Алексей Доброхотов - Легенда о Пустошке Страница 8

У крыльца пес на земле спит. Не пройдешь мимо, споткнешься. Миску караулит. Сам когда-то крыльцо делал. Что б широкое, высокое, что б как лестница во дворце. Ступеньку к ступеньке подгонял. Все ровные, одинаковые. Перильца узорчатые. Крышу резным наличником украсил. Сколько лет прошло… Одна провалилась, грязной доской прикрыта. Другая – кирпичом подперта. От перил и следа не осталось. Пройдет раньше жена по лесенке, юбка колышется. Платок на плечи накинут, розовая от жара. Баньку топила. Ух, Верка, погоди, вечер будет… Смеется…

Это надо же до чего бабы дуры… Он для нее столько всего понаделал: дом построил, сарай, хлев, баню, забор, черта в ступе. Все, можно сказать, своими руками. Нет, ей мало. Ей все не угомониться. Ей больше давай. Наперед всех в коммунизм пролезть хочет, в полное материальное благополучие. В одно рыло две ложки сунуть. Показать себя: вот, мол, какая я. Тьфу. Раскомандовалась. Генерал в панталонах… Любит она эти панталоны. Сколько раз в район ездил, все привозил разные. Наденет, красуется возле зеркала, срамота, а поглядеть приятно…

Это надо же до чего дожил, срамит баба перед всеми, будто последнего дурня. Иди туда, делай это, без тебя разберемся. Это ему-то. По ком все девки по ночам сохли. Кто, как Гагарин, с обложки журналов улыбался. Кто трактором норму делал. Нет, не дурень он деревенский. Мужик. И сам знает, что когда делать. И не просто мужик, а мужик – что надо. Работал – земля ходуном ходила. Пил – дым стоял коромыслом. Любил – весь дом сотрясался. По земле шагал твердо. Стоял крепко, как дуб. Не своротишь. Трех мужиков заделал… И где они?.. На кого дом оставить?.. Да и дом покосило. Пора нижний венец менять. Одному не сподручно. Помощник нужен…

Однако, пора идти, гроб делать.

* * *

Тем временем бабы обмыли тело односельчанки, одели в чистое и стали решать кому в деревню за участковым через лес идти. Вопрос оказался сложным.

Анастасия Павловна решительно заявила, что не пойдет ни за какие коврижки, хоть режь ее на месте, не пояснив, однако, причин своего отказа. Вера Сергеевна заметила, что это большое свинство, сперва заварить кашу, а после в сторонке отсиживаться. На что Тоська язвительно ответила, что некоторые всегда недолюбливали покойницу, часто недобро о ней отзывалась и всячески старалась ущемить. И потому теперь им невдомек, какое большое горе нормальных людей постигло.

Элеонора Григорьевна возмутилась такой постановкой вопроса, отметив, что все присутствующие относились к Надежде Константиновне с большим уважением. Это видно хотя бы из того живого участия, какое все сегодня явили. Самогонщица тут же отметила, что с ее двора и так больше всех выделено ресурсов, один гроб чего стоит. И вообще хозяйство оставлять нельзя, пусть даже и на мужа. Кто поминки собирать будет, если хозяйка начнет по лесу шататься, да по гнилым мостам прыгать? Элеонора Григорьевна ее подержала, но обратила внимание присутствующих на свою больную ногу. Куда на такой ноге в распутицу доберешься?

Все недоуменно посмотрели друг на друга и решили обратиться за советом к Марье Петровне, благо та уйти далеко не успела, догнали.

– Не надо никому идти, – спокойно произнесла знахарка, – Поминки пройдут, он сам явится.

– Откуда знаешь? – удивилась Элеонора Григорьевна.

– Знаю.

– А если не явится? Тогда что? – осторожно поинтересовалась Тоська.

– Тогда я пойду, – заявила Марья Петровна, – Все одно в Селки собиралась. Спички кончаются.

– Как через речку то переберешься? – поинтересовалась бывшая доярка.

– Вплавь переплыву, – пояснила знахарка.

– Какие поминки без похорон? – пожала плечами Вера Сергеевна, – А как хоронить без бумаги? Кто бумагу даст?

– Да. Смерть необходимо освидетельствовать, – поддержала её бывшая учительница, – Порядок надо соблюдать.

– Пускай в доме лежит. Река спадет – видно будет, – посоветовала знахарка и пошла по своим делам дальше.

Переглянулись старушки, побрели обратно на двор Пырьевой.

– Чего-то не поняла я. Не хоронить, что ли? – первой нарушила молчание Анастасия Павловна.

– Без бумаги хоронить нельзя, – глубокомысленно выразилась Элеонора Григорьевна.

