Денис Чернов - Бог любит Дениску. Сборник рассказов Страница 7

Мне очень нравился район Семь ветров. Больше всего мне нравилось его название. Он располагался на крутом, местами отвесном склоне, который огибала береговая линия. Внизу располагались порт, рыбоконсервный завод, Портофлот, инфраструктура Базы океанического рыболовства и еще много-много организаций, в которых работала основная часть корсаковского пролетариата. А наверху, на сопке, стояли дома этого самого пролетариата, школа и детские сады для их детей. Микрорайон был окружен морем и открыт всем ветрам круглый год. За это он и получил свое название.

Учиться в школе мне разонравилось в первые дни. Я с самого рождения тяготел к знаниям. В четыре года практически без посторонней помощи научился читать. В пять я уже писал письма бабушке Сусанне, которая жила в Казахстане. В шесть лет я вымолил у мамы, чтобы она отвела меня в школу. Мы обошли все школы города, но ни в одной не захотели брать шестилетку. К семи годам я прочитал всего Носова и Волкова, читал Гайдара и Зощенко. И тут меня вдруг сажают за парту и учат из букв складывать даже не слова, а слоги. Мне было очень скучно. Любовь к учебе прошла, не успев начаться. Класс у нас подобрался очень хороший. В большинстве своем ребята были умные и воспитанные. В первом классе нам достался второгодник – кореец по имени Сергей. Он проучился в школе год и не научился ни читать, ни писать. Даже на вопрос «сколько будет дважды два» он не мог дать однозначного ответа. К учебе он был непригоден, родители и учителя поняли это только к концу первого класса, когда стало понятно, что он остается на второй год. Сережу решили не забирать из школы, чтобы у него была возможность общаться со сверстниками. Он получил справку, благодаря которой с него больше не требовали знания школьной программы, а в конце 9-го класса вместо свидетельства о неполном среднем образовании выдали справку о том, что он прослушал курс средней школы.

В нашем же классе училась его сестра Наташа – очень умная, скромная и хрупкая девочка. Они всегда сидели рядом, и меня очень трогали их отношения. Наташа очень переживала за брата, а брат окружал ее заботой.

У Сережи было прозвище Очкундек. Получил он его в раннем детстве в честь какого-то киногероя. Он был очень веселым и общительным. Настолько общительным, что при первом знакомстве мало кто видел в нем безграмотного, умственно отсталого человека. И настолько веселым, что постоянно давал поводы для смеха всему классу. Более всего мне запомнилась его выходка на уроке природоведения в третьем классе. Катя Кадникова рассказала у доски заданный на дом параграф про круговорот воды в природе.

– Ребята, кто из вас может еще что-нибудь добавить про круговорот воды в природе? – громко спросила Ангелина Николаевна.

В ответ Очкундек, немного привстав со стула, так же громко, даже, я бы сказал, оглушительно пукнул. С классом случилась истерика. Мы смеялись до спазмов в животе. У Ангелины Николаевны от слез растеклась по всему лицу тушь, и она убежала в туалет приводить себя в порядок. Следующий урок тоже был сорван. Ангелина Николаевна вышла к доске, чтобы начать рассказывать новую тему, но посмотрев на невозмутимое лицо Сергея, прыснула и убежала из класса. Весь класс, как по команде, зашелся в истерике, но уже без всякого удовольствия, потому что больно было всем. Не смеялась только Наташа. Она была пунцового цвета. Готова была сквозь землю провалиться от стыда за брата. Животы у всего класса болели несколько дней.

В первом классе я стал октябренком, в четвертом меня приняли в пионеры. В первую партию пионеров я не попал из-за посредственной успеваемости. Круглых отличников принимали в пионеры на главной городской площади, у памятника Ленину. Было обидно смотреть, как повязывают галстуки твоим одноклассникам в то время, как у тебя на груди все еще горит звезда.

Нас – хорошистов и троечников – в пионеры приняли в детском кинотеатре «Моряк». Уже была поздняя осень, но домой я шел, широко распахнув куртку, чтобы все видели мой пионерский галстук. Как и все пионеры, мы собирали макулатуру и металлолом. Собранный нами металл еще много лет гнил на пустыре недалеко от нашей школы, а собранной нами макулатурой забили подвальное помещение школы, и сторож то и дело разводил из нее большой костер. Грамоты за сбор того и другого до сих пор хранятся в моем семейном архиве.

Комсомольцев мы боялись. Руководил нашей школьной комсомольской организацией учитель черчения и рисования Вадим Валерьевич. Он вел также фотокружок в школе, и в один прекрасный день решил совместить два этих направления своей работы. Из учеников старших классов был создан комсомольский отряд «Юный дзержинец». Они патрулировали школу и ближайшие окрестности, выявляя всевозможные правонарушения. Если кого-то ловили на хулиганстве, его фотографировали. Особо отличившихся доставляли к себе в штаб, где проводили воспитательные беседы. Фотографии нарушителей вывешивали на доску позора, висевшую прямо в фойе школы. На этой же доске вывешивались изъятые орудия преступления – рогатки, пистолеты-поджиги, дротики, ножи и прочие орудия.

