Валентин Николаев - Собрание сочинений в двух томах. Том I Страница 7

– Да вроде не хуже.

– А так до Макарья бы и сплавал с тобой. Уж больно любо! Эх!.. Первый рейс, в деревнях на берег выходят, глядят. А в Макарье!..

И Стрежнев, слушая Федора, сам вспоминал, как на вторые, а то и на третьи сутки, пробиваясь сквозь ледяные заторы, приходили в старинный город Макарьев с огромным монастырем на горе. Давно это было, а виделось – как вчера.

У высокого берега уж стояло много самоходок, буксиров, барж, пришедших в Унжу с Волги. Обычно здесь пережидали, когда очистится в верховье русло, чтобы идти дальше следом за волжским караваном.

Бывало, простаивали и по три, и по четыре дня: то река льдом забита, то воды мало, то туман прихватил… Здесь же у берега заканчивали спешный ремонт. Перелезали через леера соседних катеров друг к дружке, выслушивали вместе двигатели, а потом гадали, какова будет вода, где какой ожидается сплав, кто куда на своем катере идет.

А к вечеру на каком-нибудь волжском буксире включали радиолу. Она заглушала грачей на старых березах по угору. И тут, под березами, на сырой и холодной луговине, начинались танцы. Макарьевские девчонки все вываливали на берег – и до утра крутилась, страдала томным голосом радиола. А дальше она не смолкала уж и днем, пока вся «флотилия», загудев, заработав винтами, не отходила на стрежень – снова подвигалась к верховьям вплоть до самых мелких речушек, – многих притоков Унжи.

Прощались, долго выли сиренами, махали с угора и с катеров…

А недели через две-три спускались поодиночке катера вниз. И опять были под высоким берегом встречи, но теперь без музыки, мимолетные и не всегда веселые, а часто с выговорами, со слезами… Радость не живет одна.

Случилось, из такого вот рейса, приглядел, привез себе Стрежнев и жену – молодую наивную «макарешу» Аню.

И стала она плавать с ним на катере матросом. Долго не могла привыкнуть, не спала по ночам: все казалось, катер относит от берега; колола буксирным тросом руки, глохла от двигателя… Но к концу первой же навигации обтерпелась, научилась стоять за штурвалом, читать судоходную обстановку.

Потом подкатила война.

И осталась Анна на катере сама хозяйкой. Навигацию плавала за капитана, тянула, думала, скоро отвоюется, вернется…

Возвратился Стрежнев через пять лет. Цел, невредим, лишь слегка обгорел в танке. И снова – река. В затоне появились новые катера – дизельные, а Стрежневу, танкисту, не надо было и переучиваться. Вскоре подрос сын Игорь, заменил мать – стал по летам матросить у Стрежнева… И вот уж семь лет, как закончил водный институт, инженер. Теперь и последняя, Нинка, врач вон. «А я, значит, – пенсионер. Да неужели?! И когда все прошло? Э-эх-ма…»

3

А мороза все не было.

На третий день вспомнили Стрежнев с Семеном о своих рюкзаках с продуктами, погребенных в катере, расстроились: в оттепель могло все испортиться.

Стрежнев набросился на Федора:

– Ну, что, ворожея, где твои морозы?

– А сам не понимаю. Гляди, как взбесилось – льет и льет…

– Льет… Время ей, видно, лить-то. Чего стоишь, давай хоть какие-нибудь опорки, да, чай, идти надо, пропадет ведь все! – раздражительно ответил Стрежнев. Теперь, с похмелья, стало еще тошнее. «Глаза бы не глядели на эти реечные переборки. Хоть уйти от них к черту скорее», – думал он.

Федор молча повел их в кладовку.

Одна пара резиновых сапог нашлась сразу. Сорок пятый размер. Стрежнев, не стирая с них пыли, тут же стал переобуваться из валенок. Семену не повезло: попался всего один сапог на левую ногу, да и то с оторванным голенищем – наподобие женского бота. Перерыли всю кладовку – другой сапог как провалился.

– Подожди-ко… – задумавшись, сказал Федор и ушел.

Он пришел в кочегарку, нащупал и вытащил из-за котла ссохшийся, в паутине, кирзовый сапог, помочил его под краном, подергал за голенище – «обмякнет» – и понес.

– На! – как поленом стукнул сапогом возле ног Семена.

– Хуже-то не нашел, – обиделся Семен. – А второй где?

– Вона, – указал Федор на «боту». – У меня ведь не склад.

Семен вопросительно поглядел на Стрежнева. Но тот, не замечая, встал, ловко притопнул надетым сапогом, озорно спел:

Эх, теща моя, хуже лихорадки:Щи варила, пролила зятю на запятки!..

И после этого с серьезным видом сказал Семену:

– Не надевай, иди в валенках – мягше!

Семен понял насмешку, сопя, подобрал опорки и пошел переобуваться в каюту.

А Стрежнев все похохатывал у шкипера. Кинуло его в другую крайность: решил он на все глядеть проще, жить так, спустя рукава.

