Александр Ахматов - Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман Страница 6

В том, что он проснулся довольно поздно, молодой человек убедился, взглянув на клепсидру120, стоявшую на дельфийском столике под крошечным окном, из которого в полутемный конклав121 врывались лучи солнечного света.

Время приближалось к полудню.

Минуций, зевая, перевернулся со спины на правый бок, лицом к двери, и громко позвал:

– Пангей! Где ты там, чтобы Орк122 тебя забрал?..

– Я здесь, господин! – послышался голос за дверью, завеса которой вскоре распахнулась, и в комнату вбежал смуглый черноволосый юноша лет двадцати. Он был в голубой тунике и в домашних сандалиях из желтой кожи.

– Я здесь, мой господин, – повторил юноша. – С добрым утром!

Минуций с трудом оторвал голову от подушки и посмотрел на слугу мутным взором.

– Почему я до сих пор в постели? Почему меня не разбудил? – сердито спросил он.

– Я несколько раз пытался это сделать, но ты неизменно посылал меня в Тартар123, – ответил юноша, пряча в глазах усмешку.

Минуций с озабоченным видом потер лоб рукой, видимо, что-то припоминая.

– Послушай-ка, Пангей, – сказал он немного погодя. – Кажется, вчера я договорился с Марком Лабиеном, что он зайдет ко мне сегодня утром… Ну да, мы хотели вместе побывать в городе и посмотреть триумфальное шествие.

– Триумф уже в самом разгаре, – заметил Пангей.

– Вот проклятье! Вчера я здорово наглотался аминейского пополам с анцийским… Давай-ка, Пангей, принеси чего-нибудь опохмелиться!

– Неэра только что поставила аутепсу124, – сказал Пангей.

– Беги, беги, Пангей, и поторопи ее, ради всех богов! – с раздражением приказал Минуций, снова роняя голову на подушку и закрывая глаза.

Пангей повиновался и тут же выскользнул за дверь.

Вечер в канун новых календ125 Минуций провел в доме приятеля своего, Марка Лабиена, точнее, в доме его отца, Секста Аттия Лабиена.

Они знали друг друга с детства и вместе участвовали во фракийском походе. Лабиен в отличие от Минуция продолжал военную службу. Он уже принимал участие в четырех годичных походах и дослужился до центуриона примипилов126. Последние два года Лабиен служил под началом Сервилия Цепиона, который вел войну с тектосагами, а потом двинул свою армию на помощь консулу Гнею Манлию Максиму, выступившему против кимвров, прорвавшихся на левый берег Родана127. В случайной стычке с кимврами Лабиен получил ранение, и это, несомненно, спасло ему жизнь: пока он лечил рану в Араузионе, неподалеку от города произошла битва, в которой римляне потерпели сокрушительное поражение. Поначалу прошел слух, что из двух римских армий, сражавшихся с кимврами, всего нескольким десяткам солдат удалось спастись бегством.

На пиру у Лабиенов в числе прочих гостей был юный Квинт Серторий128, вместе с которым Марк, получивший отпуск по случаю ранения, вернулся из Галлии в Рим. Семья Сертория жила в Нурсии129, но он задержался в Риме, прежде чем уехать в родной город и проведать своих родных и близких.

Этому молодому храбрецу посчастливилось живым вырваться из сражения под Араузионом: он был ранен, потерял коня и спасся вплавь через Родан в полном вооружении. Серторий был не только сослуживцем Лабиена – их семьи связывали узы гостеприимства130. Собственно в честь приезда сына и молодого гостеприимца старик Лабиен устроил в своем доме торжественный пир.

Минуция пригласили как друга и отчасти как родственника семейства (его мачеха была родной сестрой матери Марка Лабиена). Пир удался на славу. Минуций, по своему обыкновению, пил не зная меры, и в первую стражу ночи рабы отнесли его домой в закрытых носилках, как покойника…

– Осторожно, Неэра, – сказал появившийся в дверях Пангей, придерживая руками завесу и пропуская в комнату пожилую, черную, как сажа, эфиопку, которая внесла большой поднос со стоявшими на нем кратером131 и двумя серебряными чашами; одна из них была пуста, другая наполнена водой для разбавления вина.

Пока Пангей и служанка молча расставляли принесенное на дельфийском столике, Минуций, издав звук, похожий на стон раненого зверя, резким движением приподнялся и уселся на постели.

Пангей взял киаф132 с ручкой в виде лебединой головки и, осторожно черпая им из кратера, на две трети наполнил вином порожнюю чашу.

Он хотел долить ее водой из другой чаши, но молодой господин сказал:

– Не надо.

В последнее время Минуций очень пристрастился к вину и зачастую опохмелялся несмешанным. Приняв чашу от слуги, Минуций сделал несколько жадных глотков и, немного отдышавшись, воскликнул с разочарованием.

– Клянусь Либером133! Я-то думал, вы угостите меня фалернским134… А это что за пойло?

