Александр Асмолов - Листы одного древа (сборник) Страница 8

А главное – весь дом тёти Шуры был пропитан запахом персиков. Они были умопомрачительно огромными. Да-да, именно так. Каждый на подбор, по полкило. Небольшие деревца в их саду стонали от таких персиков, растопыривая ветви в стороны. Их заботливо подпирали рогатинами, но ветки все равно прогибались под такой тяжестью. Если присесть и посмотреть через персик на солнце, он казался живым, с косточкой вместо сердца.

В саду царствовал муж тёти Шуры Иван Иванович. По ранению его комиссовали во время войны, и он нашел себя в садоводстве. Долго и упорно отбирал, скрещивал и выращивал эти удивительные персики. Однажды я застал его за странным занятием, оставившим след в моей душе. Иван Иваныч разговаривал с персиками. Он сидел на своей маленькой табуреточке под деревцем, курил и говорил что-то негромким хрипловатым голосом, обращаясь к деревцу. Это было так неожиданно, что я растерялся и вдруг спросил – можно я тоже с вами посижу. Иван Иваныч посадил меня в себе на коленку и кивнул в сторону ветки перед ним, поясняя, что та болеет. Мол, привил ее по весне, а она нынче капризничает. Наверное затосковала по своим. Увидев мои округленные глаза, усмехнулся – издалека гостья. Иранская. Вот и приходится ее успокаивать, чтобы не болела. Моя детская душа переполнилась сочувствием, но я не знал, как ей помочь. Иван Иваныч сгреб худенькие плечи пацана и, наклонившись, шепнул на ухо – мол ты ей расскажи о себе, она боится незнакомцев.

Как давно это было, а помнится до мельчайших деталей…

Придя домой, я положил персики в большую вазу, даже не сполоснув водой. И тут же комната наполнилась их ароматом. И я, как в детстве, сел перед ними и заговорил, успокаивая. Мол не бойтесь, вы же гости. Никто вас есть не будет. Живите тут спокойно. Возможно вы далекие потомки той самой веточки, что когда-то привил Иван Иваныч в своем саду на Воронцовой горе Севастополя, а я говорил с ней по-братски. И мне подумалось – почему люди не умеют так говорить друг с другом, как я, с крымскими персиками.

Хилер

Мне было за сорок, когда в составе команды молодых ребят я поехал на чемпионат Евразии по карате. И не в качестве тренера, а – как боец. Возможно, в иное время такой поступок считался бы рискованным, но в начале 90-х, неожиданная вседозволенность дала возможность проявиться не только в бизнесе, но и в спорте. Кто-то бескорыстно помогал своей команде, а кто-то вкладывал серьезные деньги в новые клубы и новые имена, рассчитывая на будущую отдачу. Тогда мое студенческое увлечение карате переросло в профессию. Я 20 лет не снимал кимоно, был президентом клуба и с командой мальчишек часто ездил на семинары и соревнования во Францию. Возможность самому участвовать в крупном чемпионате была просто мечтой. Да, и не я один был такой.

Фанаты откликнулись со всех уголков страны. На открытии чемпионата стал ясен его масштаб. Десяток лиц, знакомых по предыдущим соревнованиям, растворился среди нескольких сотен участников. Огромный стартовый взнос никого не остановил. Впрочем, и объявленные организаторами чемпионата непривычно большие денежные призы тоже не были целью. Каждый хотел доказать себе, что он первый. И это сразу стало заметно уже в отборочных поединках. Несмотря на заявленный бесконтактный уровень соревнований по правилам международной организации WUKO, судейская бригада заняла лояльную позицию при оценке жестких ударов в голову и спину. Полилась кровь, а бойцов после тяжелых нокаутов просто выносили с татами.

Мы жили в эпоху перемен. Ассоциации различных видов единоборств еще не обрели популярность, и все стремились занять главенствующую позицию в федерации каратэ страны. Со сменой лидера менялись правила проведения поединков – каждый стремился протащить своих бойцов, используя особенности судейства своего стиля. Все эти «подковерные» интриги мне были хорошо знакомы, поскольку сам часто принимал участвовал в судейских бригадах соревнований, как аттестованный судья по каратэ всероссийской категории. Впрочем, тогда протесты и разбирательства ни к чему не приводили – устроители чемпионата Евразии по карате ссылались на положительный европейский опыт новых поправок в правилах. Молодые ребята, приехавшие из дальних уголков на первый в своей жизни солидный чемпионат, готовы были жертвовать всем ради громкого титула.

