Владимир Земша - Курсантская исповедь Страница 8

– У Кривченко шесть глаз! – оборвала его размышления подружка Динки Катька, уже снявшая противогаз.

Петька покраснел. Он сильно застеснялся своих очков, которые попытался было пристроить поверх противогаза. Он сунул очки в карман, снял противогаз и зло сплюнул, демонстрируя глубочайшее презрение насмешнице.

– Смотрите, а у Бедиева нос белый, как клюв! – не могла угомониться веселушка Катька при виде Женькиного носа, выпачканного тальком, которым был присыпан, видимо, противогаз.

Женька услышал Катькин гогот и её, Дины, обидный смех! Повернув голову, Женя увидел, как подруги, вдобавок, весело начали читать его, Женину записку, которую он писал, преисполненный ранимыми чувствами подростковой влюблённости. Ему стало ещё обиднее. Жутко обидно. Он сидел на скамейке. Всё происходящее вокруг стало словно за стеклом, словно в кино. Его сознание было как бы под наркозом любовной горечи, что он даже ощутил чувство мазохистского удовольствия от самопоедания собственного «эго».

«А что, если она вдруг ответит мне взаимностью? – подумал он.– Ну что тогда? Ну, приду я к ней? И? Она станет со мной играть в пластилиновую крепость с солдатиками или отправится в поход в тайгу? Ну, поцелуемся мы, а что потом?» – он не смог найти ответов на все эти вопросы. Он был готов, в большей степени, к чему угодно, но только не к принятию ответных девичьих чувств! Что ж, это было уже не впервой. Сама мысль о возможном свидании приводила его в жуткий ступор. Ноги становились ватными, и сердце начинало выбрасывать бурные потоки крови с адреналином, помутняя его разум. Скорее он был готов больше к очередному отвержению, каким бы горьким привкусом оно не наполняло его, ещё совсем детскую душу!

– А Женька влюбился! Ха-ха-ха! – тут девчонки нашли себе новый повод для весёлого обсуждения. Громче всех снова гоготала Катька. Бедиев стал пунцовым от смущения.

Однако, это была горечь обиды, даже ненависти, смешанная с чувством определённого облегчения. Труднообъяснимая подростковая любовь!..

Я раньше много раз любил,Стрелой не раз прошит был прочно.Я той любовью дорожилНо объяснялся с ней заочно.

Робел взглянуть в её глазаПромолвить слово ей боялся.Взошла горячая звезда,А я, мальчишка, растерялся

Я ненавидел и любил,Тогда же мне, порой, казалось:«В ответном чувстве счастья нет!»И сердце скукой наполнялось.

Снаружи жаждая любви,Внутри желал я отвержения.И, сладким горем упоясьЯ у судьбы просил прощение!..

Марш бросок

Я ненавижу жёлтенькие лычки.

Хотя они – опора дисциплины.

Но несмотря на бешеные вздрючки,

Мне не забыть казарменной рутины!

Сержант! Ведь ты творишь погоду.

Не надо лбом своим дурным таранить двери!

Ты отнесись к нам строго, но с заботой.

И мы в тебя до гроба будем верить!

Сегодня – 15 октября. Сегодня – переход на зимнюю форму одежды. Курсант Тимофеев с чувством глубочайшего удовлетворения распрощался с затасканной на «курсе молодого бойца» хэбэшной «стекляшкой» в обмен на темно-зелёное «ПШа» с новенькими красными погонами с желтенькими продольными полосками курсантских галунов вместо затёртых и выцветших старых. Всё расположение роты напоминало сплошной швейный цех. Курсанты в зимнем байковом голубом нательном белье пришивали погоны, петлицы, отмеряли всё линейками «по Уставу». Наматывали на голые ноги с изуродованными мозолями пятками, по которым обычно летом на пляже любой патруль легко вычислял своих «самовольщиков» среди гражданских лиц, зимние байковые новенькие портянки нежного цвета слоновой кости. Воздух был пропитан характерным мужским запахом нового обмундирования.

Влад переложил в нагрудный карман затрёпанную фотографию девушки.

Её светлые локоны мило обрамляли смазливое личико…

– Сонечка, милая Сонечка! – он мысленно прикоснулся к её губам.

– Рота-а-а! Строиться-я в расположени-и-и! – внезапно раздался вопль.

– Что, сынки, совсем нюх потеряли что ли? – старшина вразвалочку прохаживался вдоль строя.

Два курсанта стояли перед строем с бутылками молока и булками, понуро опустив головы.

– Ротный спалил самовольщиков! – шепнул сосед Тимофееву.

– Что-о, това-арищи курсанты! Голода-а-ем? Чмошники! В самоволки бегаете? – «замок» лыбился ехидной улыбкой, отвесив челюсть.

