Алексей Леснянский - Нецелованные Страница 8

Это автор ещё и к тому, что в пылу сражения в ход пошли стальные шпаргалки. Они были во многом похожи на обычные. Ничего лишнего. Отточенная, помещающаяся в кулак суть. Возможность вытащить из унтов ножи-бабочки и раскрыть их крылья представилась Диме Агафонову и Юре Свинцову довольно скоро. Им требовалось всего-ничего – выжить в первую минуту. И мороз предоставил мальчикам такую возможность. Именно он заставил ребят поднять воротники полушубков ещё при выходе из дома. Броня, прикрывавшая шеи, не позволила рысям мгновенно добраться до сонных артерий. Такой расклад обескуражил и обозлил кошек. Привыкшие быстро решать исход битвы, они потеряли контроль над собой и стали рвать и метать не там, где следовало. Их пасти постепенно забивались шерстью и работали уже не так проворно, как им бы хотелось.

Пролилась первая кровь. Поляна окрасилась в цвета польского флага, Гражданской нашей войны. Мальчики ничуть не уступали кошкам в дикости. Они рыхлили бока рысей ножами, не подозревая, что в соцсетях, должных появиться в обозримом будущем, за такое отношение к барсам и Барсикам будут предавать анафеме и распинать на виртуальных стенах вниз головой. Охотники дырявили кошек, как воздушные шары после праздника, чтобы из них вышли все – девять ю два – восемнадцать их жизней. Рыси не оставались в долгу и расковыривали тела мальчиков лапами-капарульками. Это были достойные соперники. Колотые и резаные раны росли с обеих сторон, но таёжные ратоборцы не ослабевали. Их битва отдавала компьютерной игрой «Mortal Kombat»: вроде видно, как у соперников укорачиваются жизненные линии внизу монитора, но это никак не отражается на мощи ударов; тот, кому следующая вертушка грозит нокаутом, бьёт так же сильно, как и его соперник с 95-процентным запасом энергии. Жизни, как и полагается серьёзным лотам, продавались по баснословной цене.

С первых секунд боя сражавшиеся попали в прицел автоматов и винтовок. Щелчки затворов. Пальцы на курках. Задержка дыхания.

– Не стрелять! – крик Ракитянского.

Это был не то чтобы неверный приказ в данных обстоятельствах – не докрученный, скажем. Толина ошибка уходила корнями в его боевую подготовку. Она была слишком хорошей. Мальчик так часто слышал стрельбу на полигонах, что привык к ней и переносил свою привычку на окружающую среду. Действительно, по слипшимся клубкам бойцов палить было нельзя – высока вероятность попадания в человека. Однако есть же ещё и воздух. Звуки выстрелов обратили бы рысей в бегство. Но мальчики не умели бить в «молоко». Когда Ракитянский запретил им открывать огонь, ребята замерли и стали напоминать столбы ЛЭП: при отсутствии движения – высокое напряжение в соединявших их взглядах-проводах. Долго так продолжаться не могло. Мальчикам требовалась разрядка.

– Буриков! – выкрик Ракитянского.

– Я!

– Оружие наземь! Пошёл!

– Есть!

– Огрызкин!

– Ослик! – брякнул Серёжа, верный себе в любых обстоятельствах.

– Убью!

– Иа!

– Пшёл!

– Есть!

Катавшиеся по земле комки из мяса и тряпок впитали в себя дополнительных бойцов. Не прошло и пяти секунд, как клубки развязались – отскочили рыси. Это было роковой ошибкой кошачьей четы. Как к ленинскому мавзолею, потянулись к рысям автоматные очереди. Паломничество пуль не давало кошкам упасть. Плотный огневой хадж со всех сторон заставлял их извиваться и корчиться. С полминуты они казались живее всех живых…

Хлопьями повалил снег. Охотники сгрудились вокруг раненого Агафонова. У него был вспорот живот. Кишки сосисочно-сардельковой лентой вывалились наружу.

– Дима! – стоя на коленях, тряс Ракитянский впавшего в забытье товарища. – Агафонов!

Заляпанный кровью мальчик открыл глаза.

– Зябну… Пить, – пролепетал он.

– Полушубок! Воду! – повернувшись, отдал команды Ракитянский стоявшим рядом товарищам и снова к раненому: «Димка! Не отключайся! Говори со мной!»

– Живо-о-от, – простонал Агафонов. – Горит там… Потушите, братцы. Снегом хоть.

– Буриков, промедол! – бросил через плечо Ракитянский. – Две ампулы! Быстро!

– Я вколю, – сказал Берциев и стал рыться в вещмешке. – Буриков это – отошёл.

– Как отошёл? – опешил Ракитянский. – Ведь вот же живым видел.

– Да не в том смысле, – успокоил Берциев. – Глаз просто пошёл искать.

– Чего?

– Глаз, говорю, ищет, – повторил Берциев.

