Алексей Ратушный - Нина (сборник) Страница 6

Второе игротехническое отступление:

Гостиница МВД в Тюмени на улице Советской. Именно в ней, на втором этаже, и расположился мой первичный штаб. Настя расположилась на кровати. Она подпёрла ручкой своё красивое грустное многообещающее лицо. Это наш первый серьёзный разговор. Подле неё сидит перспективная серебряная медалистка Гузель. Вот им то я и готов сообщить кое-какие мысли о мире, о женщинах и о себе.

– Знаешь ли ты главную цель жизни человека?

– Нет.

– Дерьмо!

Брови у Насти летят вверх.

– Дерьмо, дерьмо и ещё раз дерьмо! За семьдесят лет жизни человек производит примерно одиннадцать тонн этого ценного вещества. Для достижения этой высокой цели и предназначены все остальные движения человека. Он ест, пьёт, размножается, чтобы произвести как можно больше дерьма! Наименований у дерьма много: кал, стул, говно, испражнения, фекалии, выделения… Но всё это – дерьмо! Образование, наука, полёты в космос – всё это нацелено на одно – на производство дерьма. Мы хотим красиво есть и пить, потому что тогда говно получается лучшего качества. Мы лечимся от болезней, чтобы наши какашки были максимально правильными. Едим мы разные продукты, но на выходе мы получаем один. И качество жизни мы повышаем в тех же целях. И мужа женщина подыскивает себе такого, чтобы родилось как можно больше засранцев. Человек – это непрерывно мешок с дерьмом. Мы при любых обстоятельствах носим в себе некоторое количество дерьма. Едва появившись на свет мы сразу начинаем производить его в достаточно больших количествах. И пока мы производим дерьмо, мы живём. Недаром ранения в живот самые опасные: нет дерьма – прощай жизнь.

Входит она: как всегда спокойная и уверенная в себе, во мне и во всём происходящем. И тогда я смело перехожу к своей любимой долгоиграющей шкварке.

– Знаешь ли ты, как я отношусь к женщинам?

Она не возражает, а просто ложится на другую кровать и начинает читать свои бесконечные конспекты. А мы продолжаем беседу с Настей. Она слегка качает головой, как бы поощряя меня продолжить рассуждение.

– Женщины, на мой взгляд, стоят на неизмеримо более высокой ступени интеллектуального развития, чем мужчины. Женщины в миллионы раз умнее мужчин. Мы – уроды, экспериментальный материал природы. На нас природа ставит свои эксперименты, давая нам то одно, то другое качество или способность, которыми не обладает больше ни один человек в мире. Вот за это-то конкретное уродство нас и любят женщины. В остальном же мы немного хуже собак. Собака, выбегая из дому, рвётся на улицу. Зачем ей надо на улицу – собака не знает. Но, нагулявшись, она находит дорогу домой. Иное дело мужчина. Он тоже рвётся на улицу, но, нагулявшись, дорогу назад он забывает.

– Вы шутите, Алексей Алексеевич, – догадывается Настя.

– Да нет же, совсем не шучу, – с грустью признаюсь я. – Мы глупые и тупые одноклеточные животные, которые хотят только того же, то и люди, у которых после автомобильных или иных катастроф удалили кору головного мозга, а именно жрать и трахаться.

– Нет, вы всё-таки шутите! Впервые слышу, чтобы мужчины так самокритично отзывались о себе, – заявляет Настя.

– Да нет же, нет! Именно так я и считаю. Вот, например, почему мужчина долго смотрит на женщину, и, как говорят, «не может насмотреться»?

– И почему же?

– Да просто у мужика очень маленький буфер графической памяти! – восклицаю я так, словно делаю научное открытие. – Вот он сканирует, сканирует её лицо глазами, а весь образ в память не помещается. Отснял лоб и глаза, для щёк уже нет места. Отсканировал губы и подбородок – всё! Верхнюю часть лица как ветром сдуло. Процессор слабенький, шуршит еле-еле! Его постоянно клинит и глючит.

– И что из этого следует?

– Здесь я должен сделать маленькое отступление, – заявляю я, и делаю ценную вставку: девушки вообще рассматривают мужчин, как своеобразный увеселяющий автомат. Для поощрения этого автомата они пользуются следующими основными командами: «ну!», «ну и!» и «и что из этого следует?»!

– Хорошо! – восклицает Настя. – Но продолжайте же!

– С мужчинами в силу вышеизложенного надлежит разговаривать короткими, ясными командами: «Возьми», «подойди», «поставь!». Например если хочешь послать его за хлебом, то нельзя ему сказать просто: «Сходи за хлебом!»

– Господи! А что же ему надо сказать?

