Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге Страница 76

– Вот уж нет, дорогой. – Ая нахмурила брови и стукнула кулачком по столу. – Вот уж нет! Не будет у нас с тобой мещанства и приличий всяческих. Я острые углы обходить не привыкла. Пускай другие обходят. Я с ним как с богом, а он человек, видите ли. Больно ему… Хорошо. Хочешь по-человечески? Давай по-человечески. Ты пойми, я против твоих детей ничего не имею. Я тебя люблю, а значит, и их тоже. Но они же люди. Как и все. И законы непреложные их, как и всех, касаются. Пойми, никто никому ничем не обязан. Я не обязана тебе, ты не обязан мне. Дети родителям ничем не обязаны. Почитай отца и мать своих, люби детей, возлюби ближнего. Это же не законы, а констатация факта. Это так естественно для человека, что даже не обсуждается. Люди для себя все исключительно делают. Любят, почитают. Им самим так лучше. Ненавижу, когда матери говорят подросшим детишкам: «Я на тебя всю жизнь положила, а ты…» Вранье и лицемерие. На себя она жизнь положила. Ей так нужно было, а не детям несмышленым. Самое страшное преступление, которое может совершить человек, это преступление перед собой. Перед тем, что бог в него вложил. А дети, жены, друзья, обстоятельства, предательства – чушь собачья. Самооправдания дешевые, чтобы замысел творца не выполнять. А потому что трудно, тяжело, через боль, как мы с тобой выясняли. Зачем, думаешь, большинство на семьях зациклены? Просто творец милостив, щадит он человеков слабых. Большинству не по силам смысл иной, чем дети – родители. Хорошо, вот, пожалуйста, пользуйтесь. Но ты другой. Тебе по силам. Иначе не разговаривали бы мы здесь с тобой. Ты сам творец вообще-то. Очнись. Не совершай грех единственный смертный. Не предавай себя, пожалуйста!

Странно, но после гневной отповеди Аи Алик приободрился. Нет, боль никуда не делась. И ощущение собственного предательства никуда не испарилось. Но жить стало чуточку легче. Чувство направления верного возникло. Вот только бы еще смысл найти в мире, им созданном. Смысл… будь он неладен трижды.

– А где он, смысл, Ая? – сросил Алик с надеждой. – Где он? Большой и великий, который оправдает все, боль мою искупит и свинство. Не вижу я его. Подскажи, помоги. Научи, что делать. В мире своем, откуда сюда явился, я знал. Там проблемы были, неприятности. Я решал их как мог. Не всегда получалось, но я пытался. Занят был по горло. А здесь чего? Какие проблемы могут быть у бога? Какие неприятности? Что мне здесь делать вообще?

– Ни фига себе! – изумилась Ая. – Вот это номер! Слыхала я о разных богах. О добрых, о злых, о кровожадных. Но чтобы бог – лентяй, бог – идиот? Это впервые. Ты все-таки уникальный, любимый. Посмотри по сторонам, пожалуйста. Что видишь?

– Что? – озираясь, спросил он и сам ответил: – Море, солнце, город. Ну, кафе еще. Коктейль вкусный на столе стоит, тебя вижу.

– Да-а-а, мужики все же дебилы, – снова поразилась Ая. – Даже боги. Мир это твой, который ты создал! Думаешь, он совершенен? Думаешь, в нем проблем нет? Дворники нужны, чтобы улицы убирать. А бог для чего? Догадайся с трех раз.

Алик догадался с первого раза.

«Черт подери, – подумал. – Я действительно дебил. Бог – это ведь работа на всю жизнь. Контракт бессрочный. Вот и смысл нашелся».

– Слушай, – деловито спросил он. – А ты не знаешь, где тут ближайшее компактное скопление миниумов?

– Любимый, ты не совсем безнадежен. IQ на границе нормы, конечно… – Ая замолчала, а потом, залихватски улыбнувшись, продолжила: – Но все же чуть выше границы, наверное…

Больше всего район компактного проживания местных низов напоминал Крылатское, как ни странно. Нарядные панельные многоэтажки, раскрашенные в веселенькие цвета, стояли по обе стороны широкого зеленого бульвара. Пестрые вывески магазинчиков на первых этажах домов радовали глаз и создавали ощущение жизни вполне сносной. Разве что сами жители района смущали. На московские рожи их лица походили сильно. Потухшие такие же, серенькие. Идет мужик навстречу, издалека видно – устал. Пивка ему бы сейчас, диван да телевизор с диагональю побольше. Проходящие мимо женщины удручали еще сильнее. Все как на подбор коротенькие, прямоугольные, с мощным низом и плохо прокрашенными волосами. Идут, смотрят в землю, ничего вокруг замечать не желают. Безнадегой от баб веяло и смирением. Прямо на Алика шла подобная среднестатистическая тетка. Полными руками она толкала перед собой коляску с грудным младенцем. Рядом с ней семенили два подростка: мальчик и девочка. Мальчик высокий, но нескладный, дрищ, что называется. Девочка по местному стандарту красоты коротенькая, с кривыми кавалерийскими ножками, обтянутыми лосинами безумного канареечного цвета. Прыщавые оба, страшненькие, на мать забитую похожие. Не испытывал к ним Алик жалости ничуть, наоборот, бесили они его. Раздражали своим уродством, обреченностью и покорностью судьбе. Захотелось подбежать к женщине, взять ее за грудки, тряхануть хорошенечко. Крикнуть:

– Харэ, тетка, завязывай, кончай рожать. Ты что, не видишь, какие дети у тебя получаются? На стерилизацию давай срочно!

