Александр Проханов - Русский Страница 7

– Благодарю за доверие, но я равнодушен к политике.

– Это иллюзия, – сказал Гребцов. – Вы можете быть равнодушны к политике, но она не равнодушна к вам. Поверьте, она от вас не отстанет. И найдет вас в объятиях женщины или даже на Марсе.

– Все-таки я попробую ускользнуть.

Серж поднялся, кивнул Вавиле и вышел, оставляя на сцене самодовольного красавца, не привыкшего, чтобы ему отказывали.

Глава четвертая

Серж ждал у цветочного салона, когда Нинон выскользнет из стеклянных дверей, в своей короткой шубке из чернобурой лисицы, в милых сапожках, с тем сияющим, обращенным к нему лицом, от которого у него в груди на мгновение исчезало сердце – и в открывшейся пустоте начинало сверкать, переливаться и петь. Словно восхитительная птица переступала на ветке, готовая взлететь.

Нинон села рядом, занося в машину холод, запах оранжерейных цветов, тонкий аромат духов и то веселое беспокойство, которое она создавала, кидая на заднее сиденье сумку с коньками, целуя Сержа быстрыми смеющимися губами, заглядывая ему в лицо зеленоватыми блестящими глазами.

– А вот и я, в урочный час назначенный!

Он просунул в ее меховой рукав свою нетерпеливую руку, улавливая ее тепло, прелесть, чудесную свежесть:

– Весь день, каждую минутку желал тебя увидеть.

Чувство, которое он вдруг испытал, напоминало ту радость, когда долго плутаешь среди буреломов, путаницы ветвей и темных чащ и нежданно выходишь на солнечную поляну.

Они пробрались сквозь вечернюю, переполненную машинами Москву. Остановились у Васильевского спуска. Нинон на заднем сиденье натягивала теплые рейтузы, пушистый свитер. Неся коньки, они прошли по брусчатке мимо сумрачного Василия Блаженного, пылавшего в темноте, как куст чертополоха. И оказались на катке, в сизых переливах и блестках, с метущимися конькобежцами, шелестом, искрами, звоном, среди соборов, алых зубцов, янтарных и бирюзовых огней.

– Догоняй! – Она первая скользнула на лед, в короткой юбке и свитере, перебирая длинными ногами, на которых красовались высокие ботинки с серебряными завитками коньков. – Как чудесно! – И умчалась, исчезая среди летящей толпы, шуршащего льда, сверкающих проблесков.

Он чувствовал ее восхищение, свободу и молодость среди морозной туманной площади.

Он вдруг вспомнил, что в кармане его находится крохотный пенальчик, подаренный Вавилой, и в нем – шарик возбуждающего препарата со странным названием «Кандинский». Ему захотелось испытать действие волшебного снадобья здесь, на этом волшебном катке, где соборы, кресты, зубчатые стены, малиновый кристалл мавзолея предполагали близкую, в морозном мерцании тайну, которая вот-вот себя обнаружит.

Серж извлек пенальчик. Вытряхнул на ладонь шарик, слепленный из разноцветных крошек. Кинул в рот под язык. Почувствовал слабый ожог, в котором присутствовали приторная сладость, горечь миндаля, кислота лимона, вяжущая пряность мяты. Видимо, каждая из разноцветных крошек впрыскивала в кровь тончайшую струйку вкуса. Он ощутил прилив веселья, огни кругом загорелись ярче, морозный воздух затрепетал бесчисленными голубыми искрами, и звон коньков превратился в непрерывное пение, среди которого мчались прекрасные и любимые люди. Серж взмахнул руками, словно собирался взлететь, и скользнул на лед.

Он не видел Нинон. Она смешалась с толпой, исчезла среди мелькающих теней. Но он чувствовал ее среди летящего многолюдья. Она оставляла слабый благоухающий след, и он своим обостренным обонянием ловил запах ее духов, чудный аромат ее волос. Так бабочка, пролетая, оставляет в воздухе прозрачный шлейф благовоний, и другая бабочка гонится за ней, находит среди лесных чащ и пустынных холмов.

Счастливыми зрачками он смотрел на лед в бесчисленных надрезах и росчерках. Среди овалов, волнистых линий, затейливых монограмм угадывал серебряный след ее коньков, бежал, стараясь не наступить на него.

Не торопился ее нагнать. Чувствовал ее прелесть, плавность движений, пленительную красоту ног в высоких ботинках, чудесную, под свитером, грудь. Не видя ее, целовал и ласкал, проводил рукой по плечам, по бедрам, касался хрупкой подвижной щиколотки.

