Андрей Латыголец - «Годзилла». Или 368 потерянных дней Страница 7

Изнутри чифан напоминал сельский магазин. Обилие свежих булочек, пирожков, смаженок, коржиков, пряников, карамельных конфет, халвы, лимонада и прочей провизии, которую я то и на гражданке не особо жаловал, представлялась в то мгновение бескрайним оазисом сладострастного чревоугодия.

Шмелю с Кесарчуком купили по две домашние пиццы, колы и сигарет. Сержанты тут же устроились в конце помещения за круглым столом, не спеша пережёвывая свои угощения и с интересом поглядывая в нашу сторону. Мы же всем взводом встали в длинную очередь, в маниакальном ожидании поглотить своими ртами все вкусности, которые только можно было купить за деньги.

Я стоял и смотрел в маленький чёрно-белый телевизор, который висел на стене за буфетчицей. Шёл канал СТВ, «Музыкальный ринг», играла группа «The Toobes», как будто «The Why» в далёком 1969 году. Я смотрел на них и лишь вздыхал. Мои пальцы отвыкли от струн, и хотелось обругать всех матом.

Насытившись вдоволь сладким, так что дыхание прерывалось на полу-вздохе, мы отправились в роту. Возле казармы Шмель даже разрешил нам нормально перекурить.

***

– Сколько?! – спросил как-то у меня в душевой Шмель, когда мы после очередного ужина готовились к завтрашнему дню: умывались, брились, чистили зубы.

Я растерялся.

– Времени в смысле?

– Сколько? – улыбался мне Шмель кривыми зубами.

– Влад, двадцать минут девятого! – подошёл к нам Гурский.

В последнее время я стал чаще замечать его возле сержанта Шмелёва. Они вместе ходили курить, шутили, словом, стали самыми закадычными друзьями, даже Кесарчук не казался на его фоне так приближон к Шмелю. Однажды, сидя в курилке, Шмель нам сказал, что самый нормальный пацан среди нас это Володя Гурский. Все из наших называли его между собой «подсосником», но языки держали за зубами.

– Да нет же, «слоны», сколько?! – повторял Шмель. – Сколько? Сколько? Сколько? – расхаживал он голым по душевой, тыча во всех пальцем.

Я обратил внимание на Кесарчука, он стоял возле окна и пальцем что-то написал на запотевшем стекле. Приглядевшись, я распознал цифру сорок восемь.

– Сорок восемь! – крикнул Селюк.

– Кто сказал? – не ожидая, спросил Шмель.

– Я!

– От куда ты знаешь?

– Так Серёга на окне написал.

– А что это означает?

– Не знаю.

Кесарчук вышел на центр душевой, взял тазик и окатил себя с ног до головы горячей водой.

– Сорок восемь, – поёжившись, важно сказал Кесарчук, – значит, столько дней осталось служить, когда у вас «дедушка» будет спрашивать «сколько», надо точно ответить, сколько ему до дембеля осталось, ответите неправильно, будете в сушилке на костях жать число, которое по незнанке назвали.

Шмель довольно намыливал яйца чьей-то мочалкой.

– Да, сорок восемь и домой…

***

В первом взводе сидеть можно было только под видом изучения статей. Всё остальное время, мы всегда были обязаны быть чем-то заняты. Шмель и Кесарчук постоянно за этим следили и покрикивали на нас пуще других сержантов из других взводов. Я видел, как во втором и третьем взводах бойцы вольготно рассиживали на табуретах и вели пространные беседы. Стоило кому-нибудь из нас присесть, тут же откуда не возьмись являлись наши надзиратели и с криками «живо отбивать кровати», лишали нас отдыха.

Пришлось ухищряться, брать в руки тетради и, глядя в них, тихо перешёптываться.

Больше всех ныл здоровяк Ванный.

– Это ж только две недели прошло, а я уже домой хочу.

– А я бы сейчас пивка накатил, – заговорил о больном Иванов.

– И рыбки сушёной, – добавил Марик.

– Пацаны, успокойтесь, – встрял Шинковский, – зачем психику травмировать?

– А вот же повезло тебе, – обратился ко мне Ванный. – Год всего служишь и я бы мог… Почему вышку не закончил?

– Повезло у нас Шкондикову, он вун вообще полгода, – сказал ему я.

– А я вот дневник вести стал, – шептал Тряпичный. – Буду каждый день записывать, что да как, а потом под дембель по роте пущу почитать.

– Ага, как толчки драил, и кровати отбивал?! – засмеялся Иванов.

– Нет, о мыслях и переживаниях…

***

Шмель часто устроивал показательные отбивания кровати.

На взлётку выставили койку, и сержант показывал всему карантину, как правильно заправлять постель и отбивать её плашками. В его исполнении это выглядело безукоризненно. Ровно отбитое и натянутое покрывало только радовало глаз. Нам же оставалось ещё долго практиковаться в этом не простом ремесле, дабы в будущем демонстрировать в роте свои навыки.