– Какой ещё глаз?!

– Свой, какой.

– Да ты в своём уме?! – вскричал Ракитянский. – Какой, к чёрту, глаз?!

– Да правый вроде, – пожав плечами, буднично ответил Берциев, как будто потерянный глаз – это что-то вроде посеянных ключей.

Ракитянский хуком справа расположил Берциева по горизонтали.

– За что, кэп? – приложив снег к рассечённой губе, спросил Аслан. – Думаешь, я ему не говорил, что глаз он не найдёт, бесполезно это. Ладно бы выпал – вытек же. Одно слово – лужица. А теперь уж наверняка льдом взялась, мороз-то вон какой, – взялся размышлять Берциев. – Или помочь ему поискать? – встрепенулся он. – Так ты скажи, чё сразу драться-то?

– Встать! – бросил Ракитянский, и на всю тайгу: «Рассчитайсь! Всех касается! Одноглазые, лежачие включительно!

Ракитянский знал, что Агафонову крышка. Знали это и другие мальчики, и сам Агафонов. После того, как раненому вкололи обезболивающее, и ему стало легче, с ребятами стали твориться странные вещи. Они профессионально замедлили время, чтобы как можно дольше побыть с товарищем при жизни, как можно лучше запомнить его. Секунды были превращены не в тысячелетия – в эпохи. А у некоторых – в целые эры. Никакого чуда. С детства мальчиков учили, что при желании каждый может проводить операции по ускорению или замедлению времени. Науку о часах постигали с азов: хочешь убыстрить бег стрелок – не смотри на них, найди себе интересное занятие; желаешь обратного – не своди глаз с ходиков, выбери себе работу не по душе – желательно однообразную. Постепенно программа по управлению временем усложнялась, и к четырнадцати годам курсанты уже довольно хорошо умели водить time-машину.

Читатель, наверное, сейчас содрогнётся, но чтобы как можно дольше побыть с товарищем при жизни, как можно лучше запечатлеть его в памяти – Агафонову целенаправленно стали желать скорейшей смерти. И не как человеку, которого любишь, на страдания которого невозможно смотреть. Для замедления времени любовь не годилась совсем – с ней и оглянуться не успеешь, как надо будет закрывать другу глаза.

Требовалось чувство прямо противоположное – ненависть. И курсанты не дрогнули, воспылали ей один за другим. Они собрали в кучу немудрёные грехи Агафонова и раздули эти угольки в пионерские костры. Потом приписали ему и чужие. В итоге как бы получилось так, что пусть и не он двинул немецко-фашистские полчища на Советы, но мог бы вполне. Не он прибивал Христа к кресту, но был бы не прочь поучаствовать в распятии. Не он являлся инициатором Ледникового периода, но заготовил бы мамонтов впрок, представься ему такая возможность.

В общем, Диме желали смерти, как предателю и подонку. Наследники так не ждут кончины богатого родственника, мать так не жаждет того света для человека, который надругался над её дочерью, как желали смерти раненому. Сдохни, тварь, – как бы просили мальчишки. И тварь, соответственно, всё жила и жила. Чего курсанты и добивались.

– Толь, не увижу Россию-то, – обратился Агафонов к склонившемуся над ним Ракитянскому.

– Ты итак в ней, – ответил Ракитянский где-то через век.

– Настоящую бы, – попросил раненый, выждав примерно тысячу лет.

– На картинках же видел, – эры через полторы произнёс Ракитянский.

– Так то – на картинках, – выпалил Агафонов почти сразу, лет через сорок, и припух мезозоя на два. – Толя, почему я?

– Согнулся больше других, – протомил Ракитянский товарища не больше века, правда, каменного.

– Глупо всё, – молвил Агафонов всего спустя зиму, только ядерную.

Глаза Ракитянского увлажнились. Увидев это, время сорвалось с цепи и больше не лечило.

– У тебя глаза затопило, – сказал раненый. – Снежинки же тают?

– Они, – твёрдо ответил Ракитянский, чтобы Агафонов не сомневался, что он жил и умрёт среди настоящих, не знающих слабости мужчин. – Не глаза у меня сейчас – угли. Топят снег на раз. Ты же видишь их цвет.

– Ага, красные, а зрачок чёрный, – теперь вполне успокоился раненый. – А мне поделом, Толя. Я спину врагу показал.

– Ты просто сильно согнулся, когда шёл! Они ж сверху напали!

– Я показал спину, – отрезал Агафонов.

Раненый собрал последние силы для контрольного спича.

– Братья, ну не все же доходят до Берлина! – пережив судорогу, прокричал он не словно, а натурально оправдываясь. – Ну не всем же везёт! Ну кто-то ж и под Брянском должен кануть! И если б в наступлении – при отходе! Под проклятья женщин и детей! И не от пули – от солнечного удара! Пилотки ж не досталось!.. Всё – кончаюсь, братцы! Без меня теперь! Сами!