Ближе к полдню, поминутно сбиваясь с раскисшей ненадежной дороги, брели они обнаженными гривами к катеру, оглядывали вокруг все новое, вытаявшее, поражались: «А-яй!.. Вот так осадило!..»

Сугроб возле катера съежился, с солнечной стороны обтаял до луговины, и теперь было на виду все поржавевшее, оскобленное, со множеством вмятин днище. Катер лежал брюхом на четырех поперечных подкладках – бревенчатых, впившихся в луг шабашках.

– Чего он на нем делал? – сказал Семен, обходя катер. – Будто по камням ездил.

– За запанью все лето работал. В бревнах без ума-то любой катер ухойдакаешь.

Семен, кряхтя, слазил в машинное, выставил на палубу мешки. В трюме было, как в холодильнике, и ничего не испортилось. Обрадовавшись, они уселись, как и три дня назад, на вытаявшей теперь осине и стали есть домашний харч – жареную рыбу, сало… – все, что поспешно собрали им в дорогу хозяйки.

– Надо хоть мачту направить да такелаж натянуть, – подобрел от домашнего сала Семен. – А то нехорошо: с дороги видать.

– Это можно, – согласился Стрежнев и с куском хлеба пошел к катеру. Он присел на корточки, разглядывал. И вдруг отложил кусок на снег, а сам нагнулся ниже, потом лег на спину и, что-то колупая ногтем в днище, прополз от носа чуть ли не до середины катера.

Когда вылез, молча вернулся на бревно. И сел растерянный, будто чего ему не хватало. Так и не вспомнив о куске, он полез за сигаретами.

– Ты чего?.. – перестав жевать, удивленно глядел на него Семен.

– А ничего… хорошо.

– А чего?

– Чего, чего!.. – вдруг закричал Стрежнев. – Иди погляди чего. Во все днище щель! Вот чего!.. Хоть пальцы суй почти от форштевня и до середины рубки!

Семен без аппетита проглотил, задернул тесемку мешка и как-то странно, долго глядел на катер, будто его не было и вот он вырос из-под земли.

– Та-ак… – произнес он наконец и снова развязал мешок. – Так ведь утонем?!

И поглядел на Стрежнева – словно искал у него спасения.

– А ты думал, всплывешь!.. Это тебе не чурка. Ну… Ни котельщика, ни сварщика! Что, чего?.. «Поезжайте в Сосновку!» Сейчас – по щучьему веленью! Приезжай парад принимать! Жди… – И вдруг повернулся к Семену. – Ты все, что ли, съел?

– Да нет, есть еще…

– Так подожди, не мни. Надо хоть за пивом дойти… Беги до чайной?

– Не пойду. Голова – шагу не ступить, как из ружья отдает! Насилу дошел.

– Эх, тюлька!.. Сиди тогда, отогревайся. Сейчас сброжу. Да хоть переобуйся! Сидишь, как нищий. А то увидят, от катера-то прогонят. Скажут, украсть чего вздумал, пристроился…

Когда Стрежнев ушел, Семен тоже лег под днище и, кряхтя, охая, пополз на спине от носа к корме, разглядывая тонкую зловещую трещину на светло-рябом от ржавчины киле. Полз, пока не уткнулся шапкой в деревянную шабашку поперек днища. Остановился, вздохнул. Подумалось: «Так бы и умер прямо вот под катером…»

Плохо было дело. За восемь лет, которые Семен отработал в транспортном участке, не приходилось ему еще так ремонтироваться. И катер был плох, и условия плохи, и настроение плохое. А в затоне бывало все по-другому: там тебе любой цех, любой специалист – все заварят, выточат, только успевай оформлять заявки!

«Нет, уеду в Тюмень, вот только до лета… – опять пришло ему в голову. Прикинул: – Там получу свой катер, буду без Стрежнева, сам хозяин».

Он сидел на осине, глядел за реку, ждал Стрежнева. И было ему так гадко, что не хотелось даже курить.

Над катером на столбе электролинии надсадно орала ворона. Она надувала зоб, горланила отсыревше, хрипло. Семен обернулся к ней, но ворона не переставала, хотя ветер и поднимал ее серый воротник.

– Чему радуешься, курва? – сказал ей Семен мрачным голосом и отвернулся. Хотел кинуть палкой, но близко ничего не было, а вставать не хотелось.

Наконец с того берега кто-то спустился к реке, и Семен стал следить. Но походка была не Стрежнева.

Подходил какой-то парнишка лет четырнадцати, с ружьем. Не останавливаясь, он воровато поглядывал то на Семена, то на ворону.

Семен понял его, кивнул на столб:

– Ну-ко, щелкни…

И парнишка обрадовался, хищно изогнулся, подкрадываясь из-за катера… От выстрела он дернулся, а ворона смолкла. Посидела еще немного, будто раздумывая, лотом взмахнула крыльями и над головами у обоих лениво направилась за реку, заорав еще громче.

Семен только сплюнул между опорков, на стрелка даже не оглянулся и опять равнодушно уставился за реку.