А через пару дней Шмель сказал заправлять за собой кровать рядом спящего с собой Шинковского. Тот отказался и получил за это под дых, отпрянув на койку.

– Значит, Иванов будет заправлять, – сказал ему Шмель.

– Э, Саня, ты не офигел, – тут же возмутился на Шинковского Иванов. – Топишься в говне, других не топи!

Уже на следующее утро я видел, как Шинковский заправлял за Шмелём койку.

Кесарчук спал рядом со мной, но мне такие указания не давал. По статусу ещё было не положено.

***

Однажды Шмель устроил нам поучительную встряску коек. С утра мы плохо отбили кровати и, придя с пайки в роту, он подорвал весь взвод, перевернув матрасы каждого бойца.

– Вы курить опять бросить захотели?! – оскалил он на нас свои обезьяньи зубы. Его лопоухие уши стали ещё больше и мне даже показалось, отчаянно затряслись от злости.

– Как вы в роте жить будите? Что за период, самый худший взвод.

Здесь он, конечно, преувеличивал. Взводом в карантине мы были самым лучшим. Громче всех пели, шли строевым в «стелс», при команде «прямо» со всей дури вдаряли каблуками берцев по заледеневшему асфальту. Шмель с Кесарем держали нас в ежовых рукавицах, прививая с первых дней дисциплину батальона охраны.

– На хрена мне эта артподготовка, – постоянно жаловался нам Ванный. – Я в охрану не собираюсь…

– Чтоб не растащило, – язвил как всегда Иванов. – Пойдёшь в свои «автоботы», а койку как следует заправлять не умеешь.

Подорвав матрас Шкондикова, на пол из его кровати посыпались конфеты. Шмель обрыскал лежак и вытянул оттуда заныканный пакет сладостей.

– Взвод, это залёт! – подняв над собой улики, скривил и до того непривлекательное лицо сержант Шмелёв.

– Не курите до конца карантина, – вякнул Кесарчук.

К Шкондикову на выходные приезжало целое семейство и он, видимо, решил затихорить для себя про запас.

– Хоть бы с пацанами поделился, не так бы обидно было, – вздохнул Ванный.

Вечером Шмель придумал для «полуголзиллы» наказания, заставив его съесть весь мешок конфет.

Мы подшивались, а он закидывал в свою пачку шоколадки.

– Товарищ сержант, может, мы поможем, всё-таки за одного страдают все, – встрял Иванов.

– Самый раступленный, что-ли? Пусть жрёт.

На десятой конфете я заметил, как лицо Шконда помрачнело.

«Няўжо прыйдзецца ўвесь пакет з’есці, а там добрых паў кіло?»

– Шмель, да хорош… Ещё в санчасть загремит, нам же комбат разнос устроит, – включив мозги, сказал Кесарчук.

Шмель помялся, и, забрав себе пакет с остатками роскоши, пнул Шкондикова под зад.

– Съебись с глаз моих, вафля!

***

Каждую субботу во всех подразделениях проводилось ПХД, т.е. парково-хозяйственные дни, или же, выражаясь языком армейским, – «полностью хуёвый день». Все кровати выносились на взлётку и мы сперва подметали пол, протирали пыль, поливали цветы, потом получали от старшины Девьянца бруски хозяйственного мыла, которые тут же кропотливо натирали ножницами в тазы, заливая всю эту консистенцию водой и взбалтывали шваброй до состояния пены. Полученную массу мы старательно выбрасывали на пол и размазывали по всей казарме, потом смывали тряпками и заново мыли пол. Процесс не из приятных, но даже в этих стенах нашлись юмористы, которые назвали это мероприятие «пенной вечеринкой». Весьма остроумно. Именно с тех минут я осознал, что ко всему в армии нужно относиться с улыбкой и фигой в кармане, чтобы окончательно не тронуться умом.

Мы катались на швабрах, размазывая пену по всем углам, даже не представляя, сколько времени нам понадобиться, чтобы её убирать. Шутили. Сержанты сидели на кроватях, выставленных на взлётку, тупились в телефоны, ленно покрикивая на нас.

А потом дневальный с тумбы, низкорослый дрыщ третьего взвода, громко прокричал мою фамилию на всю располагу.

Я подбежал к бойцу.

– Чего?

– К тебе приехали на КПП.

Вмиг возле меня появился Шмель, быстро отвёл в сторону и сказал:

– Ты когда будешь обратно в роту идти, не забудь прихватить чего съестного и для нас с Серёгой.

……………………………………………………………………………………………………………………………………………

На КПП ко мне приехали друзья. Я сидел на лавочке, ел конфеты и слушал в наушниках нашу первую демо-запись. За эти недели я напрочь отвык от мира и музыка, звучавшая в моей голове, казалась совершенно фантасмагорической и непонятной. В основном я молчал, рассказывать было не чего, а новости, которые мне травили друзья, представлялись такими чуждыми и далёкими от этой обстановки, что я подумал о том, уж не ошиблись ли они адресом и вызвали не того человека.