– Что, от молочка не просыхаем?! Да-а? Придётся щас вместо фильма всей роте сбегать в самоволку по большому кругу! – старшина весело блеснул глазами.

– Воспитание в коллективе и через коллектив! – радостно вторил сержант старшине. – Кхе-кхе-кхе, – он развернулся и демонстративно боднул дверь каптёрки лбом, демонстрируя евоную крепость.

– Рота-а-а! Стро-о-и-иться на у-улице! – казалось, сержантский состав в своём подавляющем большинстве торжествовал! Казалось, весь сержантский состав просто питался этими дрючками! Глаза у них горели, словно у вампиров, слетевшихся на запах невинной крови!

У большинства из них на груди гордо выделялись либо значки парашютистов, либо «кадетов» -выпускников Суворовских училищ.15

Тимофеев, как и все, ёжился на улице, стоя в «стойке пингвина». От действительности хотелось абстрагироваться. Ему неделю назад исполнилось семнадцать, по поводу чего он смог получить особый «подарок» от старшины и отбиться вечером (т.е. лечь спать) не за сорок пять секунд, как все другие, а спокойно. Теперь, в свои семнадцать, он уже чувствовал себя вполне взрослым, научившимся стойко переносить наваливающиеся физическо-психологические тяготы, от которых он попросту, старался абстрагироваться, как и от всей неприятной действительности. Он снова ушёл мыслями в воспоминания о Соне…

…Тогда, в школе, он так и не решился заговорить с ней. Тогда, в школе, он искал любую возможность увидеть эту девчонку с параллели. Будь то в школьном коридоре, на переменке, будь то на субботнике или при сборке металлолома…

Сейчас сибирская погода, словно наблюдая за курсантами, приготовила им свой «сюрприз» по такому случаю – первый снег. Он мелкой крупой засеял всё холодное пространство вокруг…

– Бего-ом м-м-м-арш! – крикнул старшина, сверкая хищным вороньим взглядом. Так начинался любой марш-бросок. Бег по снегу и грязи, в любую непогоду. Ведь эти курсанты – будущие офицеры, будущие политработники-комиссары. Чтоб увлечь за собой бойцов в пекло, в будущем, в настоящем они сами должны лепиться из цемента. А ничто так не цементирует характер, как лишения, трудности и, конечно же, холод и снег! Особенно с грязью! Забег делали повзводно. В совокупности более ста яловых сапог двадцатой роты бухало по грязи вдоль лесной дороги, изуродованной рытвинами от траков гусениц БМП и танков. Тимофеев сдвинул назад новенькую синюю «жучку»16 на остриженной голове.

Вытер рукавом пот со лба. В такие минуты его мысли улетали далеко от происходящего…

Октябрьская грязная жижа разбитых танковыми траками дорог покрывалась первым октябрьским снегом. Это было просто идеальное время для марш-бросков, как плановых, так и дисциплинарных, а так же для тактической и инженерной подготовки как днём, так и ночью. Что там бег! Окапывание в этой холодной снежной грязи было нéчто! А главное – всё это делалась без «подменки», в повседневной форме. В обычном «ПШ» и шинелях, которые должно было поддерживать в идеальной чистоте, без каких бы то ни было скидок на такие вот обстоятельства!

Итак, рота угрюмо шлёпала по заснеженной чавкающей грязью дороге. Пред Тимофеевым снова предстал образ Сонечки. Той далёкой Сонечки, которой он так и не признался в своих чувствах.

Тогда, на школьном выпускном, когда они гурьбой весело шли в Хабаровске по Амурскому бульвару, он, как ему показалось, почувствовал на себе её взгляд. Поднял глаза. Она улыбалась, освещаемая уличным фонарём, торчащим из-за кустов кучерявой акации. Ночное небо. Шорох листьев. Запах лета. И казалось, что вот он тот миг настал. Преодолевая оцепенение, он сделал шаг навстречу. Сердце словно выпрыгивало из груди и, казалось, нет человека, счастливее его, носящего в себе столь светлое чувство юношеской влюблённости, во всей Вселенной!..

– Обороты! – снова заорал старшина. Казалось, всё ему нипочём. Он, бывший дéсант, был слеплен уж точно из цемента. Его дéсантские сапоги с боковой шнуровкой на укороченных голенищах вызывали всеобщую зависть и уважение! Уважение и страх! Страх и ненависть! Да. Его ненавидел каждый, меся смесь из грязи и снега, особенно во время ежедневных восьмикилометровых забегов на утренней зарядке. Ведь пережить зарядку со старшиной считалось – пережить день! Во всяком случае, его худшую часть! Однако были и такие вот внеплановые дисциплинарные забеги, когда вместо ожидаемого «пряника», как просмотр старого фильма в училищном ГОКе или банальная самоподготовка в тёплом классе, начиналась снова «худшая часть дня».