Он пробегал вдоль ГУМа с янтарно озаренными витринами, в которых стояли манекены, укутанные в меха, облаченные в изысканные костюмы с модными галстуками, переливались золотые украшения и бриллианты. Делал плавный поворот – и справа от него оставался Исторический музей со своими шпилями и мерцавшими орлами. Еще один поворот – и розовая Кремлевская стена нависала над ним, и круглилось золотое ночное солнце колокольни Ивана Великого.

И снова собор Василия Блаженного, как ночные фиолетово-алые чертополохи со своими иглами и колючими листьями.

Он знал, что она где-то рядом, впереди. Он заполняет своим сильным и страстным телом пространство, где только что была она. Помещает свое счастливое сердце туда, где только что билось ее сердце. Это слияние с ней было восхитительно. Сочетание с ней через музыку, звоны, змеящиеся на льду огни вызывало умиление, благоговение перед ней, любимой, дарованной ему божественным предначертанием.

Ему показалось, что где-то между куполов и шатров Василия Блаженного растворился темный прогал, словно отогнулся уголок декорации с нарисованным храмом. И сразу смолкла музыка, потускнели огни, и он испытал смертельную тоску, будто его окружала безжизненная пустыня, поглотившая драгоценного человека, обрекая на уныние и необоримую печаль.

Он кружил по катку, как слепой, натыкаясь на конькобежцев. Больше не находил на льду чудных росчерков ее коньков. Не улавливал в воздухе аромата ее духов. Помещал свое несчастное сердце туда, где не было ее сердца, а оставалась жестокая пустота.

Но музыка снова взыграла, плеснула огнями и скрипками. В морозном воздухе заструился едва уловимый запах ее духов. На льду голубым серебром мелькнул надрез ее коньков. Нинон возвратилась из черной бездны и снова была здесь. Он видел ее светлый свитер, длинные летящие ноги, счастливое лицо. Ее исчезновение было связано с испепелением времени, из которого выпал малый, им не прожитый отрезок, оставив в сердце тончайший рубец.

Серж догнал ее, охватил гибкую талию, и они скользили рядом, в струях огня и музыки, оставляя на льду два хрупких лучистых надреза.

– Какое счастье, что ты вернулась, – сказал он.

Но она не расслышала, и они скользили вдоль малиновой Кремлевской стены с янтарным дворцом.

Шарик, который он проглотил, продолжал оказывать свое волшебное воздействие. Словно поворачивались в разные стороны зеркала, ослепляли внезапным блеском, погружали в синеватую тьму, отбрасывали вдаль его отражение и внезапно его приближали.

Зеркала повернулись, и ему показалось, что он прожил свою жизнь – и в глубокой старости вспоминает этот каток, праздничное ликование музыки, прелестное девичье лицо, золотое солнце Ивана Великого. Это видение явилось к нему из далекого прошлого, в сумрачное одиночество старости, в тусклый дом, где погашены огни, за окном хлещет холодный осенний дождь, и уже некому поведать об этом чудесном катке, ликующей женщине, серебряных вспышках у нее под ногами.

Зеркала повернулись, и он увидел этот каток, как сон своего детства, когда душа полна предчувствий и сладких томлений, сказочных ожиданий и тревожных ночных видений. Он, мальчик, проснулся в ночи, свет уличного фонаря лежит на стене зеленоватой полосой, и в этой полосе пленительная танцовщица кружит на льду, упираясь кончиком серебряного конька, и он восхищенно следит за всплесками ее гибких волнующих ног.

– Смотри, – сказала Нинон, когда они, взявшись за руки, пролетали мимо Василия Блаженного. – Совсем как моя икебана из роз, садовых васильков, пионов.

Зеркала повернулись, и сочный, влажный букет стоял на брусчатке, распускаясь в ледяном небе благоухающими цветами. Вспышка света и музыки, и цветы прянули в небо, распускаясь волшебным салютом, наполняя огненными лепестками черную бездну неба. Серж и Нинон скользили в этой черной кристаллической тьме, оставляя слюдяные надрезы, огибая цветы. Парили в невесомости, переворачивались вниз головой, как космонавты. Висели над голубым васильком, кружась среди его бирюзы.

– Люблю тебя, – сказала она, перелетая с цветка на цветок. Исчезла на мгновение за бутоном полураскрытого пиона. Появилась из-за красной пылающей розы. – Догони меня!

В Космосе, где они парили, сияло огромное золотое солнце – купол колокольни Ивана Великого. Под куполом, трижды огибая колокольню, круглился поясок с бегущими золотыми буквами. Нинон подлетела к колокольне, превратилась в золотую букву и побежала, оставляя за собой сверкающую надпись. Серж стремился ее настигнуть, летел вслед за ней. Читал эту летучую, мерцающую строку, в которой переливалась ее душа, ее драгоценная сущность, ее любимое имя. Догнал и обнял, целуя в лицо, в золотое солнце, сияющее над ночной Москвой. Почувствовал губами морозный ожог золоченого поднебесного купола.