Александр Ахматов - Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман Страница 7

– Так вот, брат этого Марка Тициния, тоже центурион, был подкуплен Югуртой и поздней ночью впустил нумидийцев в римский лагерь. Тогда-то Авла Постумия146 и его воинов охватила паника, и они на следующий день сдались Югурте на унизительных условиях, пообещав нумидийскому царю очистить Африку. А предатель-центурион, брат Марка Тициния, до сих пор скрывается где-то. После поражения Югурты он бежал к Бокху, но, узнав, что мавретанский царь перешел на сторону римлян, исчез бесследно.

– Занятная история… Есть еще что-нибудь?

– Кажется, я нашел покупателя для нашего столового серебра, – сказал Пангей.

– Вот это кстати… И кто же он?

– Спурий Торий с Эсквилина.

– А, знаю… Бывший народный трибун?

– Он самый. Обещал зайти на днях… если ты, конечно, не передумал.

– Нет. Мне срочно нужны деньги. Этот скряга, оружейник Стертиний, требует большой задаток, прежде чем отдать мне партию вооружения в кредит.

Пангей взглянул на господина с удивлением.

– Я думал, ты оставил мысль об открытии школы гладиаторов…

– Не о гладиаторах речь, – сказал Минуций. – Я, видишь ли, решил приобрести настоящее оружие, для начала пятьсот комплектов тяжелого вооружения. Думаю перепродать его с выгодой, как только кимвры появятся по нашу сторону Альп. А что? Я рассудил, что при первых слухах об их вторжении спрос на оружие возрастет и оно подскочит в цене…

Разговор их прервала показавшаяся в дверях Неэра.

– Пришел Марк Лабиен, – доложила она.

– А, скажи ему, что я сейчас выйду, – заторопился Минуций и быстро спустил ноги с кровати. – Подай далматик147, Пангей! А ты, Неэра, распорядись, чтобы поставили кресла у камина и принесли вина…

В атрии148, ожидая появления хозяина дома, прохаживался взад и вперед молодой человек лет двадцати восьми-тридцати. Он был среднего роста, широкоплечий, с открытым мужественным лицом, одетый в новую, превосходно выбеленную тогу.

Так как последние несколько дней стояла хорошая погода, тяжелая завеса из воловьей кожи, предохранявшая атрий со стороны перистиля от холодного ветра и дождя, была убрана. Солнечный свет проникал в атрий не только из огражденного колоннадой внутреннего дворика, но и через четырехугольный проем в потолке, называемый комплувием. Вo время дождя вода стекала по крыше из комплувия в находившийся прямо под ним небольшой бассейн, или имплувий, который был отделан мраморными плитками, а дно бассейна покрывала мозаика с изображением морских рыб и медуз. От перистиля атрий отделен был невысокой оградкой, за которой среди кустов роз виднелись стройные тела мраморных нимф.

– Рад видеть тебя, мой славный Лабиен, – сказал Минуций, входя в атрий.

Друзья обнялись. Минуций и Лабиен, как уже отмечалось, были друзьями с детства. Во время фракийского похода они жили в одной палатке и еще больше привязались друг к другу. Минуций уважал его за храбрость, прямоту и честность. Марк Лабиен целиком посвятил себя службе в армии. Он и Серторий считали, что пока родине грозит опасность, нет профессии более нужной и почетной, чем профессия солдата.

Род Аттиев не был знатным. Судьба Гая Мария, безвестного гражданина из арпинской деревушки, достигшего высших магистратур и покрывшего себя неувядаемой военной славой, глубоко волновала Марка. Он и его друг Серторий мечтали выдвинуться, подобно Марию, благодаря своей доблести и отваге.

Лабиен и Минуция постоянно убеждал поступить на службу, предрекая ему блестящее будущее.

– Удивляюсь твоей бездеятельности, – говорил ему как-то Лабиен. – Иметь такую родословную, как у тебя, и растрачивать время на пустые забавы! А ведь тебе как всякому нобилю149 с самой колыбели обеспечены государственные должности.

Но Минуций и слышать об этом не хотел. Он говорил другу, что по горло сыт всеми тяготами военной службы, которой ему пришлось отдать лучшие свои годы.

– Ну, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? – с улыбкой спрашивал Лабиен, когда они оба подошли к весело пылавшему камину, подле которого рядом с жертвенником ларов150 рабы поставили небольшой стол и два плетеных кресла.

– Смейся, смейся надо мной, – сокрушенно вздыхая, отвечал Минуций. – По правде сказать, мне так совестно перед твоими родителями, – продолжал он, усаживаясь в кресло и протягивая ноги, обутые в домашние сандалии, поближе к решетке камина. – А что скажет Серторий, твой друг-сослуживец? У меня и без того репутация отъявленного вертопраха…

– Да полно тебе! – махнул рукой Лабиен. – Стоит ли говорить о пустяках!

Минуций поднес ладонь ко лбу, стараясь что-то вспомнить.

– Кажется, я о чем-то очень горячо спорил с Серторием? – сказал он после небольшой паузы.