– Что значит нельзя? Почему нельзя? Мы что, убили ее что ли? Чего нам бояться? – встрепенулась Вера Сергеевна, – Если кто сомневается, пускай выкапывает и смотрит. Надежде больше трех дней в дому лежать нельзя. Не положено. Не по-христиански. Мы виноватые что ли, что реку пройти невозможно? В конце концов, это наша деревня. Мы тут решаем, как жить, кого, когда и где хоронить. Народ мы или как?

– Теперь в стране демократия, – согласилась бывшая учительница, – Старые порядки ушли в прошлое. Теперь власть на местах устанавливается. Пора и нам почувствовать себя хозяевами. Мы сельский сход. Как решим, так и будет. Я об этом в журнале читала.

– Ну, а ты, Тоська, как думаешь? – поинтересовалась самогонщица.

– Я как все, – скромно ответила та.

– Значит, похороним на нашем кладбище, – вывела резолюцию Вера Сергеевна, – Там родители ее лежат. Рядышком и её положим. Все согласны?

Возражений не поступило.

– Тогда, может, и трех дней ждать не будем? Чего ждать? – двинулась дальше энергичная самогонщица, – Днем раньше, днем позже. Какая теперь разница? Завтра и похороним. Как, бабы, думаете?

Анастасия Павловна в ответ залилась слезами, а просвещенная Элеонора Григорьевна только пожала плечами, мол, делай, как знаешь.

* * *

Весь день трудился старик над непокорными, старыми досками. Взопрел от усердия. Пилил, стругал, приколачивал. К вечеру изготовил кондовый ящик ритуального назначения по форме больше напоминающий сундук со скошенными краями: прямоугольный, глубокий, с крышкой на ржавых дверных петлях и дверными ручками с каждого бока. Не умел Афанасий делать фигурные вещи, да и желания особого не испытывал обременять руки изысками. Тоска не пускала. Тем не менее, гордый достигнутым результатом, явил столярное изделие супруге.

– И что это? – критично осмотрела она деревянную емкость.

– Не видишь, итить твою макушку? – ответил самодовольно дед.

Вера Сергеевна растерла по щекам набежавшие слезы.

– Ты что? – растерялся старик.

– Нечто и мне изготовишь такую же… – жалостливо вымолвила она.

– Типун тебе на язык, – сплюнул дед, махнул досадно рукой и пошел в дом: что взять с глупой бабы?

На утро оттащили вдвоем плод тяжкий стариковских стараний до Красной избы. Крепкий получился сундук. Три раза по дороге роняли. Даже не скрипнул.

К назначенному времени подтянулись учительница с дояркой. Совместно внесли деревянное изделие в горницу. Стали готовиться к похоронам. Устлали дно ватным прописанным одеялом. Все одно пропадать, никому не нужно. Сверху простелили кумачовое полотнище, стянутое со стола, и уложили Надежду Константинову, прикрыв чистой на вид простынкой.

Вздохнули тяжко, приняли грамм по пятьдесят самогона, дружно взялись и отнесли на деревенское кладбище. Там возле могилки родителей на самом пригорке под кривой сосной выкопал дед Афанасий последнее место упокоения своей односельчанке. Земля оказалась сухая, легкая, практически один желтый песочек.

Опустили гроб в яму, сказали пару теплых слов на прощание, закопали в четыре лопаты и пошли в осиротевший дом помянуть, как положено, да разделить между собой пожитки, на добрую память. Наследников у старухи нет.

Марья Петровна принять участие в похоронах отказалась, даже высказалась как-то сердито в ответ на Тоськино приглашение:

– Зря меня не послушались. Будет вам лихо.

Но никто на нее не обиделся. Махнули рукой. Сами управились. И хорошо, что не пришла. Ни к чему за столом лишний рот, черный глаз, да пятая рука при дележе имущества.

Поминки вышли недолгими. Говорили мало. Сначала съели наследственного петуха. Кому он нужен? У каждого свой есть. Потом поели, того что каждый с зимы сэкономил и принес для общего стола. Выпили свежей самогонки.

Старухи быстро захмелели, стали песни тянуть:

Вот кто-то с горочки спустился.

Наверно милый мой идет…

Дед тихо нарезался. Стопка за стопкой, молча и сосредоточенно, пока не завалился на лавку спать. Что дальше происходило, и чем поминки закончилось, он не помнил.

Тем временем, отпев положенный поминальный репертуар песен своей молодости, бабы стали делить образовавшееся наследство.

Первые три части особых разногласий не встретили.

На книги, журналы и газеты, само собой разумеется, никто кроме бывшей учительницы претензий не высказал. Тем более, что содержание они имели в основном политическое, сильно занудное, заумное и почти без сопровождения ярких, цветных картинок. Поэтому все передали исключительно ей. Единодушное решение по данному вопросу достигли сразу. Пускай читает, раз грамотная.