Под надписью «Они позорят нашу школу» довелось повисеть и моей фотографии. Один раз я попал туда за то, что пришел без сменной обуви, другой – за мятый пионерский галстук.

В начале 90-х пионерская жизнь, как и комсомольская, мгновенно прекратилась, как будто ее никогда и не было. Напоминали о былой славе только горны, барабаны и знамена, пылившиеся в школьной библиотеке. Вадим Валерьевич на уроках рисования очень горячо клеймил «совок» и рассказывал нам о прелестях заграничной жизни.

– Вот вы возьмите наши советские «Жигули». Что в них изменилось за двадцать лет? Фары только изменились. А возьми любую «Тойоту». У них каждые три года обновляется модельный ряд. И «Тойота Королла» 89-го года выпуска – это уже совсем другой автомобиль, чем 86-го. А если ее поставить рядом с той же «Короллой» 79-го года, то вы ее и не узнаете. В Японии есть конкуренция, а у нас ее нет, и от этого все наши беды…

Мы слушали Вадима Валерьевича развесив уши и потом долго еще обсуждали лекции, прочитанные нам на уроке рисования. А потом он уволился из школы и устроился работать в таможню. Это было очень хлебное место. Мы очень по нему скучали, а он уже через несколько месяцев работы гонял по городу на самой свежей модели «Тойоты».

Младшие классы в нашей школе располагались на первом этаже. Это было самое тихое и спокойное место в школе. Переход в пятый класс был похож на выход в открытый космос. Какое-то время в туалет я ходил на первый этаж, пока технички и учителя младших классов не начали меня идентифицировать как ученика средней школы и гонять с первого этажа. На втором и третьем этаже в туалет можно было ходить только во время урока, потому что на перемене там было так накурено, что можно было вешать топор. К тому же можно было лишиться мелочи, полученной от родителей на пирожное, или даже получить пару увесистых подзатыльников ни за что.

Не знаю, по какому принципу набирали наш класс, но он сильно выделялся на фоне остальных классов параллели. Нельзя сказать, что все в нашем классе блистали умом. Взять хоть того же Очкундека. Средняя успеваемость была очень средней. Но нас любили все учителя. Мы были дисциплинированны, организованны и очень отзывчивы. Полным антиподом нашему классу был класс «А».

То и дело наши уроки и внеклассные занятия срывали «ашки», которые не учились сами и переживали из-за того, что другие учатся. Они забрасывали нам в окно дохлых крыс и самодельные бомбочки, просовывали под дверь класса дымовые шашки или распыляли слезоточивый газ «Черемуха».

С пятого класса их поселили в угловой кабинет. Сказать, что их классная комната была неуютной – все равно что не сказать ничего. Там царила полная разруха. Большая часть окон там была заколочена наглухо фанерой. Вставлять стекла было пустой тратой стекол. Их выбивали в тот же день. До пятого класса у «ашек» был умывальник. В середине пятого класса, после месячного отсутствия, во время урока в класс ввалился пьяный в хлам Максим Арцебашев. Он схватил крайнюю от входа парту, поднял ее высоко над головой и с размаху ударил ею об раковину. Раковина разлетелась в мелкие осколки, а Максим с чувством выполненного долга удалился. После этого он не появлялся в школе еще несколько месяцев.

Максим Арцебашев был тем самым мальчишкой, который расквасил мне нос в день, когда я первый раз в жизни переступил порог школы. Через три года после нашего переезда на Семь ветров нам дали квартиру в новом доме, отстроенном неподалеку от «хрустального замка», а наш «хрустальный замок» снесли. Максим Арцебашев жил в доме напротив нашего. Но мы так никогда и не стали с ним не только друзьями, но даже и приятелями. Впоследствии наши отношения только ухудшались. В день моего 16-летия у меня гостили друзья. Большая часть из них была старше меня на 3—4 года. Когда вся компания вышла на улицу покурить, у моих товарищей возник конфликт с местными ребятами. Откуда ни возьмись, появился пьяный Максим Арцебашев и кинулся бить понаехавших. Его остановил один из моих гостей – Дима Калинин. Он был из Тюмени и в Корсаков приехал в гости к дяде. Он схватил бутылку водки и с размаху огрел ею Максима. Удар оказался не смертельным, но после него у Максима на всю жизнь остался шрам на лице в виде огромного цветка на всю щеку. У меня и до этого хватало врагов во дворе, а после этого случая их стало еще больше. Однажды Максим с друзьями подкараулили меня и затащили в подъезд. Избить, правда, не успели. Они были пьяны, и я сумел вырваться и убежать. Через некоторое время Арцебашев ушел в армию и больше не вернулся. Он попал на подводную лодку и после окончания срока остался служить по контракту у берегов Камчатки, дослужившись до мичмана.