Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Записки Коли Остен-Бакена Страница 6

Внимающая изобильной речи аудитория начинала страдать от избытка желудочного сока – и тогда Остап переключался на главную часть программы:

– Ради простого трудового народа, ради интеллигенции (тут командор начинал перечисление сословия, доминирующего в зале), ради чистой совести и спокойного сердца граф питался исключительно овсяной, без масла и сахара, кашей и жидким чаем.

Скорбящий народ, раскочегаренный кулинарной частью, готов был что угодно отдать за ломтик ветчины.

– Так компенсируем великому старцу вынужденное недоедание мясопродуктов – венком! И пусть эхо от этого замечательнейшего рукотворного отклика пройдет по всей Руси великой, и пусть ваш, господа, венок затмит все другие венки!

После этих слов я начинал обход благодатной нивы.

Под Михаила Евграфовича, то бишь Льва Николаевича давали споро и щедро, без всяких проволочек и списков.

А Остап с представителями мудро обсуждал надпись на ленте венка, должного поразить всю мыслящую – и не очень – Расею.

Таким манером, в ураганном темпе, мы с Бендером наскребли деньжат – ни много ни мало, а на двадцать пять перворазрядных венков.

Остап решил, что для аферы хватит и одного венка на всех.

У лучших мастеров Остап заказал прекраснейший, в рост среднего человека, пышный, как вдовушка, и шикарный, как женщина легкого поведения, венок, присовокупив к нему набор соответствующих лент с заранее согласованными надписями.

Перед отправлением венка в Ясную Поляну мы провезли его на пролетке по всем необходимым местам, чтобы взволнованные и благодарные люди увидели воочию жар своих добрых душ.

Главный фокус состоял в замене лент от скорбящих читателей.

На меня и была возложена эта самая ответственная процедура, которая происходила в момент перемещения к следующей точке.

И вот я – то ли притомившись, то ли одурев от предпохоронных скачек – дал маху.

Присобачил перед визитом к купчишкам – самым щедрым дарителям – не ту надпись.

Торжествующий, упоенный восхищением благодарной гильдии, Остап вдруг обнаруживает на представленном к обозрению венке скорбный перл: «Величайшему врачевателю душ, неутомимому обнажителю язв и бичевателю пороков от акушеров-гинекологов, патологоанатомов и гнойной хирургии первой городской больницы».

Настороженно следя за реакцией важничающих толстосумов, Бендер крадучись придвинулся к венку и, прервав краткое прощальное слово натуральным взрыдом, всхлипывая, припал к злополучной ленте.

И тут прослезились все присутствующие – и даже турецко-подданный, любующийся своим возмужавшим нахрапистым чадом, сентиментально закусил губу.

Я и два дюжих молодца бережно отнесли венок, с цепко повисшим на ленте безутешным гимназистом, в пролетку.

За углом Остап наградил меня томом «Анны Карениной» по голове:

– Ах ты, Остен-Бакен, слеподыр, затосковал по кованым сапожищам?

В дальнейших финальных похоронных аккордах больше я не фальшивил.

Глава 6.

С нуля

«Вас ждут золотые челюсти»

Коварная штука жизнь.

Ранней весной девятьсот двенадцатого турецко-подданный, дела которого упорно шли наперекосяк, умудрился за одну ночь в клубе проиграться до нитки и, утратив в два дня все, что имел, не нашел ничего лучше, как нажраться сулемы и скончаться в страшных судорогах.

Остап по мановению злого рока из пятнадцатилетнего среднеуспевающего гимназиста и активного деятеля на общественном поприще превратился в парию, неприкасаемого, оставшись без средств, квартиры и всего того, что делает человека человеком в глазах других.

Мой сердобольный родитель по доброте душевной пустил бывшего гимназиста и центрфорварда во флигель.

Студент-анархист куда-то канул еще в девятьсот седьмом. Наверное, сложил буйную головушку на морозных пресненских баррикадах.

Две недели, а может, и поболее, пролежал Бендер на койке, поверх пледа, уткнувшись в подушку, лишь изредка позволяя себе поужинать тем, что приносил я.

Но вот в одно прекрасное утро я увидел прежнего, заряженного энергией и энтузиазмом прирожденного авантюриста Остапа.

Ну, не совсем прежнего.

Злость и горечь наложили отпечаток на его лик.

– Ох, Остен-Бакен, вам слабо накормить обильным дворянским завтраком пролетария умственного труда, люмпена общественных мероприятий, павшего на дно потомка янычара?

Вернувшись нагруженный по ватерлинию припасами, я застал воспрянувшего комбинатора, энергично вышагивавшего из угла в угол.

– Подпольный гений будет утолять хронический голод, а ты внимай.

– Как я рад, как рад…

– Не надо излишних эмоций… Да, меня, как жалкую ничтожную крысу, загнали в угол, лишив привычного поля деятельности.

– Судьба играет человеком…

– Но самое главное орудие, превратившее обезьяну в человека, всегда при мне.

– Финский нож?

– Бери выше.

– Спички?

– Голова, Остен-Бакен, обыкновенная голова, но до отказа набитая высококачественными извилинами.

– Спиноза с аппетитом бенгальского тигра!

– Марк Аврелий – без лишнего веса и амбиций.

– Я не виноват, что у меня такая конституция…

– Виноват в отсутствии интеллектуального прогресса.

– Стараюсь, из кожи вон лезу – не получается.

– Дело поправимое… Мы своей монаршей милостью производим вас, достопочтенный оруженосец, в полномочного и полноправного агента по аферам… Отказываться бесполезно.

– А зачем мне отказываться от собственного счастья?

– И то верно.

– Есть идея?

– Думаю, крестьяне-переселенцы столыпинского призыва нуждаются в посильной помощи со стороны мягкоспящих и вкусноедящих.

– С этим я управлюсь махом!

– Чувствуется моя школа. Запомни… Основа основ – отрепетированная жалостливая речуга. Упираешь на забитость и безграмотность, на сифилис, косящий крестьянские ряды…

– На рахитизм!

– Маслом кашу не испортишь. Для приема даров мобилизуй Ингу. Пусть берет все – на досуге сами рассортируем.

Зов о помощи крестьянам-переселенцам, брошенный мной по-бендеровски душевно и проникновенно, разбудил в интеллигентских, околоинтеллигентских, дворянских и разночинных кругах добрые чувства.

Я призывал: отдать последнее уезжающим в Сибирь!

Инга упаковывала приношения в оберточную бумагу и перевязывала атласными лентами, пожертвованными подругами для благой цели.

За день набралась целая пролетка, и я торжествующе доставил добычу в логово.

Остап терпеливо ждал, пока я заполню флигель увесистыми свертками.

– Я всегда утверждал: чувство вины перед простым народом – прекрасное чувство и, главное, полезное, как домашнее животное, дающее молоко, сливки и сметану. – Остап взял верхний, самый скромный пакет. – Надеюсь, индивидумы, оторванные от правды жизни, обрадуют нас расписными подносами, золотыми чайными ситечками, ажурными подстаканниками и хрустальными чашами для пунша.

Алая лента скользнула на пол, и мы узрели пару поношенных, до безобразия облезлых галош.

– Начало обнадеживает, – сказал зло Остап, торопливо вскрывая второй сверток.

По комнате, стуча и подпрыгивая, разлетелись свечные огарки.

Конец ознакомительного фрагмента.