Глеб Сташков - Интербригада Страница 8

– Могу, – сказал я и нажал на сброс.

– Жженый? – спросила Настя.

Меня не удивило и то, что она догадалась. Я кивнул.

– Настя, нужны деньги. Послезавтра нужны.

– Где их взять?

– Я займу. Правда, не знаю, как отдавать.

– Я позвоню Норе, – сказала Настя.

Разговор с Норой занял пару минут.

– С тобой он работать отказывается, – Настя засмеялась и сказала, почему-то с грустью: – Помнит, видимо, про пидора. А мне обещал подкинуть работенку.

Мы разошлись. Она поехала к Норе, я – к Жженому.

Жженый был в кабинете один. У него, видите ли, свой кабинет. А говорят, они вдесятером за одним столом ютятся. Кабинет, впрочем, так себе: письменный стол, сейф в углу и несколько стульев.

– А, почтеннейший! Вот и вы в наших краях, – запаясничал Жженый. – Ну садитесь, мил-человек.

Я сел и отчего-то все время глядел на стол. Круглый стол овальной формы, вертелось в голове. Хотя стол был самый обыкновенный, прямоугольный. Заурядный госучрежденческий стол.

Жженый внимательно меня разглядывал. Долго. Я догадался, что он смотрит на куртку. Я, естественно, был в другой, не в той, от которой отлетела пуговица. Похожей пуговицы мы с Настей не нашли и запрятали куртку подальше. Настя в целях конспирации решила выкинуть ее в мусоропровод, но я сказал, что на такой конспирации люди и палятся. Настя сказала, что я жмот. Подумала, мне куртки жалко. Черт с ней, лишь бы отстала.

– А где же ваша куртка? – спросил Жженый.

С места в карьер. Я, признаться, опешил:

– У меня много курток.

– Но эта совершенно новая.

– Я иногда покупаю себе куртки.

– Зачем, если у вас их много?

Провались ты пропадом, мудак, со своими примочками. Я молчал, не зная, что ответить.

Жженый рассмеялся.

– Да что вы так напряглись, мил-человек, не ровен час, в истерике забьетесь. Не люблю, знаете ли, истерик. Я же с вами не о куртках собрался говорить, есть вещи и посерьезнее.

Куда уж серьезнее.

– У вашего Ашота Гркчяна… – начал Жженый.

Я собрался было вспылить, почему, мол, моего, но вовремя заткнулся.

– У вашего Ашота Гркчяна был лучший друг. Гурген Аванесян. Так вот он пропал.

– Как пропал?

– Почему вас это так удивляет?

Я ненавидел его. А еще больше себя. Соберись с мыслями, придурок, не задавай идиотских вопросов, веди себя естественно.

– Может, вы забыли, Петр Пафнутьевич, но я веду это дело.

– Я тоже.

Жженый расхохотался. Не одними губами, как раньше, а совершенно омерзительно: губами, левой щекой и правым глазом. Честное слово. У дьявола мог бы быть такой секретарь, вспомнились мне чьи-то слова.

– Понимаю, понимаю, мил-человек, поэтому и говорю вам. Совершенно, так сказать, конфиденциально, дабы вы использовали в своих материалах.

– Одно с другим не вяжется.

– Что не вяжется? – Жженый искренне удивился. Искренне. То есть – по-человечески. Наконец-то.

– Конфиденциальность с использованием в материалах.

Жженый опять рассмеялся. На сей раз по старинке – одними губами.

– Вот и вы, мил-человек, меня подловили.

Когда ты-то меня подлавливал, сука? На чем?

Жженый резко распахнул папку, достал фотографию и положил передо мной.

– Вам знаком этот человек? – В голосе чувствовался металл с легкой ржавчиной.

Еще бы не знаком. Гурген. Три часа назад виделись.

– Нет, конечно. Почему он должен быть мне знаком?

– Вы его точно никогда не видели?

– Петр Пафнутьевич, можно вас спросить? Вы часто ходите по городу? По магазинам, по рынкам?

– А что такое?

Опять, сука, удивляешься. Это хорошо.

– Вы замечали, сколько кругом кавказцев? Ашотов, Гургенов. Как я могу вам точно сказать, видел я его когда-нибудь или нет?

Жженый решил, что я ослабил стойку, и немедленно нанес удар:

– А вы сами-то, мил-человек, как к кавказцам относитесь? Я смотрю, речи подозрительные ведете, про скинхедов пишете.

– И стригусь почти наголо.

Я засмеялся. Я тебя сделал, парень. К этому я был готов. Именно к этому. Похоже, я начинаю тебя понимать. Психология в общем-то нехитрая. Переход от паясничанья к допросу и обратно.

– Я, Петр Пафнутьевич, член «Общества толерантности» и постоянный участник маршей интернационалистов.

Я говорил чистую правду. Я член трех десятков партий, гражданских лиг, объединенных фронтов, общественных объединений и всяческих оппозиций. Еще с тех времен, когда политикой баловался. Давно хотел выйти, да все недосуг было.

