Андрей Лазарев - Додик в поисках света Страница 6

«Ты».

Додик не шелохнулся.

«Ты!»

«Чего это я?» – спросил он с подозрением.

Гуня сказал еще что-то рокочущее небесам, словно бы сомневаясь. И вдруг они ответили дальним громом!

Даша откинула капюшон и с угрожающим видом шагнула к Додику.

«Режь! – закричала она. – Чер-рной крови!»

Додик перепугался. Кто-то неопознаваемый подхватил Максимыча и стал устраивать его на колоде. Петух молча отбивался.

«Зачем же мне резать этого петуха?» – рассудительно спросил Додик-Цыпленок.

Даша страшно зарычала. Обладатель мужественного голоса плеснул чего-то в огонь, отчего тот взвился вверх ярко-зеленым. Гак подскочил к Додику, схватил из рук ведьмы нож и решительно пошел к колоде. Его перехватили и оттащили.

«Он!» – проревела ведьма, указывая на Додика. У него задрожали колени. Гак отдал нож одному из нападавших.

Петух вырвался и, клокоча, пропал в кустах. Гуня бросился вслед. Даша всунула нож в окаменевшую горсть Додика. Все замолчали и застыли. Неожиданно из темноты донесся горестный, предсмертный вопль Максимыча, и вскоре появился Гуня. Петух свисал головой вниз у него с дрожащих рук.

Гуня что-то объяснил вверх. Грома не последовало.

«Опять не удалось», – презрительно объявила Даша, будничным жестом отобрала у Додика нож и отсекла мертвому Максимычу голову. Додика вырвало. Гуня заплакал, и Гак увел их обоих домой.

Больше к сатанистам Цыпленка никто не водил. Но, не прошло и недели, как Гак пристрастился к «экстрасенсорным наукам». Он принес к Додику несколько паспортных фотографий разных людей. Все карточки были с разными дефектами – как он объяснил, иначе бы их ему не отдали.

«Сейчас я положу их мордами вниз, – сообщил он торжественно. – А потом ты увидишь».

Он положил. Закрыл глаза и стал водить над фотографиями дрожащей, огромной ладонью. Пару раз облизал языком пересохшие губы. Додик с интересом наблюдал.

«Значит, так, – объявил Гак минут через двадцать, и ткнул пальцем в „спинку“ одной фотографии. – С этим фруктом контакт лучше всего. Я скажу, а потом мы вместе увидим. Это мужик, лет сорока, холостой и больной. А-па!»

С фотографии на них глядел действительно, скорбный толстошеий мужчина. Гак победительно покосился на Додика.

«А я так смогу?»

«Тут, перво дело – контакт. Слушай, что они говорят… Тренируйся!» – и Гак пошел на кухню курить. Там он вступил в какой-то длительный спор с бабушкой Серафимой, а Додик остался колдовать над фотографиями.

Ничего у него не получалось. С самого начала фотографические персонажи упрямо отказались входить с ним в контакт. Он не просто водил рукой над карточками; отчаявшись, он переворачивал их, и, зажмурив глаза, терпеливо тискал гладкий картон. Он даже клал их на вспухшие от тоски веки. Ни толстощекий мужчина, ни две девчонки с косичками (обе моргнули, отчего, верно, фотографии и забраковали), ни развеселый бугай, через морду которого прошел, будто шрам, толстый волос, налипший на пленке, не даже седой старичок с сочувственным взглядом (у него по щеке расплылось желтое пятно проявителя) ничего о себе не сообщали. Они упрямо молчали. Одна только тетка в очках и нелепом бурнусе вроде бы, на секунду, оттаяла и что-то просигнализировала несчастному Додику. Но он с перепугу перепутал ее с бугаем.

Гак вернулся и сходу расколол старичка. Потом он хихикнул и предложил Додику тренировку попроще: определить, какого пола лицо уткнулось в лакированную доску стола. Он очень путано объяснил, что сигналы будут четко разниться. Однако сам дважды ошибся. А, разозлившись, предложил бросить эту белиберду. Вспотевший от усилий Давид с ним легко согласился.

Гак удалился. В дальнейшем его эзотерические достижения стали чередоваться с загадочными романами. О своих девушках он повествовал Додику достаточно скупо. Все больше напирал на их многочисленность и неадекватность поведения.

«Леля такая… – рассказывал он. – Юмористка. Лежим, значит, и я заснул. Вдруг ночью, в темноте, она как раз! Мне тапком по морде… Я ей: чего? А она: извините, не знаете, как проехать к гостинице Россия? Оказалась лунатичка… Будущий математик».

Но он приходил еще много раз, учил Додика со внушением водить рукой по стене, упираться взглядом в спичечный коробок, гипнотизировать муравьев, тараканов и божьих коровок. В конце концов, это надоело обоим. Додик смущенно подозревал, что все это – как-то не то. «Репродуктор» сопел и изыскивал новые тропы.

