Андрей Кокоулин - Неизлечимый детектив Страница 6

– Это правда, Джонатан?

– Я искал билеты, – сказал я, отворачиваясь.

На выпученное око без содрогания я смотреть не мог.

– Вот уж не думал, – произнес похожий на насупленного филина Родерик, – что вы способны на такое. Пока мой мозг замыкается в аналитической работе, пока он занят систематизацией и обобщением деталей и мелочей, недоступных, Джонатан, вашему, без сомнения, достаточно среднему, пусть и с фантазией, уму, пока я выпадаю из сего вещественного мира в мир сопоставлений и причинно-следственных механизмов, вы, без всякой внутренней дрожи, грубо пользуясь моей беспомощностью, производите чес моих карманов!

– Если бы вы сразу рассказали про билеты…

Пробубнив это, я осмелился искоса глянуть на Гарпаста.

– Сразу… билеты… – передразнил меня он, все также одноглазо таращась. – Вы совершенно не умеете врать, Джонатан. Вранье должно быть в крови, а у вас детский лепет какой-то получается. Отдам, отдам я вам ваш фунт. С первого же дела отдам!

– Я честно… – начал я.

Но Родерик скривился, и я умолк.

За окном, выплывая из паровозного дыма, будто грязные океанские волны дыбились холмы с лежащим у подножий бурым снегом. Несколько коров проводили нас ленивыми взмахами хвостов. Хмурое утреннее небо со временем так и не сделалось светлее.

– Кстати, – сказал Гарпаст, ломая возникшую натянутость между нами, – я вполне могу этот фунт отработать.

– Как? – спросил я.

– Как специалист по женскому полу.

– О, боже! Я лучше сам.

– Вовсе нет, вы стеснительны, – с энтузиазмом заговорил Гарпаст. – А я вам в продолжение своей речи о женщинах скажу, что в бытность завсегдатаем одного мюзик-холла в Вест-Энде сделал интересные наблюдения насчет женской природы. Так вот, женщину, в силу ее примитивизма, очень легко завоевать. Подарки, комплименты и настойчивость. Запомните, Джонатан, подарки, комплименты и настойчивость! Это три кита, перед которыми падет любая женская крепость. Причем, если не срабатывают два первых, что, скажем сразу, маловероятно, то настойчивость обязательно вызовет у предмета ваших притязаний невыразимую к вам жалость, которой вам и следует воспользоваться. Вы знаете, что женщины часто любят из жалости?

Я качнул головой.

– Что ж вы сами до сих пор не женаты?

– С моим-то умом? – двинул бровью Родерик. – Для стряпни мне достаточно миссис Терриберри. А на улочках и в игорных клубах хватает предложений любви без обязательств. Мы – просвещенная страна. И даже в этом смысле передовая.

Он звонко хлопнул ладонями по ляжкам.

– Ну что, пошли?

– Куда? – удивился я вставшему Гарпасту.

– К Элизабет Максон, конечно же! – он потянул меня за руку. – Подарки и комплименты, Джонатан. Я устрою вашу личную жизнь. У вас нет ничего подарить?

– Родерик…

С великой неохотой я дал увлечь себя в проход.

– Что, нет подарка? – мой друг скорчил гримасу. – Тогда комплименты. Сначала извинения, потом комплименты. Я знаю, это работает.

– Понимаете, Родерик, я не уверен…

– Вот! Вот, – Гарпаст наставил на меня палец. – Вы все три года так. Хорошо, что я с вами.

За окнами мешалось желтое с серым, коричневое с грязно-зеленым. Один депрессивный пейзаж перетекал в другой, и даже выглянувшее на мгновение солнце казалось предвестником апокалипсиса.

Я шел будто агнец на заклание.

Сомнения ныли во мне, страх бурлил, предчувствия угнетали, а раздражение деятельным Гарпастом зудело под кожей. Что я скажу? Зачем? Мне совершенно не хочется, думал я.

И вместе с тем, подспудно, я желал, чтобы все именно так и происходило: разнесчастный герой, благородный (за фунт) помощник, неясное, не оформившееся чувство.

Впрочем, солнце все равно казалось апокалиптичным.

Гарпаст остановился у восьмого купе:

– Стучите.

– А что я скажу? – зашептал я.

– Скажете, что не можете простить себе того, как вы расстались, – зашипел в ответ Родерик. – Что чувствуете себя последним болваном. Что она не идет у вас из памяти, ее прекрасные глаза, ее тонкая рука, ее милая шляпка. Что вам, как писателю…

– Ну, это уже слишком!

– Тьфу! Тогда это скажу я. Стучите!

Родерик приподнял мне руку.

– Я не совсем…

– Стучите же!

Он стукнул в дверь моими пальцами.

– Э… Элизабет? – позвал я.

За дверью было тихо.

Я повернулся к Гарпасту:

– Наверное, она спит. Не будем мешать.