В полуфинале у меня была встреча с очень жестким парнем, который агрессивностью старался компенсировать недостаток техники. Я поймал его, когда он «провалился» на атаке, но в падении он достал меня ударом в позвоночник. В горячке поединка я еще как-то выстоял, проиграв по очкам, но утром не смог встать с кровати. Начался новый период жизни, резко и без предупреждений. Правая нога не слушалась, любое движение вызывало боль. Спать мог только урывками – стоило расслабившись во сне, как тут же просыпался от боли. Помимо физических проблем, пришлось расстаться со многим, что было дорого. Оказалось, что весь жизненный уклад, подчиненный карате, теперь стал чужим.

Я не был профессионалом карате в строгом смысле этого слова, поскольку основные деньги зарабатывал сисадмином в банке. Однако были ежедневные тренировки и утренние 10-километровые пробежки, работа в нескольких минутах ходьбы от дома, на первом этаже которого были два спортзала собственного клуба, где я, по сути, и жил. Каждый день в 18:10 я менял банковскую униформу на кимоно, и начиналась моя вторая, главная, жизнь. Сначала вел тренировку у малышей, потом сам занимался со взрослыми. Дважды в неделю проводил третье занятие с оружием. После такой нагрузки долго не мог заснуть, пытаясь переводить книги по карате с английского и французского, пробовал осваивать японский, просматривал километры видеозаписей соревнований и учебных материалов. Еще подготовка к судейству, соревнованиям, зачетам, экзаменам, семинарам, поездкам во Францию и приему ответных визитов. Учеба на заочном в Международной Академии Боевых Искусств, куда дважды в год ездил на сессии.

Пишу об этом так подробно, чтобы было понятно, как в один миг эта жизнь стала недоступной. Конечно, я мог бы остаться просто тренером и участвовать в судействе, сидеть на тренировках и покрикивать на учеников… Нет, это было не для меня. Тогда я учился ходить, держась за стенку, выпил мешок таблеток, выписанных десятками врачей, не соглашался на операцию, на что-то надеясь. И однажды судьба столкнула меня с фирмой, которая посылала страждущих к филиппинскому хилеру, творящему чудеса. Раньше мне доводилось читать о тех, кто без хирургических инструментов проводит операции, причем успешные, но испытать это на себе… Впрочем, к тому времени я уже готов был на любые эксперименты. И, собрав с помощью друзей необходимую сумму, я через пару недель вылетел из Шереметьево навстречу неизвестности.

Перелет до Манилы был долгим, и уже в самолете мы познакомились со всеми участниками нашей группы. Десять соотечественников решились на отчаянный шаг по разным причинам: двое «реальных братков», Федя и Серега, чьи буйные головы были пробитыми разными предметами, но с одинаковыми последствиями; супружеская пара с пацаном лет семи, у которого с детства не вращалась шея; еще одна супружеская пара, которая никак не могла родить наследника; две подруги бальзаковского возраста с женскими проблемами и бывший спортсмен в моем лице.

Случилось так, что моя соседка по самолету, переводчица Наташа, так хотевшая родить дочку, к тому моменту уже много прочитала об этих кудесниках, и, найдя в моем лице благодарного слушателя, всю дорогу с восторгом рассказывала о хилерах. Оказывается, только на Филиппинах есть четыре благих места, где они могут творить свои чудеса. Объясняется это какими-то энергетическими воронками, которые сфокусированы в четырех горных деревеньках. Ведь все семь тысяч филиппинских островов раскинуты вдоль самой глубокой впадины Тихого океана. Внизу проходит стык тектонических плит, и вся страна просто живет на вулканах. Именно там, сквозь разломы в земной коре, хлещут энергетические потоки небывалой силы, и избранные умею ею пользоваться. Их называют хилерами, от английского – исцелять. Причем, настоящие целители могут проводить свои операции только в тех четырех особых местах. Остальные «хилеры», гастролирующие по всему свету, попросту шарлатаны, даже если они и учились у филиппинских монахов.

Тогда рассказ Наташи был для меня не просто познавательным, он стал той ниточкой, за которую ухватился отчаявшийся от неудач в лечении неожиданной беды человек, который устал блуждать по темному лабиринту, на каждом повороте которого у него просто вытягивали деньги из карманов. К октябрю 1995 года я прошел столько «специалистов именно моей болезни», что с первого взгляда мог определять сумму, которую с меня запросят за услуги. В остальном они ничем не отличались. Я даже мог поддерживать научную беседу с использованием медицинской терминологии, но результат был всегда один. Вернее – его отсутствие. Вот почему длинный рассказ Наташи во время многочасового перелета тем октябрьским днем стал для меня «Рубиконом». Я слушал восторженный голос своей соседки и представлял того, кто может вернуть меня к нормальной жизни. Под гул турбин за бортом я прошел с еще неизвестным мне хилером долгую дорогу от пацана в одной из миллионов многодетных хижин до целителя.