделал перекличку, хмурясь, разбирая фамилии, отмечая отсутствующих с выражением, которое не предвещает им в будущем ничего хорошего.

– Грамм есть?

– Болеет.

– Разве она предоставила медицинскую справку?

– Нет ещё, – засмущалась староста.

– Тогда надо ставить, как и всем, «н», а не «б». Когда справку принесёт, тогда поставим «болеет», а пока просто «нет».

Читал он сухо, почти сердито, трескучим голосом, используя исключительно математические термины, не позволяя себе отвлечься на какую-нибудь постороннюю историю или, скажем, пошутить, не давая слушателям ни минутки на расслабление. Вследствие малых размеров аудитории дремать тоже оказалось абсолютно недопустимо. Иванпопуло сидел, упершись указательным и средним пальцем в бровь, а большим – в щёку, таким образом раздирая левый глаз, чтобы он случайно не закрылся, правому приходилось моргать за компанию. Досидел до перерыва и ушёл, но профессор заметил, что в аудитории стало не так тесно, и снова провёл перекличку, обнаруживая фамилии беглецов.

– С этими голубчиками разговор состоится отдельный, – пообещал он ехидно, – а с вами продолжим наши изыскания далее.

Однако настроение профессора из-за бегства дезертиров оказалось безнадёжно испорченным. К тому же Пахлеаниди был хроником по многим болезням, ему и без того тяжело, а тут…

– Вот мы, старшее поколение, скоро уйдём на покой, – проговорил он дребезжащим голосом, оборвав лекцию на полуслове, прикрыв глаза тонкой синеватой пленкой века и морщась, видно, от боли. – А кому передавать дело, позвольте вас спросить? Некому, абсолютно некому.

Пленка вдруг сдёрнулась с глаз долой, и те, круглые, цвета арбузной корки, беспощадно вцепились в следующее поколение, мелкое, как горох на полу. Женщина с омертвевшим лицом продолжала невозмутимо конспектировать. Аспиранты слились воедино, довольствуясь одним стулом, и возле них образовалось свободное пространство, которое не стремилась занять крайняя к ним комсорг Великанова.

– Кого я вижу перед собой? – всё ещё слабым, вроде даже подобревшим голосом произнёс профессор, раскачиваясь сухопарой фигурой. – Сколько вам лет, студенты-математики? Уже восемнадцать? Девятнадцать? Кому больше? О, двадцать? И что? Чем прославились в ваши годы? Есть у вас статьи в журналах? Победы в международных олимпиадах? Может быть, идеи имеются интересные? А ведь ничего такого нет, я вижу, и оттого мне становится обидно и печально. Урысон создал топологию в двадцать пять лет, а в двадцать семь уже утонул в Бискайском заливе, во Франции. Нет, дорогие мои, с удовольствием позвольте заметить, что вам не суждено утонуть в Бискайском заливе, но от этого никому не делается легче. Блеска радости познания в глазах не заметно, да-с! Вам не только свершить ничего не дано, но даже и порывы неведомы, вот в чем незадача!

– Ну уж! – попытался сопротивляться сын проректора Тычинкин.

– А вы слушайте, слушайте старика, вам этого никто больше не скажет. Я есмь сильнейший тополог за Уральским хребтом, да будет вам известно! И говорю прямо: если нет блеска, работать надо! А то оканчивают университет с красными дипломами, в аспирантуру поступают, а простейших вещей не знают и не понимают! – при этом Пахлеаниди воззрил на свою аспирантку, и та сделалась ещё тоньше, таких на стул с десяток уже войдет. – Да-с, милейшая, к вам обращаюсь непосредственно, просто нонсенс какой-то вы мне в отчете представили! Второкурсник такого не напишет, чего вы напридумывали!

– Не обращай внимания, – вдруг тихо, но отчётливо произнес аспирант, – у него опять язва разыгралась.

– Да, язва! – вскричал Пахлеаниди. – А кто не заработает язву, имея таких учеников? Позвольте мне тут молчать и слушать, когда с вами руководитель разговаривает!

Женщина в маске строчила по страницам невесть что. Аспирантка поднялась и молча выбралась из аудитории вон. За ней подскочил было аспирант, рука его с вытянутыми пальцами устремилась вослед исчезнувшей, но он нашёл в себе силы опуститься на прежнее место.

– Что же вы не уходите? – озорно подмигнул Пахлеаниди. – Идите, успокойте девушку. Боже, какой детский сад, с кем приходится работать!

Аспирант схватился за голову, пытаясь причесать хохол, но тот вырывался из рук и стоял непоколебимо.

– Ну… это уж я совсем не знаю что, – сказал молодой человек. – …Это как бы совсем вне рамок, – и вылетел следом из старинной аудитории с геологическими образцами прошлых эпох.

– Да. Точно, – профессор схватил список группы, по которому проводил перекличку в начале лекции, и назвал первую попавшуюся фамилию:

– Глузман.

Тот скучно посмотрел по сторонам, запустил пальцы в кучерявую шевелюру, встал:

– Да?

– Что да?

– А что Глузман?

– Дайте мне определение топологического многообразия!

– Локально евклидово пространство называется топологическим многообразием, если оно хаусдорфово и обладает счётной базой.

– Хорошо. Тогда, товарищ Глузман, знаете что? Ах, нет, пожалуй, не то, ещё нет, это же тривиально, свойства какие-нибудь назовите.

Глузман потоптался, наклонил голову, прочёл ещё две строки из книжки, лежащей на столе:

– Многообразия локально компактны – это раз, и еще метризуемы. – Он вопросительно посмотрел в сторону расклеившегося по непогоде профессора.