Владимир Земша - Курсантская исповедь Страница 9

– Обороты! – снова заорал старшина. Казалось, всё ему нипочём. Он, бывший дéсант, был слеплен уж точно из цемента. Его дéсантские сапоги с боковой шнуровкой на укороченных голенищах вызывали всеобщую зависть и уважение! Уважение и страх! Страх и ненависть! Да. Его ненавидел каждый, меся смесь из грязи и снега, особенно во время ежедневных восьмикилометровых забегов на утренней зарядке. Ведь пережить зарядку со старшиной считалось – пережить день! Во всяком случае, его худшую часть! Однако были и такие вот внеплановые дисциплинарные забеги, когда вместо ожидаемого «пряника», как просмотр старого фильма в училищном ГОКе или банальная самоподготовка в тёплом классе, начиналась снова «худшая часть дня».

– Р-р-я-яз, р-р-яяз, р-р-яяз, два-а, три-и, р-р-я-яз, р-р-я-яз, р-р-я-яз, два-а, три-и, четыре, – в такт старшине рота грохала сапогами по схваченной заморозками земле, обволакиваемая клубами пара от разгоряченных тел.

– Вспышка слева! – вдруг заорал старшина, увидев нарушение в равнении строя.

Рота кинулась к обочине. Курсанты падали на землю по направлению предполагаемого взрыва, обхватывая головы руками. Тимофеев уткнулся лбом в корень дерева…

…Тогда, в Хабаровске, он стоял сконфуженно, видя как сзади него неожиданно вышел Лозовик – разбитной пацан с параллели, собирающийся в рязанское училище ВДВ! Он бесцеремонно сгрёб улыбающуюся ему Сонечку, бухнулся на скамейку и фамильярно усадил её себе на колени. Они бесстыдно целовались. Прямо перед растоптанным Владиславом, который сделал пару шагов назад, споткнулся об уличную урну, больно упав на газон, уткнулся лицом в корневища акации. Раздался задорный смех. Ненавистный смех Лозовика, обидный смех Сонечки, глупые смешки прочих. Тимофеев лежал, уткнувшись лицом, так же как и сейчас, в корень дерева. Ему хотелось тогда умереть. Вся его жизнь тогда потеряла для него всяческий смысл…

– Рота-а-а! Стро-оиться! – раздался вопль старшины, отозвавшийся эхом воплями «замков» и «комодов»,

– Двести первая группа! Стро-оиться!

– Двести вторая группа! Стро-оиться!

– Двести третья группа! Строоиться..!

– Первое отделе-ение! Стро-оиться!

– Второе отделе-ение! Стро-оиться!

– Стро-оиться!

– Стро-оиться!

– Стро-оиться!

Орали все сержанты в голос, командуя каждый своим взводом или отделением!..

(Уже первые месяцы первого курса дали ясно понять, что это военное училище было создано не для выращивания «паркетно-кабинетных» офицеров. Бегать в полном снаряжении в атаку, ползать, таскать «раненых» ползком, рыть окопы – всё оказалось гораздо сложнее, чем казалось со стороны, при просмотре телепередачи «Служу Советскому Союзу».

Требования к внешнему виду при том были крайне высокими. И здесь не было никаких ни поблажек, ни оправданий. Вернувшись с ночных тактических занятий, в грязи, утром каждый должен был выглядеть безупречно чистым и выглаженным. Приходилось часами мокнуть под дождём днём и ночью. Утром влазить в мокрую холодную одежду.

Такова была система «естественного отбора», готовящая советского «сверхчеловека», способного выжить и победить, где угодно и чего бы это ему ни стоило! И это были только «цветочки», вспоминаемые многими в будущем как лёгкие весёлые дни беззаботного «курсантства»…)

…Вот стою со штык-ножом,С ним рассвет встречаю,Вспоминаю отчий домС скорбью и печалью…

Тихо плещется водаНа ремне во фляжке,Мне бы водочки тудаПомогло б бедняжке…

Если не сведут с умаНаш экзаменатор,Наш весёлый старшинаРотный и куратор…

«И родина щедро поила меня берёзовым соком…»

Конец апреля. Прогалины снега. Хрустальный звон сокрушающихся ледяных масс. Пробуждение природы. Яркое весеннее солнце. Женя Бедиев с Петькой Кривченко, забросив учебники и прихватив лишь конспекты, для подготовки к предстоящим контрольным, отправились в лес. Они любили зубрить на лоне природы.

Резиновые сапоги то чавкали по весенней жиже, то хрустели, словно по сахарным островкам, обледеневшего снега.