– Видишь ли, текст «пойди за хлебом» равно как и текст «вынеси мусор» для мужчины непосилен. Это слишком сложное задание. Он может выйти из дома с деньгами и потеряться. Лучше разбить всю процедуру на несколько простых и ясных команд. Примерно так: «возьми десять рублей», затем когда он их взял, «положи в карман». Когда и это несложное задание будет выполнено, направь его к двери: «Подойди к двери». Подошёл. «Открой!». Лучше слегка проводить его и дать чёткую инструкцию: «Сейчас ты выйдешь из дома и зайдёшь в ларёк напротив подъезда. Там купишь хлеб и бегом назад». Разумеется, с первого раза он может не запомнить. Повтори трижды и заставь его повторить. Дрессировка мужчины – дело трудоёмкое и хлопотное. Иногда абсолютно неблагодарное. Но в конечном итоге некоторой дрессировке он всё же поддаётся. Главное – понимать, что чем короче текст команды, тем больше шансов на её выполнение. В карман к нему засунь инструкцию по возвращению домой. Укажи в ней ему адрес, подъезд, этаж, номер квартиры и некоторые признаки дома и двери в подъезд. Запиши и номер телефона. В другой карман зашей в полиэтиленовом пакете такое сообщение для другой женщины, если она случайно набредёт на твоего потерявшегося мужика: «Сучка! Верни моего гадёныша! Если прикормишь – прибью!» Ну или что-нибудь ещё в том же роде…

Она закрывает конспект и прерывает нашу беседу, протягивая мне червонец: «Возьми деньги. Сейчас ты сходишь за сигаретами».

Мы едем с Наташей в троллейбусе № 5 по улице розы Люксембург на задней площадке. Я привычно смотрю в заднее стекло. Наташа стоит рядом. Именно здесь я решаюсь наконец решительно определиться в одном очень важном для меня вопросе:

– Слушай внимательно, Ната, – вкрадчиво говорю я.

– Я слушаю, – отвечает она.

Нас никто не слышит, а вот мы отлично слышим друг друга и поэтому можем говорить спокойно и негромко.

– Я сам о себе могу сказать достаточно много гадостей. Если ты считаешь, что я лгунишка, то вот тебе моя авторефлексия, самообозрение, так сказать. Я подлец, негодяй, трус, обманщик, сволочь, мерзавец, мошенник, мелкий воришка, сукин кот, мразь, подонок, огрызок цивилизации, ретроград, графоман, плут, недоносок, шакал, гадёныш, дрянь, насильник, убийца, ублюдок, хорёк, предатель, подхалим и выжига, тунеядец и жмот, взяточник и лизоблюд, вероотступник, отвратительная тварь и последняя падаль смердящая. От меня дурно пахнет. Зловоние, источаемое мною подолгу не выветривается. Таких как я надо стрелять в затылок, вешать на фонарных столбах за ноги, топить в прорубях. Таким как я надо отрубать руки и ноги, держать за решётками в резервациях. Я развратник и растлитель юных душ. Я засранец из засранцев, заразная вошь, ненормальный, шизофреник, маньяк лиходей и прелюбодей. Слизняк и подкаблучник, проходимец и проныра, мародёр и невежа, дурак и глупец. Я слюнтяй и растяпа. Дурак из дураков. Я разносчик опасных болезней, психопат и неврастеник. Я примитивен и несообразителен, непрерывно щёлкаю своим поганым ртом и от меня за версту разит гнилью. Не перечесть всех обманутых мною женщин, не спасти всех сведённых мною с ума детей. Меня окружают со всех сторон добрые, умные, интеллигентные люди. Но я толстокож и неуклюж. Я веду себя, как слон в посудной лавке, я привлекаю внимание, как последняя проститутка. Я выпендриваюсь, выёживаюсь, прогибаюсь, ловчу, изворачиваюсь, лгу на каждом шагу. Мне противно смотреть на свою неопрятную харю, на этот обвислый мерзкий живот, на эти вечно грязные ногти. Мне самому невыносимо ощущать запах этих вечно грязных нестиранных носков. Мои неприбранные жирные потные слипшиеся волосы и мои гнилые вечно больные зубы довершают мой портрет законченного идиота. Моя непорядочность легко читается в треснутых стёклах моих вечно нелепо склеенных скотчем или изолентой очков. Я не аккуратен, не собран, разбросан. Я уродлив лицом и моё тело изъедено грибками и язвами. Я чешусь, ковыряю в волосатом носу, ем собственные сопли, непристойно выражаюсь, откровенно матерюсь и просто не перестаю удивляться, как меня, сопливого придурка, ещё терпят в цивилизованном обществе. Есть только одно объяснение, почему меня в моих нестиранных штанах иногда кормят за приличными столами, а именно: меня, как диковинную обезьяну для разнообразия иногда показывают знакомым. Именно так я себя и чувствую в гостях. Я – горилла неотёсанная, которая вдруг способна на членораздельную речь. Говорящая свинья – это любопытно. Потому-то я вынужден непрерывно менять адреса и пристанища, что говорящая вонючая подлая и неблагодарная свинья может быть интересна не более пятнадцати минут. Я гажу всюду, где появляюсь. И из загаженного мною места должен каждый раз с позором бежать. Мне стыдно за себя и за своё свинство. Но если свинье и станет стыдно, разве сможет она сама себя изменить?