Пангей развел руками.

– Ты же сам приказал не распечатывать последнюю амфору с фалернским до особого случая.

– Чем тебе не по вкусу это велитернское? – собираясь уходить, произнесла эфиопка обиженнным тоном. – Очень неплохое вино. Я сама его пробовала, когда покупала…

– Да что ты, старая, понимаешь в вине! – проворчал молодой человек.

– Уж куда мне, – сердито ответила старуха, скрываясь за дверью.

Минуций отдал чашу Пангею и снова вытянулся на постели.

– Последняя амфора фалернского из запасов отца, – раздумчиво проговорил он после некоторого молчания. – До чего же я дожил! Уже и хлеб, и вино у меня от мелочного торговца. А мой старик покупал оптом фалерн самого старого урожая… Кстати, ты не помнишь, Пангей, в каком году запечатана эта амфора? – обратился он к юноше.

– Помню, – кивнул тот. – Имя одного из консулов хорошо сохранилось на печати… Это Луций Муммий.

– Луций Муммий Ахаик135 – покоритель Греции! – оживился Минуций. – Стало быть, этому вину более сорока лет! Не стыдно будет подать гостям. Как ты думаешь?

– Еще бы! Можно даже объявить во всеуслышание, что этот фалерн запечатан еще при бородатых консулах, – с тонкой улыбкой заметил Пангей.

– А разве не так? Во всяком случае, доблестный консул Луций Муммий точно не пользовался бритвой. Он, говорят, был груб и невежествен, как и его солдаты, которые, разграбив Коринф136, играли в кости, лежа на бесценных картинах великих греческих художников. Знаешь ли ты, что сам Муммий, когда отправлял в Рим картины Апеллеса137 и Аэтиона138, совершенно серьезно напутствовал людей, отвечавших за их сохранность, что если с ними что-нибудь случится в пути, то они должны будут изготовить точно такие же…

Пангей рассмеялся.

– Страшно подумать, но, судя по твоим словам, римские консулы той поры, похоже, мало чем отличались от таких дикарей, как кимвры!

– Что за вздор! – зевая, сказал Минуций.

– А ты помнишь, как четыре года назад после поражения Юния Силана в Рим прибыли послы кимврского царя Бойорига139? Сенаторы потехи ради показали одному из этих послов статую Нумы Помпилия и попросили оценить ее. Германец как глянул на нее, так сразу заявил, что такого-то старичонку он и живого не принял бы в подарок. А ведь статуя Нумы всеми, даже греками, признана величайшим произведением искусства…

– А по-моему, варвар рассудил правильно, – произнес Минуций с усмешкой. – Пусть на меня разгневается сам Аполлон Дельфийский, но только я ни за что не поставил бы этого сгорбленного уродца Нуму в своем перистиле140.

– Конечно, – весело согласился Пангей. – Трудно вообразить его в собрании твоих обнаженных нимф, пугающих своей бесстыдной красотой…

– Никто не заходил вчера вечером? – спросил Минуций.

– Ах, да, – спохватился слуга, – совсем забыл… От Гнея Волкация был посыльный. Волкаций приглашает тебя завтра отобедать у него.

– Посыльный не сказал, кто там будет из гостей?

– Шесть человек. Я записал их имена.

Пангей сунул руку за пазуху и вытащил оттуда тонкую навощенную табличку141.

– Во-первых, – начал он, – Вибий Либон из товарищества торговцев, потом Габиний Сильван, судовладелец, Публий Клодий, откупщик…

– А, милейший Клодий соизволил-таки вернуться к своим пенатам142! – с удовлетворением отметил Минуций. – В прошлом году я проиграл мошеннику десять тысяч сестерциев143. Теперь есть возможность расквитаться с ним…

– Лициний Дентикул и Корнелий Приск – этих ты тоже знаешь, – продолжал Пангей. – А вот Марк Тициний, центурион, для тебя человек новый…

– В самом деле! Кто таков? Впервые слышу.

– Раб Волкация кое-что рассказал мне о нем. В Риме он живет инквилином144, а в Сабинской земле у него есть небольшое именьице. Еще я узнал о его брате, заочно осужденном…

– А что он такого натворил? – с интересом спросил Минуций.

– Помнишь, что произошло под Сутулом145 в Нумидии?

– Ну как же! Я тогда был во Фракии. Отец прислал мне письмо, в котором подробно описал, как наши легионы позорно сдались Югурте.

– Так вот, брат этого Марка Тициния, тоже центурион, был подкуплен Югуртой и поздней ночью впустил нумидийцев в римский лагерь. Тогда-то Авла Постумия146 и его воинов охватила паника, и они на следующий день сдались Югурте на унизительных условиях, пообещав нумидийскому царю очистить Африку. А предатель-центурион, брат Марка Тициния, до сих пор скрывается где-то. После поражения Югурты он бежал к Бокху, но, узнав, что мавретанский царь перешел на сторону римлян, исчез бесследно.