«Слушай, – сказал он однажды, решительно закурив сигарету, вытащенную у родителя из пальто. – Слушай».

Додик приготовился слушать, на всякий случай подсев поближе к раковине – они совещались на кухне, пока старшие Гаковы «занимались копейкой».

«Помнишь, как мы ездили к Гуне? И как Максим Максимыча…? Опыт, да?»

Додик поежился, но ничего не сказал. Гак заявил:

«Все эти курочки и петушки – чепуха. Нам надо увидеть, как у людей».

Додик испугался.

«Есть у меня один санитар, – продолжал разглагольствовать Гаков. – Он обещал взять нас с собой, когда жмурик наклюнется».

Додик уныло кивнул.

«Только условие: когда копытиться будет, чур не визжать!»

Додик снова кивнул и оставил голову склоненной к плечу. Предприятие ему не очень-то нравилось.

Санитар прорезался скоро. Он был чьим-то братом. За ними заехала «Скорая помощь», и под удивленными взглядами дворовых старух они в нее погрузились. Санитар был очень мрачен. Судя по Гакову, он считал, что и Додик окажется представительным.

«Куда я вас дену на станции? – орал он возмущенно. – Ну, мой сегодня в загуле, а другие врачи?»

Гаков пожимал плечами. Додик грустил.

Но сидеть на станции им не пришлось. Откуда-то позвонили, санитар ворвался в подсобку, где они хоронились, стремительный как ураган, и сияющий, как начищенный апельсин.

«Есть один! Верный случай!»

По дороге – шофер неодобрительно косился на двух малолеток в белых халатах – он рассказал, что они едут «по сердцу». Пациент очень старый.

«Так что взвешивайте на здоровье душу, – закончил он радостно. – На здоровье!»

У Додика клацали зубы. Он и не знал, что они едут взвешивать душу. Гаков распрямил свои плечи, задев при этом какое-то оборудование в машине, как будто он готовился поднимать большую тяжесть.

Им открыла сухонькая старушка с заплаканными глазами.

«Практикант и санитар, – бросил ей чей-то брат, указав на Гакова с Додиком. – Я – врач. Где больной?»

Они протиснулись в огромную комнату, стены которой покрывали уютные, мохнатые ковры. На большой железной кровати лежал пожилой одутловатый мужчина в очках и с зеленоватым лицом.

«Профессору стало лучше», – мягко сказала старушка, моргнула и пошла готовить чай.

«Ну-ну, сейчас проверим».

Пока санитар раскладывал на стуле свой чемоданчик, Додик с Гаковым, не отрываясь, глядели в лицо профессора. Проходя мимо них в ванную мыть руки, санитар встревожено пихнул Додика локтем – наверное, боялся, что он завизжит. Они остались одни с пациентом.

Старичок лежал на высокой подушке и жалко кривился, силясь хоть чуть-чуть улыбнуться.

«Да-а-а», – сказал Гаков потерянно. Он побледнел и отвел глаза от старичка. Додик смотрел, склонив голову на бок и часто мигая.

«Какой молоденький…», – сочувственно произнесла старушка, возникнув рядом с ними, и покачала головой.

Додику на глаза стали наворачиваться слезы. Санитар в ванной гремел мыльницей и напевал что-то веселое.

«Может, пойдем?» – прошептал Гаков.

Старичок уловил их испуганные взгляды и попытался еще улыбнуться. Тут Додик не выдержал. Он, мелко перебирая заплетающимися ногами, подбежал к кровати, плюхнулся на колени, и, схватив старичка за руку, вытянул шею.

«Сов-сем маль-чик», – выдавил тот.

«Вы не умрете? Вы будете жить? – затряс его Додик за руку, – будете? Скажите!»

Слезы текли настоящим ручьем.

Профессор посмотрел на него, явно стесняясь, что может умереть на глазах у такого юного существа. Он попытался взбодрить этого странного практиканта, залихватски кивнул и произнес:

«Буду… жить».

Тут Гаков захлюпал, издал странный стон и бросился вон из квартиры. Додик, погладив напоследок руку профессора и извинительно покивав, побежал вслед за ним. По дороге он наткнулся на санитара.

Больше они такими делами решили не заниматься. Тем более что санитар-чей-то-брат устроил Гакову страшный разнос. Но сказал, что профессор не умер.

Глава 3. Свет невечерний

Гак недолго оставался в бездействии. В переходе метро он встретил баптиста с бархатным голосом и в бейсболке, получил Библию и был потрясен открывающимися перспективами обращения в веру. Додику он объяснил, что неожиданно ощутил весь дремучий и тягостный грех своей предшествующей жизни. Потом он усомнился в баптистской Библии, такой глянцевой, тонкой и откровенно американской. Гак нашел надежный православный храм, и пошел выяснять, а можно ли это читать.