Канта Ибрагимов - Прошедшие войны. II том Страница 8

Ровно через неделю Арачаев Цанка решил воспользоваться приглашением друга – пошел в Грозный. Город преобразился, похорошел, стал чище и богаче. От прежнего хаоса и чехарды ничего не осталось. Чувствовались дисциплина и порядок. Лица людей были строгими, напряженными и даже напыщенно-целеустремленными. Все это напоминало магазин игрушек, который случайно посетил Цанка в далеком Магадане. Даже милиционеры, стоящие на перекрестках со свистком во рту, в своих движениях и во взгляде так закостенели, что казалось – они находятся здесь вечность, а если и удаляются по нужде, то строгость и революционная решимость их суровых парафиновых лиц не изменится.

Найти дом Зукаева оказалось нетрудно, квартира друга находилась в самом центре города, в одном из новых трехэтажных кирпичных домов. Цанка, восторженно оглядываясь, поднялся на второй этаж, остановился в широком подъездном проеме у большой, красиво отделанной дубовой двери. Долго не решался постучать, отчетливо слышал биение сердца, наконец несильно ударил несколько раз кулаком. Тишина. Стукнул еще. За дверью раздался шум, молодой женский голос что-то крикнул на русском языке. Щелкнули замки, распахнулась дверь, показалась женщина лет тридцати, смуглая, полноватая, без талии, по-господски ухоженная. Она с удивлением уставилась на пришельца.

– Вам кого? – спросила она на полузабытом чеченском языке с горским диалектом.

– Я к Зукаеву Курто, – выпалил Цанка.

– А его нет дома.

– Меня зовут Цанка… Арачаев, я из Дуц-Хоте, я… мы выросли вместе, – замялся он в дверях.

– Ну… тогда заходите.

Цанка осторожно вошел в освещенный электрической люстрой просторный холл.

– Это вам от моей матери, – протянул он небольшой сверток женщине.

– Да зачем это, – смутилась хозяйка, как показалось Цанке, несколько брезгливо, одними пальцами взяла накануне тщательно выстиранную, выглаженную единственную скатерть в доме Дихант.

Внутри этой с болью оторванной от хозяйства старой скатерти находились домашний сыр, топленое буйволиное масло, немного сушеного мяса дикого кавказского тура и пара длинных дешевых конфет, купленных Цанком уже в городе для детей друга.

Жена Курто мягко положила сверток в угол, пригласила гостя в широкую, светлую гостиную, сама исчезла. Цанка смотрел по сторонам, дивился – такой роскоши он еще не видел. Кругом стояла тяжелая, добротная черная мебель. Посредине комнаты громоздился круглый массивный стол, в углу стояло черное, как и вся мебель, пианино, на стене висел рисунок, изображающий многочисленных зачарованных людей, перед которыми с кепкой в руках выступал лысый Ленин. На потолке красовалась большая, видимо дорогая, хрустальная люстра. Из комнаты на просторную многолюдную улицу выходило сразу два широких окна. Цанка подошел к ним, стал смотреть сверху на стремительную жизнь вечернего города.

– Вам налить чаю? – услышал он голос хозяйки на русском языке.

– Благодарю, я дождусь Курто, – также на русском ответил Цанка.

Хозяйка дома опешила, ее невзрачные губы надулись.

– А вы чисто говорите на русском. Где вы так научились?

Цанка улыбнулся.

– У меня была богатая школа.

– А-а-а, после школы вы что кончали?

– Пока нет, думаю, еще успею, – улыбнулся Арачаев.

– Как, вы сказали, вас зовут?

– Цанка. Арачаев.

– А тебя как зовут? – уже по-чеченски спросил он.

– Раиса, можно просто Рая, – все так же на русском ответила жена Курто.

Она ненадолго задумалась, опустила в напряжении голову.

– Да-да, вспомнила, – просияла Раиса и стала значительно приятнее, живее, – мне о вас много рассказывал муж, когда еще за мной ухаживал… Это у вас было две жены?

Цанка молча кивнул головой, все так же продолжал улыбаться; теперь это была не тупая, смущенная гримаса, а естественное удовлетворение обстановкой, жизнью друга. С небольшой завистью, а может, и гордостью.

– У Вас и сейчас две жены? – не унималась хозяйка.

– Нет, одна.

– А куда делась вторая?

– Ушла.

– Почему?

– Видимо, плохой я был муж.

– Я не понимаю, как можно быть второй женой?! – вскинула она артистично руки. – Просто ужас!

Она еще что-то пробормотала и опять вышла.

Цанка долго сидел один. Стало совсем темно, включить свет он не решался, не знал, как среагирует хозяйка. Из кухни до голодного с дороги Арачаева доносился дразнящий запах вкусной, обильной еды.

«Да, живут люди! – подумал он. – И все-таки молодец Курто!.. Такая жизнь! Вот это счастье!»

От этих мыслей подскочил на месте, легко, с удовольствием, как ребенок, сидя покачался, с восторгом слушал скрип пружин кожаного дивана. Позже незаметно задремал.

Неожиданно зазвенел звонок. Цанка встрепенулся, услышал торопливые легкие шаги, мягкие щелчки замков, потом детский восторженный крик и мужской смех.

– А чьи это заляпанные чувяки? – нарушил семейную идиллию бархатный, возмущенный мужской голос.

Смех прекратился, слышен был женский шепот, все говорили на русском.