– Пить охота!

– А хочешь берёзового сока?

– А, давай!

Выбрав берёзы потолще, ребята проковыряли ножами в крепких стволах дырки, всунули туда трубки от капельниц, по которым вскоре с всхлипами обратного воздуха, запульсировали прохладные струйки животворного берёзового сока, живительной влаги, которую ребята, спустя несколько минут, жадно выпили пересохшими губами.

– Вкусно, но мало! – Женька выдернул трубку, обнял берёзу и стал жадно тянуть губами сок прямо из её раны. Отпрянул. Задумался. Вырезал на коре ножом имя «Дина», потом – две извилистые полоски, напоминающие форму губ и, закрыв глаза, в следующую минуту он припал поцелуем, как ему, охмелённому запахом весеннего леса, казалось, к сочным девичьим губам, обнял как девичью талию ствол берёзы…

Петька, причмокивая как вампир, так же высасывал соки из соседней берёзы…

Больно люба ты мне, Дина!Очень нравишься ты мнеБез тебя всё скучно, Дина!Снишься даже мне во сне.

И во сне всё так прекрасно!Было б всё так наяву.Я люблю тебя, о, Дина!Позабыть всё не могу!

Письма на Родину

Расположение 20 роты.

– Товарищи курсанты! Кто ещё не написал письмо домой о своей распрекрасной службе, вперёд! И не дай божé, хоть один родитель обратится к командованию, типа «что случилось, сын не пишет!..» – старшина прошевелил челюстями, зыркнул глазами и скрылся в каптёрке.

«…То, что я сейчас нахожусь далеко от вас, обусловлено моей любовью к вам и к Родине. Это мой долг перед вами и перед всем народом. А за меня не беспокойтесь, я не ребёнок. Душа моя из сопливого гражданского хряща превратилась в кость. Погода, минутные слабости, предрассудки и прочая муть не гнетут меня. Всё это я переношу легко… Стоишь порой часовым, изморенный после тактик, бессонных ночей, борешься со сном, вырубает, но знаешь, что это непозволительная роскошь, граничащая с преступлением и даже гибелью. Раньше сон был в глазах, хотелось их закрыть. Резало. Теперь сон изнутри. Стоит сесть или лечь. Стоит чуть-чуть ослабиться, как тут же снится сон. В наряде по столовой, под утро, с картошкой в руках засыпаешь. Картошка в глазах расплывается. Под утром завалишься. Кто на железный стол. Кто на деревянную решётку. Дневальные, часовые очень вялые ночью. В глазах всё расплывается. Веки держишь открытыми, а перед собой всё расплывается. Сейчас, чтобы мы не бурели, сержанты за нас взялись. После каждого отбоя – несколько раз подъём. Засыпаешь уже в ночь на следующий день. Т.е. после 12-ти. Теперь спать умею во всех позах: сидя, стоя, да ещё и так, что бы видно не было… Недавно опять рыли окопы, на этот раз ночью. Сейчас – как крот грязный. Прошлой ночью шинель чистил всю ночь под краном с ледяной водой, а другой тут нет, и стираем, и моемся только ей. А притом ночью-то бродить не положено! Поэтому будит дневальный. Утюг один на всех, им и сушим, и гладим форму по очереди. Утром всё ещё мокрые, досушиваем форму на себе. Сапоги рвутся сзади по шву, сами зашиваем, ремонтируем, как можем, каблуки прибиваем, подковы. Недавно были стрельбы из БПМ с орудия «Гром» и спаренным пулемётом ПКТ17. Оценка снижалась за темп стрельбы…

Я по вам очень скучаю. Но ничего, я всё выдержу и приеду в отпуск! Не дождусь этого дня! Целую всех! Ваш Владислав», – Тимофеев заклеил конверт…

Русское поле, дыхание трав,вольность, раздолье кудрявых дубрав.небо бездонное, свист соловьяСкромная русская наша земля.

Мамина сказка в молчание ночимамина ласка, усталые очи,Слышу я голос её молодойЯ и сейчас её помню такой.

Беды, сомнения, грёзы, печалиИ вдохновение с ней разделяли.Были ошибки – бранила она…Сегодня виднее былая вина.

Все мы есть суть материнских стремленийЖизненный путь её, полный волнений.С детства в учёбе, в работе, в боюС нежностью помните маму свою.

…русское поле, дыхание травпомни раздолье зелёных дубрав!

Посвящение в курсанты

Закат на небе алом угасает,