– Вы говорили о предстоящей войне с кимврами, – отвечал Лабиен, поудобнее устраиваясь в своем кресле. – Ты настаивал, что неплохо было бы привлечь в армию вольноотпущенников и даже рабов, как это делалось в Ганнибалову войну151. Ну, а Серторий был категорически против того, чтобы приравнивать свободных граждан к либертинам152 и тем более к подлым рабам. Достаточно того, говорил он, что пролетарии153 получили доступ к службе в легионах…

– Я ожидал, что ты зайдешь ко мне вместе с ним, – сказал Минуций.

– У Сертория сегодня важная встреча с Клавдием Марцеллом, которого Марий уже назначил своим легатом…

– Консульский легат договаривается о встрече с простым центурионом, да еще в праздничный день? – удивился Минуций.

– Видишь ли, Марцелл ведет переговоры с галльскими послами и пригласил Сертория в качестве переводчика.

– Да, ты мне говорил, что он неплохо изъясняется по-кельтски…

– У него в детстве воспитателем был галл, родом из племени арвернов. К тому же два года службы в Галлии…

– Видимо, переговоры очень важные, если их нельзя отложить до окончания торжеств и богослужения, – заметил Минуций.

Лабиен пожал плечами.

– Ничего удивительного, – сказал он. – Сенат дорожит каждым днем. Думаешь, случайно Марию предоставили однодневный триумф, а на молебствия и общественные игры тоже отвели по одному дню? Многие полагали, что победу над Югуртой отпразднуют с гораздо большей пышностью…

В это время молодой раб принес и поставил на столик перед друзьями два кубка с подогретым вином.

Лабиен взял кубок, отведал глоток и продолжал:

– Мария превозносят до небес, но в сущности это заслуга Суллы, что войну удалось закончить нынешним летом. После того, как он убедил Бокха выдать Югурту, война потеряла для нумидийцев всякий смысл.

– И все же в консульских фастах154 Марий, а не Сулла будет значиться как победитель Югурты, – сказал Минуций, задумчиво глядя на огонь в камине.

– Это так, – согласился Лабиен, – но Сулла… вот уж неуемное хвастовство! Ты знаешь, он уже носит на пальце перстень с печаткой, на которой изображена сцена выдачи ему Югурты…

– Представляю, как будет злиться Марий, когда узнает об этом!

Друзья немного помолчали.

– А Никтимена? Я вчера забыл спросить о ней. Здорова ли? – первым заговорил Лабиен.

– Никтимена? – с удивлением переспросил Минуций, очнувшись от своих дум. – Разве я не говорил?.. Ее нет в Риме… Знаешь, я оставил ее в Капуе…

– Вот как! – в свою очередь изумился Лабиен. – Неужели поссорились?

– Немного.

– А что произошло? Вы же всегда отлично ладили друг с другом.

– Тут особый случай… Только пусть это останется между нами.

– Клянусь Юпитером, я не из болтливых!

Минуций вздохнул

– Видишь ли, – начал он медленно и с явной неохотой, – когда я был с ней в Капуе… ну, одним словом, я дал там обет целомудрия Диане Тифатине…

– Обет целомудрия? – не удержался от восклицания Лабиен.

– Только не богохульствуй, – предупредил приятеля Минуций.

– Ну, что ты! Я понимаю, дело святое… Но, прости, что тебя заставило?

– Долги, мой друг, долги… В Капуе за меня взялись кредиторы – я едва избежал продажи под копьем155 всего своего имущества в Кампании. Хвала богам, мне удалось достать деньги, чтобы погасить первоочередные задолженности. Но после всех этих передряг настроение у меня было такое… хоть отправляйся за советом к дельфийскому оракулу156. А тут у меня возникли кое-какие планы на будущее, и я подумал, что неплохо бы поклониться Диане на Тифате157. Ты ведь знаешь, что я с детства чтил ее, как свою покровительницу. И вот я принес ей жертвоприношение и дары, а потом остался переночевать в храме, надеясь увидеть вещий сон. Почти всю ночь я не сомкнул глаз, мне не спалось, словом, только под самое утро я задремал, и привиделся мне сон, будто стою я в Арицийской роще, на берегу озера, а возле священного дуба Дианы вижу царя Неми158, страшного, бородатого, косматого, похожего на одного из тех пленных варваров, каких мы с тобой видели во Фракии… и он что-то кричит мне, размахивая над головой своим огромным мечом. От страха я обращаюсь вспять, но спотыкаюсь о корни дерева и падаю, когда же снова поднимаюсь на ноги – царя Неми уже нет, а вместо него стоит чудесной красоты лань в слепящем глаза божественном свете… Сердце у меня затрепетало, я понял, что передо мной сама Диана. И вдруг она заговаривает со мной на чистейшей латыни. И голос у нее такой нежный, божественно прекрасный, не передать словами… Она говорит, что знает обо всех моих затруднениях и замыслах, обещает свое покровительство, но с условием, чтобы я исполнил обет целомудрия и не прикасался ни к одной женщине до следующих декабрьских календ, а также совершил паломничество к святилищу Дианы Арицийской. Последние слова ее: «Помни же! До декабрьских календ!», – прозвучали под сводом храма, когда я уже проснулся…