– Цанка? Какой Цанка? – спросил тот же голос.

Через мгновение дверь в гостиную раскрылась, хлынул яркий свет, в проеме показалась фигура Курто. Он включил свет. Цанка невольно сощурился, встал. Его друг был явно смущен, бледен, он торопливо подошел к Цанке, не обнимаясь, сухо подал руку. Следом вошел крупный круглолицый мужчина в очках, на ходу он расстегнул верхнюю пуговицу шерстяного, ладно сшитого по пузатой фигуре кителя, подал руку, представился:

– Магомедалиев Ахмед Якубович.

Цанка понял, что это тесть Курто.

Мужчины сели за круглый стол, отец Раисы курил, расспрашивал Арачаева о жизни в селе, о колхозном движении, о местной школе. Узнав, что Цанка не имеет образования, настоятельно советовал, чтобы он шел учиться.

– Да уже стар я, – смущаясь, отвечал гость.

– Как стар? У вас еще все впереди, а к тому же учиться никогда не поздно. Я вам помогу. Поедете в Ростов на рабфак, через девять месяцев вернетесь образованным специалистом, заодно, может, и в партию там вступите. Стране нужны квалифицированные кадры.

Чуть погодя Раиса и пожилая русская женщина подали разнообразный, богатый ужин. Глаза Цанка разбегались, он не знал, как есть, к чему приступать в первую очередь. Стал поглядывать на Курто и его тестя. Пытался делать как они, потом плюнул и стал есть руками, специально не смотрел в сторону друга, чувствуя сбоку его осуждающий, недовольный взгляд.

– Цанка, а вы раньше бывали в городе? – спросил отец Раисы, откусывая толстый белый хлеб с маслом и черной икрой.

– Бывал много раз. Я даже три года жил здесь.

– Где?

– На Бороновке.

– Где на Бороновке?

– В тюрьме.

– В тюрьме? – тесть Курто уставился на Цанка поверх очков. – И давно Вы освободились?

– В тот раз в тридцать четвертом.

– А что, был еще случай?

– Да, я после этого был на Оймяконе, несколько месяцев назад вернулся.

– Гм, гм, – чуть не поперхнулся толстяк, – ну и друзья, – сказал в сердцах, вытер жирный рот салфеткой, бросил ее в тарелку с рыбой, ногами отодвинув стул, встал, не прощаясь вышел из гостиной. Следом, согнувшись, выскочил Курто. Закрыл дверь. Было слышно, как о чем-то недовольно говорили отец Раисы и она сама. Цанка все прекрасно понял, тем не менее продолжал жадно есть.

Вошел весь красный Курто.

– Мог бы об этом помолчать, – зло сказал он другу, закуривая папиросу.

В это время зашла жена.

– А ну брось курить, здесь дети… И вообще, это не проходной двор.

Курто спешно потушил папиросу, грузно опустился на стул, руками закрыл лицо, молчал.

Цанка сидел, не зная, что делать: идти ночью было некуда, могла арестовать милиция. И тем не менее он встал из-за стола, с жалостью посмотрел на друга.

– Спасибо, Курто. Извини, я пойду.

– Никуда ты не пойдешь, – очнулся друг.

– Мы должны идти в гости, собирайся, – крикнула из прихожей Раиса.

Курто снова достал папиросу, закурил, протянул пачку Цанке.

– Ты снова куришь, – вбежала разгневанная Раиса.

– Пошла вон отсюда, скотина, – кинулся на нее разъяренный муж.

– Это я – из своего дома?!

– Да, да, ты, ты – вон! – И он в гневе замахнулся.

Испуганная жена попятилась назад, выбежала из гостиной, закрывая за собой дверь. Слышно было, как кто-то плакал, как собирались дети, как громко хлопнула входная дверь.

– Извини, Курто, я не хотел… Я пойду.

– Никуда ты не пойдешь. Надоели они мне. Как будто я без роду и племени. Раз в год кто приедет – возмущаются… Давай лучше пить, – и он полез в красивый сервант.

Пили снова коньяк. Не успели опорожнить полбутылки, как появилась Раиса с детьми, только теперь в сопровождении тещи. Ничего не говорили, только поочередно ходили по гостиной, убирая посуду, что-то прибирая.

Вскоре Цанку уложили спать здесь же, в гостиной, на разложенном роскошном диване. Вначале лежать было мягко, приятно от нежного белья. Потом стало неудобно, словно куда-то проваливался, в спину лезли упругие пружины. Хотелось пойти в туалет, но было неудобно. Долго не мог заснуть. Думал о друге. Теперь не знал, жалеть его или завидовать… Узнал лишь, что после того как Цанку арестовали в первый раз, послали Курто учиться в город. Здесь он случайно познакомился с Раисой. (Хотя, сказать честно, в это верилось с трудом, Курто был очень красив, по сравнению с женой.) После учился три года вместе с ней в Москве. Нынче Зукаев стал начальником управления снабжения системы профессионального, школьного и дошкольного образования. Это заведение входило в наркомат науки, образования и атеизма, где, в свою очередь, начальником был тесть Курто… На заре Цанка встал, тихо оделся, вышел в прихожую. В темноте не найдя чувяк, включил свет, увидел сиротливо лежавший на том же месте свой узелок, секунду подумал, понял, что выкинут, взял его воровато, обулся, осторожно прикрыл за собою дверь…