Валентин Николаев - Собрание сочинений в двух томах. Том I Страница 6

Тяжелая погода

1

Стрежнев проснулся от жары и жажды. Он увидел над собой потолок из крашеных белых реек, потом белые стены – тоже из реек. И тихо. Подумал: «В больнице… Плохо дело. Чем же болею? Тяжко. И палата чудная – навроде каюты».

Повернул голову – увидел Семена. Нераздетый, тот лежал на кровати. «А я почему на полу, кровать рядом, и ножка вот… Да что под боком-то мешает? А-а… шапка… Так что же мы с ним наделали? Почему так погано?..»

Нет, не мог уже вспомнить Стрежнев, как вчера в глухую полночь, пришли они на огоньки брандвахты, оба в снегу, и стали стучать в каждую каюту подряд. Искали начальника, Гришку Трепло, официантку из чайной. Грозились оба завтра же уехать в Тюмень…

Шкипер брандвахты, Федор, узнав обоих, привел их в отведенную им по звонку начальника из затона каюту, стал урезонивать, но они вскипели, совали ему в нос трешницу, требовали, чтобы сейчас же была бутылка.

И Федор сдался, забрал деньги, пошел и выключил на всей брандвахте свет, а потом потихоньку вернулся, закрыл их каюту на ключ.

…Наконец кое-что Стрежнев припомнил. Спать ему больше не хотелось, но не хотелось и вставать. Опять навалилась прежняя тоска, безвыходность – еще больше.

– Семен!

– Ы-ы…

– Ты чего не раздеваешься?

– А я… в Тюмень.

– В Тюме-е-ень… – передразнил Стрежнев. – Время-то сколь?

Семен с трудом приподнял руку.

– Десять.

– Утра или вечера?

– Чай, утра.

– Та-ак… магазин с десяти?

– С одиннадцати, а ты чего на полу валяешься? Вон кровать-то…

– Берегу.

Семен, чтобы скрыть улыбку, отвернулся к стене. Скоро он снова забылся, а Стрежнев лежал, думал: «Плюнуть на все, кое-как до навигации проболтаться тут, а там один месяц останется. Хоть и в матросах так прохожу». Через полчаса он опять спросил:

– Семен, глянь, сколько…

– Половина десятого.

– Ты что? Пятятся они у тебя, что ли?!

Семен молча протянул ему руку. Было полдесятого.

Снаружи кто-то пошарил по двери, потом хрустнул в скважине ключ, и вошел шкипер. В валенках, ватных штанах, в рубахе навыпуск, с лещом под мышкой и бутылкой в руке, Федор остановился в дверях, бодро крикнул:

– Подъем, студенты! Распохмелять буду…

Семен со Стрежневым, слушая шкипера, хмыкали, смущенно улыбались и качали головами, которые опять начинали тяжелеть.

И за окном была тяжелая погода! Шел дождь, с ветром, и старые ели на берегу намокали, лениво шевелили грузными лапами и все шумели, шумели…

– Дожжок… – раздумчиво сказал Семен, глядя на ели. – До берега не прогуляемся?

– В валенках, что ли, по воде-то? – мрачно ответил Стрежнев. – Сапоги-то где? В катере… – И вдруг обозлился: – А в гробу я это дело видел!

Он курнул напоследок два раза и с каким-то наслаждением ввинтил окурок в глаз лещу, от которого осталась на столе только голова. Потом он слазил в карман, прихлопнул по столу тяжелой ладонью, что-то пряча под ней, загадочно глянул на Федора, потом на Семена, двинул руку на середину, к рыбной кучке, и открыл. На столе закорчились, как осенние листья на огне, три смятых рубля. Семен молча прекратил их страдания: сгреб к себе в карман, спросил шкипера:

– Рыбу сам солил?

– А кто ж? Бабе не доверяю. Принести ишо, што ли?

– Ну… вишь, в магазин собираюсь. Чай, на закуску не тратиться. Выбери там пожирнее. Нагулянного…

– А погляжу, – охотно согласился Федор. – Один есть, холостой, весь в жиру – с хвоста каплет. Бабе не кажу. В трюме за шпангоутом висит. На случай… Да что балакать. Э-эх, Колюшка! Али не вместе плавали? Другому бы… А тебе ничего не жаль. Помнишь, как тонули? В затоне-то… Ха-ха-ха!…

Семен вернулся скоро, с оттопыренными карманами.

И снова сидели. Федор рассказывал, как тонули в затоне.

Дело давнее. Стрежнев тогда только что получил первый свой катер – тихоходный, газогенераторный – на чурках еще работал. Матросил и кочегарил Федор, а механиком был Илья – теперешний главный механик сплавной конторы.

– Ну, на запани работали, – рассказывал Федор, – повезли рабочих. Высаживать приставали в Угорье и в Верхнике. В общем, разгрузились под ночь. В затон полным ходом валим: гулять опаздываем. Слышу: «Бум-м!..» – чуть за борт не ссунуло. На что-то напоролись: затон-то какой был, не как теперь. На дне всякого черта найдешь. Гляжу – заваливает – проломились, тонем… Николай к берегу, а уже корма осела. Илюшка из машины сусликом выскочил, кричит: «Заливает!»

