Марк Котлярский - Странная женщина Страница 6

Любила ли она его?

Она не любила само слово «любовь», с этим словом у нее определенно были проблемы. Она не могла объяснить себе, откуда это шло; возможно, из какой-то смутной глубины подсознания, как поднимается, набухая, упрямый столб гейзера и вдруг, пробуравив земную твердь, вырывается на поверхность.

Никогда и никому она не говорила «люблю», но не из-за упрямства или вредности, а потому, что не осознавала смысла этого слова, не чувствовала его «на вкус и на запах», не понимала, что за ним кроется на самом деле.

По молодости лет она увлеклась обаятельным юношей, который был старше нее на насколько лет, и, покорная зову плоти, пошла за ним, как за лукавым гамельнским крысоловом; то ли дудочка так сладко играла, то ли саксофон звучал в ночи, то ли плоть изнемогала, но она цеплялась за нахлынувшую страсть, как виноградная лоза за ограду графского сада; и этот человек, ставший ее первым мужчиной, был ее графом, повелителем, мужем, любовником. В ней вдруг проснулась дикая чувственность; такая, что муж, считавший себя опытным специалистом в интимных делах, не мог вначале поверить, что его жена-тихоня способна на такое.

Какое-то время столь дикая необузданность его привлекала, затем стала раздражать. Он хотел, по его словам, домашнего, уютного, равномерного секса; буря в постели ему была ни к чему; доходило даже порой до того, что он решил наказывать свою чувственную супругу «постелью»: либо вообще по нескольку дней, а то и неделями, не появлялся дома, придумывая себе несуществующие командировки, либо заявлял, что переутомился и срочно отправлялся в душ, торчал там по сорок-пятьдесят минут, словно смывая с себя прилипшее к нему желание.

Отношения потихоньку накалялись.

Как минимум трижды возникал вопрос о разводе.

Первый раз она плакала, хватала мужа за руки и просила не уходить.

Второй раз, когда он заявил, что не хочет с ней жить, ничего не сказала, стояла молча, сцепив руки за спиной.

В третий раз, когда вновь зашла речь о разводе, она, не говоря ни слова, выставила его вещи на лестничную площадку.

– Ты – жестокая! – кричал он. – Ты ни о чем не думаешь, кроме себя!

Она соглашалась, не спорила.

После того, третьего раза, она больше не спорила, ничего не доказывала, только всё больше и больше замыкалась в себе, да еще и худела стремительно, так, что вскоре казалась тростинкой, которую могло перешибить неосторожное дыхание ветра.

Особенно на похудевшем ее лице выделялись глаза – огромные, как у боттичелевских мадонн; в этих глазах металась такая отчаянная голубизна, бил такой яркий свет, что можно было ослепнуть, встретившись с ее взглядом. Именно тогда она стала одевать черные очки, и это вошло в привычку; никому не хотела она дарить голубое пламя своих глаз, а, с другой стороны, защищалась от внешнего мира, от дурных глаз, от злых лиц.

Она нравилась мужчинам; она это знала и в любую минуту, – стоило ей только захотеть, – могла закрутить роман с кем угодно.

Странная женщина, она руководствовалась каким-то своим нравственным кодом и ни за что не шла кривыми путями.

2. За пределами повествования

…Он стал путаться в днях.

Он потерялся во времени.

Не знаю, почему это происходит, но понедельник почему-то для него слился с четвергом, а вторник стал казаться воскресением.

Воскресшим он почувствовал себя недавно, когда лежал в постели с молодой чувственной женщиной.

Конец ознакомительного фрагмента.