– Еще раз, – сказал неумолимый Родерик.

Пришлось постучать снова.

– Извините, Элизабет…

Я взялся за ручку.

– Стойте!

Гарпаст вскрикнул так неожиданно, что я буквально окаменел. Все во мне сжалось, дыхание перехватило, а сердце провалилось в живот.

Родерик осторожно отлепил мои пальцы.

– Смотрите.

Он повернул ладонь. Пальцы оказались испачканы чем-то красным.

– Что это? – тихо спросил я.

– Кровь. – Мой друг присел у двери и, не касаясь, осмотрел дверную ручку. – След нечеткий, смазанный. Вы еще поработали…

Он достал платок.

– Знаете, Джонатан, – сказал он, повернувшись ко мне, – я всегда хотел расследовать убийство в идущем поезде. С него невозможно сойти, а, значит, круг подозреваемых ограничен лишь пассажирами. Кто-то убил, но кто? Представляете? И я методом опросов и анализа нахожу расхождения в показаниях…

– А остановки? А если убийца выпрыгнет в окно?

Гарпаст вздохнул.

– Зануда вы, Джонатан.

Платком он обернул чистый край ручки. Мягко щелкнул язычок замка. Господи, подумалось мне, а если там труп? Если там бедная девушка с ножом в сердце? Или же убийца?

– Может, позвать проводника? – побледнев, прошептал я.

– Не торопитесь.

Дверь отворилась без скрипа.

Первое, что бросилось мне в глаза, – пятна на светлом коврике на полу и смятая салфетка на столике.

– Ага, – сказал Гарпаст, распахивая дверь во всю ширину.

В купе было пусто.

Я выдохнул. На левом диване стояла шляпная коробка, дорожная накидка висела на крючке у стены, на правом диване обложкой вверх лежал роман Бронте. Красная атласная лента пересекала его наискосок.

В голове моей (о чем я только думал!) проскочило, что «Красная лента» – изумительное название для рассказа.

– Красная лента, – сказал я вслух.

– Вы думаете, это важно? – Гарпаст склонился над книгой, поморщился, затем подсел к столику. В руке у него появилось увеличительное стекло. – Крови немного. Ее подтирали. О чем это говорит, Джонатан?

– Не имею понятия.

– Плохо, Джонатан. Плохо.

Лицо моего друга приобрело сосредоточенное выражение. Он заглянул в багажные ниши, подергал ручку окна, снял и повертел накидку, лег на пол и обследовал коврик. Я стоял между диванами, и мне приходилось споро убираться с его пути, изгибаясь и цепляясь за верхние полки.

Наконец Гарпаст успокоился.

– Итак, – произнес он и посмотрел на меня, – я представляю себе дело так. Некий злоумышленник проник в купе, угрожая ножом, нанес девушке порез и…

– Что и?

– Скорее всего, они были знакомы. Следов его нет, значит, обувь у него была чистая, криков мы не слышали, может быть, это что-то на почве ревности. Выяснение отношений. – Родерик почесал висок. – Парень горячий, легко возбудимый, но, пожалуй, и легко остывающий, иначе бы не дал промокнуть кровь.

– Но куда они делись?

– Не знаю. Убийства не было, Джонатан. А жаль. Было бы любопытно. Первый подозреваемый, кстати, кондуктор.

Я замотал головой.

– Родерик, девушки нет в ее купе. Я ее знакомых не видел. А что если ее хладный труп убийца сейчас сбрасывает под насыпь?

Мое яркое, живое воображение нарисовало мне скатывающееся в канаву тело в голубом жакете и светло-синей юбке. Прекрасное, так мало пожившее тело.

Это было настолько щемяще-печально, что я впал в отчаяние.

– Родерик! Она труп, труп!

– Что-о?

Я повернул голову и встретился глазами со стоящей в проеме моей недавней знакомой.

Лицо у нее было мокрое, раскрасневшееся, к распухшему носу она прижимала платок, капелька крови темнела на блузке.

Обрадовавшись, я протянул к ней руки.

– А мы думали, что вы труп, Элизабет! А вы ожили. То есть, вы вовсе и не оживали, вы были живой. Вы и сейчас живая! Это такое счастье!

Мой друг Родерик попытался залепить мне рот ладонью, но я был выше, вертлявей, и ему не хватило длины рук.

– И хорошо, что у вас нос! – Воскликнул я. Гарпаст почему-то обхватил меня сзади, мешая приблизиться к девушке. – То есть, нос есть у всех, и у вас тоже. Но хорошо, что у вас кровь из носа! В смысле, что мы думали, будто вас ножом…

Я несколько раз, показывая, сжатой в кулаке рукой распорол воздух.

И если до этого Элизабет только непонимающе хлопала глазами, видимо, едва соображая, что надо двум забравшимся в ее купе джентльменам, то теперь зажмурилась.

А потом и завизжала. Противным, надо сказать, голосом.