Движок глохнет, а нам и горя мало, вышли все, на палубе обнялись и орем: «На-ве-ерх вы, то-ва-арищи…» Колька в тельняшке, а мы так и не разделись. Любо дуракам, молодые – весь затон с берега глядит. Э-ах, да что!.. Тогда не то было. Ну чего, давайте ишо?.. Рыбы надо?

В этот вечер Федор еще три раза лазил с фонарем в трюм за «последним» лещом, а Семен, придерживаясь за пиллерсы, его провожал – «кабы не заронил»…

Стрежнев все больше угрюмел и все больше пил. Он и сам не понимал, что делает и зачем. Саднила ему душу тоска, обида, обезличка со стороны начальника. Не привык он к этому.

2

И было еще утро.

И опять не легче. По-прежнему шел дождь и по-прежнему астматически тяжело дышали возле брандвахты ели.

– Скоро подморозит, – успокаивал Федор. – Ишо утренники будут – я те дам. Так присандалит – не отдерешь. Успеете…

Стрежневу было все равно. Однако с утра послал он Федора в контору, походить там по коридорам – так, потихонечку послушать – не звонил ли начальник. «Уж звонил, так скажут – донесется», – думал он.

И Федор ушел. Вернулся он не скоро, но весь сиял.

– Что весел? – приглядываясь, спросил Стрежнев. – Не звонил?

Федор загадочно усмехнулся, сказал нескоро:

– Звонил… в село, дочке. Внук у меня народился. Как ждал!.. Обмыть бы надо? – и он вопросительно глянул на Стрежнева.

– Говорю, из затона что? В конторе был? – не унимался Стрежнев.

– Да не мутись ты, кому вы больно нужны. Как в мох впало! Все по кабинетам пишут, только щеты хлопают: рубь вам, два нам!..

Стрежнев успокоился, по-новому оживился, заерзал, а Семен поугрюмел, как-то вражески, искоса глянул на бутылку портвейна, принесенную Федором, устало вздохнул. Однако придвинул стакан поближе к середине стола.

– Ведь это надо ж! – ликовал Федор. – Прямо к навигации со стапелей сошел. Это не зря!.. На капитана учить будем. – И снова вскочил из-за стола. – А подожди-ко, подожди-ко, студенты…

Он вышел и скоро вернулся, неся в руках трехлитровую банку грибов:

– На-ко, раскрывай! По такому случаю…

– Груздки! – осведомленно отметил Стрежнев, сидя во главе стола. – Это гриб царской… Ты, Семен, на мотоцикле-то много, чай, навозил нынче? – Хоть чем-нибудь старался отвлечь себя Стрежнев от липких и тяжелых, как грязь, дум. Он выжидательно глядел на Семена.

– Много не много, – Семен пошевелился на стуле, – а из-за этих груздей в лапы медведю чуть не угодил.

– Да ну?! – еще больше оживился Федор. – Как это?

– А так… – Семен, будто приберегая, поотодвинул стакан. – Едем, значит, с Аленкой. Нагрузились – ничего. Она сзади держится. Валим! Гляжу – впереди медвежонок ковыляет, смешно-ой… Я газку, а он – на рысь и с дороги не убегает. Забавно так, го-оним… Оглянулся – а, мать честная!.. Сзади медведица чешет, нагоняет уже! Кричу: «Держись!» А жена-то обернулась, да как заорет. Охватила меня за горло, сжалась вся, трясется, вот-вот сгребет ее сзади, перехватила мне глотку, аж в глазах потемнело. Мотаю головой, кричу: «Отпусти, врежемся!» Ну, думаю, не дай бог, заглохнет… Насилу оторвались.

Федор хлопнул себя по коленкам, чуть не упал со стула, вскочил, полотенцем стал вытирать глаза.

Стрежнев зашелся беззвучно, только дергался его живот, отчего и стол дергался. Семен скорее схватил стаканы и держал их на весу, пока капитан отсмеется.

Им было спокойно на этой брандвахте. Хоть и стояла она под окнами главной конторы, но сюда никто не заходил. Всю зиму на ней размещались конторские кабинеты: саму контору ремонтировали. Лишь с неделю, как служащие со всем своим хозяйством снова перебрались на берег, и Федор остался один, ждал весны, чтобы идти на буксире в затон ремонтироваться. Жена к нему из затона приезжала редко, кочегары к весне уже разбежались, остался один, из Сосновки. За отопительным котлом глядел Федор сам и, конечно, получал кочегарские.

И вот нежданно-негаданно явились свои – затонские! Насидевшись, как сыч, один, Федор теперь был так рад! А тут еще и внук подоспел.

Рад был Федору и Стрежнев. За этим застольем поотошел он душой, подобрел, будто вернулась вдруг прежняя бойкая, веселая жизнь.

– Вот поокрепнет, пойду глядеть, – мечтал Федор о внуке. – Эх, жись, ты, жись!.. И когда прошла, вот восьмой внук уж. И все не дома, а этого не отпустим, наш! – И поднимал глаза на Стрежнева. – Говоришь, все? На берег?.. Унесла наши годочки река! Сколь осталось-то?.. Два месяца. И мне – три только, ведь годки мы с тобой. Вместе будем теперь окуней-то ловить, внуков приглядывать. Как глаза-то, ничего видишь?