Алексей Агапов - Три рассказа на восточную тему Страница 5

Проспект, площадь, река – естественные границы Ямского оврага вновь остановили застройку, теперь контейнерную. С четвёртой стороны Яма вплотную приблизилась к частному сектору и заброшенным барачным постройкам, и если со вторыми обошлось быстро: китайцы моментально захватили их, заново превратив, пускай в нелегальный, но жилой фонд, – перед домами частного сектора рынок в нерешительности замялся, будто приглядываясь, решая, с какой стороны будет удобнее откусить. Деревянные дома стояли в центре города ещё с дореволюционных времён, удобства в них было немного, и местные жители не предпринимали попыток к переселению только по причине своего излишнего оптимизма: надеялись на снос всего района, в результате чего могли рассчитывать на квартиру с выгодным приростом жилплощади; многие ради этого специально прописывали в домах своих родственников. Однако ожидание сноса затягивалось. Когда китайцы вплотную приблизились к частному сектору, держать с ними соседство многим показалось делом неприятным и хлопотным: крики, запахи незнакомой еды, мусор – постепенно дома начали продавать самим же китайцам. Не ясно, откуда последние брали деньги, но суммы за дома, по слухам, отдавали вполне приличные; впрочем, торговля, возможно, и правда позволяла неплохо заработать. Став полностью китайским, частный сектор, в отличие от собственно Ямы, в городе стал называться «Китайским кварталом».

Таким образом, китайцы заняли всю северо-западную часть исторического центра – это была внушительная территория, которую, после смерти Папаши, власти, не осмеливаясь на грубое вторжение, почти наверняка приведшее бы к новым жертвам, решили отрезать от всех возможных коммуникаций и, главное, от товарно-денежных отношений с городом. Всего за день вокруг китайского поселения выросло высокое сеточное ограждение с колючей проволокой по верхам, а по его периметру были расставлены постовые. Осадное мероприятие длилось несколько недель, по истечении которых стало ясно: жизнь Ямы и Китайского квартала никак не зависит от жизни вовне их. Воду китайцы брали в колодцах, имевшихся почти в каждом дворе частного сектора; там же, в частном секторе, они выращивали огурцы, помидоры и другую съедобную растительность, кое-кто разводил кур. Оставалась надежда, что китайцы задохнутся в собственном мусоре, однако обитатели Квартала и Ямы нашли самое простое решение проблемы – катапультировали мусор через ограду. Особенно досталось реке, почти вплотную к которой подходила северная часть китайского поселения: мусорные свёртки и пакеты летели прямо в воду и, оттянутые течением вниз, к мосту, образовали там дамбу, которая очень скоро начала разлагаться. Положение усугублялось наступившим июлем, когда жара и насекомые катализируют процессы гниения, так что блокада Ямы и Квартала грозила обернуться для города экологической катастрофой. Тогда и стало понятно, что в городе образовался свой Коулун, покончить с которым одним лишь волевым решением вряд ли удастся. И дело было не только в гниющем мусоре – финансовые потери от сноса рынка угрожали чиновничьему благополучию крахом; властям пришлось убрать ограждения. Это событие стало большой победой Ямы, отстоявшей свой суверенитет перед городом; в тот же вечер рынок отметил триумф продолжительными гуляниями и взрывами петард. Город не протестовал, понимая своё поражение, беспокойно засыпал, укрываясь одеялом от трескотни хлопушек.

Дым от этих хлопушек, перенесённый ветром из Ямы на улицы города, осел на них ощущением притихшей тревоги. Прохаживаясь знакомыми с детства маршрутами, Пшеничный испытывал чувство неприятного томления, похожего на то, которое он испытал однажды, когда получал результаты анализов в кожно-венерологическом диспансере. Неизвестность ожидания тяготила и хотелось уйти от неё – куда угодно, только чтобы не было ни самого ожидания, ни осуждающего взгляда старушки с псориазом, для которой он наверняка был олицетворением потерянной молодёжи… Вспоминая прошлое, Пшеничный вдруг понял, что пришёл и стоит теперь прямо возле ворот Ямы. Ещё несколько шагов – и он уже был за воротами, внутри. Конечно, после вынужденного перерыва, на рынок пришли покупатели, но Пшеничному казалось, что он здесь один, и все взгляды из контейнеров направлены только на него – узкие щёлки. Пшеничный старался не заглядываться по сторонам, отворачивался, если кто-нибудь из китайцев обращал на него прямое внимание, ускорял шаг, и, как тогда, в диспансере, ему снова захотелось уйти отсюда, сбежать, и он почти побежал, сорвался, но – выкатившая из-за угла тележка остановила…

В больнице, ежедневно навещаемый Лао Ли, и позже, когда сам приходил просиживать вечера в сторожевом вагончике, Пшеничный понял – дальше горизонта не убежишь. Но даже если найдёшь где-нибудь тихий угол, где захочешь поставить свой лагерь, не забудь оглянуться по сторонам – нет ли где поблизости кибитки с ветхим бесцветным куполом, со ржавой дымящей трубой, с чёрной Псиной, которая лежит рядом и внимательно следит за каждым движением с твоей стороны? Обязательно увидишь такую кибитку. Возможно пешком, без кибитки, возможно, без Псины, – так ли важно? – но с огромным запасом жизненной силы первые маньцзы, а может – заблудившиеся охотники, преодолев недобрую стихию Амура, разбрелись по левобережным лесам, ветвили дорожки в нежилое пространство, залегали в первозданной непроходимости, спасая своё одиночество, впадали в анабиоз и пребывали в нём, пока вдруг рядом не появлялись робкие признаки человеческой деятельности – тогда просыпались навстречу новому существованию. Срединная Империя эмитировала в окружающий мир своих послов; лишённые подпитки материнского организма, они вынуждены были искать себе хозяина, поселялись в нём симбионтами, становились неотъемлемыми участниками процесса. Империя ждала удобного случая: так, Китайско-Восточная железная дорога задумывалась царским правительством как часть плана по отторжению части Маньчжурии от ослабевшего Цинского Китая, однако результатом стала волна китайских переселенцев на левый берег Амура. C началом Первой мировой войны, когда в царской России началась активная прокладка железных дорог и другое строительство, поток китайского населения в страну только усилился. Революция, казалось, прекратила этот поток и даже предприняла отчаянные попытки обернуть его русло вспять, но, не желая возвращать отвоёванное пространство, китайцы сумели быстро интегрироваться в новую власть, вступая тысячами и десятками тысяч в ряды Красной Армии – они делали ставку на победителей. Окончание Гражданской войны и значительное сокращение войск повлекло новое осаждение китайской взвеси по городам. Пшеничный заново вспомнил дедушкины рассказы о трудолюбии пришлого населения, будь то городские ремесленники, люмпены или крестьяне из новосибирской Огурцовки. Однако за пределами дедушкиных рассказов оставались подробности того момента, который более всего интересовал Пшеничного: «Их перед войной никого в городе-то и не осталось. Ну, может, на фронт их свезли – может быть. Война многих побила. Так ведь одно – остался бы хоть кто-то из них, вернулся бы. А тут, почитай, будто и не было никогда…» – истории свои дед заканчивал там, где начинались вопросы внука…

Конец ознакомительного фрагмента.