– И все-таки много их развелось, – сказал Жженый, якобы сокрушаясь. Их он охарактеризовал общепринятым эпитетом, который опять-таки подпадал под пресловутую статью 282-ю УК РФ. Ну это уж вовсе не серьезно. Мелкая провокация. Обидно. За кого он меня принимает?

– Как член «Общества толерантности», не могу с вами согласиться. И даже готов осудить.

– Осуждать – это по нашему ведомству, – сухо сказал Жженый, поставив меня на место.

Правильно. Я действительно малость зарвался. Лучше вовремя остановиться.

– Вы свободны, – сказал Жженый.

Он что, сердится? Смешно. Что значит – вы свободны? Он меня вообще-то не на допрос вызывал. Он хотел сообщить доверенному журналисту конфиденциальную информацию. Хотя… свободен так свободен.

– Подождите, – Жженый встал и гадко улыбнулся. – Я вот чего думаю. Может, его случайно завалили, этого Ашота? Скажем, милуется на чердаке парочка, а он суется. Туда-сюда, возникшая вдруг неприязнь, драка. И вот вам – труп.

И никаких тебе мил-человек. Просто и ясно.

Чего же ты тянешь, если все знаешь?

У меня вспотела спина. Я промямлил:

– Насколько я понимаю, в вашем деле нужны доказательства.

Самоуверенность исчезла столь же внезапно, как появилась. Она вообще ко мне надолго не прилипает. А я-то, павлин, распустил перья. В слова с ним играю, в остроумные диалоги.

– Да, в нашем с вами деле, – Жженый усмехнулся, – нужны доказательства. Найдем. Ну до встречи.

Вспомнил. Это из Шульгина. Про секретаря дьявола. Из «Дней».

Я машинально пришел к «Ахмету». Нехудший вариант.

– Как всегда? – спросил человек за стойкой.

Замечательно, я уже завсегдатай. Как всегда не хотелось. Вместо коньяка я заказал рому. Когда пьешь ром, делаешься похожим на героя Ремарка. Впрочем, коньяк тоже делает похожим на героя Ремарка. Странно, Ремарк был немец, а пиво совсем не делает похожим на героя Ремарка.

Я забился на свое обычное место – в угол.

За соседним столиком сидели франтик с девушкой. Франтик пил виски и был одет с небрежностью. Его шмотки я оценил как дорогие. Тщательно подобранная небрежность накидывала к дороговизне еще процентов пятьдесят. Девушка – дивно красивая, с глупым пугливым личиком.

– Ты где вчера была, сука? – спрашивал франтик.

– У Лены, – отвечала девушка, и личико ее становилось еще более глупым и милым.

– Сколько раз тебе говорить: на мои вопросы ты должна давать полный ответ. Полный! – заорал франтик.

Кое-кто из посетителей оглянулся.

– Я вчера была у Лены, – четко произнесла девушка.

Я вспомнил уроки английского.

– Знаю я твою Лену, – франтик упивался виски и собственной значимостью. – Кто еще был?

– Никого.

– Что?

– Больше у Лены никого не было.

– А Сашка?

Девушка всхлипнула:

– Сашки у Лены не было.

– Почему не позвонила?

– Я звонила, – сказала девушка. Какая прелесть. Ну просто школьница. Потупить глазки и сказать: я учила.

– Врешь!

Франтик перегнулся через стол и хлопнул ее по щеке.

– Забыла, кто тебя из говна вытащил? Опять за прилавок захотелось?

– Нет.

Ответ неправильный, подумал я. Надо: нет, не хочу. No, I didn’t. Но франтик спустил легкомысленный ответ. Его пьяный мозг переключился на другую тему:

– Я велел тебе одеть сегодня белые трусики. Ты одела?

– Да, я одела, – девушка замялась, – белые трусики.

– Громче, – завопил франтик.

– Я одела белые трусики.

Я не выдержал. Во-первых, не одела, а надела. А во-вторых, я встал и склонился над франтиком:

– Слышишь, ты, ублюдок, меня совершенно не интересует цвет ее нижнего белья. И всех присутствующих, полагаю, тоже.

Он посмотрел на меня с небрежностью, но и некоторой опаской. А главным образом – с досадой, что кто-то испортил такой замечательный спектакль.

– Тебе чего, мальчик?

Я был старше его лет на десять.

– Сейчас пиздюлей получишь. И за нее, и за мальчика.

Франтик вскочил. Комплекция примерно моя. Можно драться.

– Тебе чего, больше всех надо?

– Обычно меньше всех, но не в твоем случае.

– Это моя жена.

– И чего?

– А того, – встряла девушка. Лицо ее озлобилось, вытянулось, стало еще милее и даже слегка поумнело. – Вали отсюда.

Совсем неожиданный поворот. Не знаешь что и делать. Глупо драться за честь дамы, если кардинально расходишься с ней в представлениях о чести. Но моя-то честь что думает? Моя честь молчала.