Идущая рядом Ая, как всегда, чутко уловила его настроение.

– Да, да, такие, – шепнула в ухо. – Неприятные, мягко сказать.

– Мне тоже так показалось. Видеть их противно. Даже стыдно немного.

– А чего ты стыдишься?

– Ну как, бедные вроде, несчастные. У нас таким помогать принято. То есть, конечно, не помогают, но в литературе жалеют неимоверно. Тонны книг написали о том, какие они хорошие внутри. Мол, в них вся правда жизни и сосредоточена.

– Да брось ты, я здесь родилась, неподалеку. До восемнадцати в этом районе жила. Уроды конченые. Не комплексуй.

– Ты? Здесь? Но как? Ты же такая… а они такие…

– Не бери в голову, флуктуация я случайная. Стечение обстоятельств, ошибка природы. У меня семья один в один этот выводок. Страшные, прыщавые ублюдки. Быдло, одним словом.

– А ты… ты их любишь? – Он задал вопрос и тут же спохватился. Обидно, поди, ей такой вопрос слышать. – Не обижайся, – добавил быстро. – Глупость я сморозил. Не отвечай. Не надо.

– Да ладно, – беззаботно отмахнулась она. – Чего ты переживаешь? Никаких проблем. Конечно, я их люблю. Они же моя семья.

– А они тебя любят?

– Не знаю… Любят, наверное. Как могут, так и любят. По-своему. Завидуют, гаденыши, не без этого, но зависть у миниумов в крови.

Она погрузилась в себя. В мысли невеселые. На ее подвижном лице мгновенно отразилась грусть. Долго печалиться не стала. Тряхнула головой, отгоняя черные думы. Сказала уверенно:

– Да нет, любят, любят точно. Они как зверьки привязчивые. За своих горло перегрызут. А теперь ты мне про них расскажи, пожалуйста. Какие они, сам видишь. Я вот, например, считаю, что лучше бы их не было. Хотя и сама из этой шайки-лейки. Но все равно, лучше бы им не рождаться. Для них прежде всего лучше. А вот ты? Ты зачем их такими создал?

Вопрос поставил Алика в тупик. Не знал он, как на него ответить. Отшутиться решил.

– Все просто, – сказал бодро. – Если из миллиарда миниумов одна ты получишься, и то смысл имеется. Стоишь ты одна их всех. Из нормальных людей чудо такое не выскакивает. Только из глубин. Из-под глыб, так сказать.

– Это понятно. А если серьезно?

– Если серьезно, не знаю. Я тебе рассказывал, не помню я, как вас создал. Я о вашем существовании пару месяцев назад узнал всего. Может, не в настроении был, может, с похмелья. Не знаю… хотя одна гипотеза есть. В полиграфии термин есть специальный. Приладка называется. Это когда печатают тираж чего-нибудь, календарей – к примеру, то пять-десять процентов от тиража заранее на брак списывают. Цвета поймать нужно, резкость, контрастность. На каждый тираж своя приладка. Может, и здесь также?

– Приладка, говоришь? Может быть, вполне может быть… – Ая опять ушла в себя, но вдруг засмеялась озорно, округлила и так не маленькие глазищи. Сказала торопясь: – Слушай, а сегодня ведь воскресенье! Полдень скоро. Побежали, я тебе такое покажу. Умора, обхохочешься.

Протискиваться сквозь толпу было неприятно. Не то чтобы сложно, а неприятно именно. Большинство собравшихся на небольшой площади людей едва доставали до носа Алика. Растолкать не проблема. Но запахи… По полной он впитал в себя запахи их. Пища, пиво, застиранная старая одежда, волосы плохо промытые. И пот. Бедность так пахнет. Бедность и безнадега. Подъемы в 6.30 утра, долгая дорога на работу, тяжелый физический труд. Сон короткий и скандалы пьяные пахнут так. Убежать захотелось на набержную, к морю поближе. Но Ая зачем-то тащила его сквозь унылую толпу. В глубину, в самый центр, к небольшому возвышению вроде сцены или лобного места. Там вокруг странной, похожей на столярный верстак конструкции стояло несколько человек. Четверо из них напоминали любимую группу «Битлз» – хипповские волосы, стоячие воротники, сюртуки длинные и расклешенные брюки. Гитар не хватало, а так вылитые рок-идолы. Один даже на Элвиса смахивал, и сюртук у него был расшит стразами. И микрофон в руке золотой. Зато пятый был абсолютно голый. Его срам прикрывал подвешенный на тощей шее черный прямоугольник. Цензура вроде как.

«Могли и не стараться», – подумал Алик.