Алексей Доброхотов - Легенда о Пустошке Страница 9

Ветхий гардероб вместе со шкафом практически целиком перешел бывшей доярке. Любила она разные тряпки, а фиолетовый шерстяной костюм ушедшей подруги очень уж ей нравился. Пусть даже в талии узковатый и по длине коротковатый, зато отменные перламутровые пуговицы, цветные вставки и изящная вышивка искупали все недостатки. Натянула на себя Анастасия Павловна обнову, втянула живот и села счастливая, как перетянутый веревкой воздушный шарик.

Транзисторный приемник с телевизором достались Вере Сергеевне. Электричества в деревне все равно нет, а тратиться на дорогие батарейки только она может себе позволить.

Мелкие ювелирные украшения дамы расхватали относительно безболезненно, разделив по весу и ценности, благо, что их оказалась ровно три: цепочка, пара серег и кулон. Остальная мелочь в виде дешевой бижутерии шла довесками и сильно порадовала наследниц. Вспомнив далекую юность, они по очереди примеряли на себя различные бусы, вертясь перед зеркалом, словно маленькие девочки.

Зато большая золотая брошь с крупным изумрудом сразу оказалась в хватких руках Веры Сергеевны. В очередной раз решительно напомнив собравшимся о том большом вкладе, какой произвел их двор в организацию похорон безвременно усопшей наследодательницы, она безапелляционно объявила себя законным обладателем именно этой части имущества. Остальным ничего не оставалось, как согласиться с тем, что гроб действительно стоит денег, и уровнять, таким образом, ранее выделенные доли.

Постельное белье распределили честно: каждому по две простыни, одному пододеяльнику и одной наволочке, включая деда. Лишнее пустили на тряпки, чтобы никому не стало обидно. Естественно, разорвали самое ветхое.

Повседневная посуда и прочие мелочи разошлись аналогично, хотя и не без споров. Зато за хрустальные рюмки, стаканы, вазы, графины, салатники и кубки старухи бились отчаянно. Ни на три, ни на четыре без остатка ничто не делилось. Кому-то непременно доставалось больше.

Анастасия Павловна настаивала на том, что лишнее должно перейти непременно ей, так как она первая обнаружила усопшую и всю жизнь оставалась ее ближайшей подругой. Вера Сергеевна горячо отстаивала интересы Афанасия. Его усилиями открыли дом и провели достойные похороны. Элеонора Григорьевна истерично кричала, что ей никогда в жизни не перепадали подобные вещи, но она всегда хотела иметь их и потому вправе претендовать на дополнительные предметы.

Уступать никто не хотел. Каждый считал себя правым. Взаимные обвинения и старые обиды засвистели из каждой как воздух из туго накаченной проколотой камеры. Если бы не отчаянное желание каждой непременно овладеть вожделенной вещицей, то они так бы и разошлись, окончательно рассорившись. Но страсть поборола гордыню. И они, наконец, сошлись на том, что следует бросить жребий: кому чего выпадет.

Разделили.

Дошли до домашней живности. Старого, драного кота никто брать не хотел, равно как пятнистых кошек – своих много. Пришлось тем навсегда обрести свободу. Разногласия с новой силой разгорелись за обладание белой курочкой, знаменитой своей яйценоскостью. Несколько раз все сбегали в курятник на нее посмотреть. Пощупали, понюхали, погладили. При этом каждая норовила тихо улизнуть с ней на улицу, под предлогом показать петуху. Мол, вдруг, «жениху» не понравиться, тогда и претендовать не станем. На самом деле наивно полагая, что, добежав до курятника, сумет быстренько сунуть ее внутрь и захватить рекордистку. Не станут же остальные таскать курицу с чужого двора. Но претенденты решительно пресекали такие наглые попытки, ибо сами не лыком шиты.

Когда спор достиг опасной степени обострения, Вера Сергеевна предложила снова тянуть жребий.

– Фиг тебе, а не жребий. Не стану с тобой жребий тянуть. Ты жулишь, – злобно заявила Анастасия Павловна, крупно проигравшая при последнем распределении хрусталя.

– Можешь не участвовать, – нервно отсекла ее Элеонора Григорьевна. Как человек образованный она понимала, что в подобной ситуации необходимо искать конструктивное решение вопроса.

– Что, опять сговорились? Да? Против меня сговорились? Думаете умные такие? Не на ту напали. Я вам покажу, как сговариваться, – и доведенная до истерики Тоська вцепилась руками в жидкие волосенки бывшей учительницы.

– Ах, ты, сука! – взвизгнула от боли интеллигентная старушка и заколошматила маленькими кулачками толстые бока бывшей доярки.

– А ну, прекрати! – скомандовала Вера Сергеевна и наотмашь треснула Тоську деревянной разделочной доской по спине.

– Вдвоем на одну! – взревела обделенная наследством баба, – Ну я вам, гадины, покажу! – и бросив терзать волосенки обидчицы, сцепилась со второй, да так крепко, что обе кубарем покатились под стол, опрокидывая на пол посуду и прочую утварь.

Минут пять они неистово и зло валтузили друг друга, пока оправившаяся от шока Элеонора Григорьевна, не окатила их сверху ведром холодной воды.

– Ну, бабы, ну, вы даете! – патетически произнесла она, нервно поправляя растрепанные волосы. Села на стул возле стола, налила в стакан самогона и залпом выпила.

– Все равно – жулики, – тяжело выдохнула охлажденная доярка.

– Сама, черт лохматый, – коротко ответила самогонщица, громко хлюпая расквашенной картофелиной носа.

– Мокрая! Вся мокрая! Я мокрая вся! И кофту порвала, – заскулила разобиженная Тоська, – Зачем кофту порвала. У меня что, кофтов миллион? Почто кофту порвала. Новую. Дырка вот. И мокрая…

– Вот, черт лохматый, у тебя барахла сколько. Это вот мне переодеть нечего. С ума сошла, людей поливать? Себя полей, черт лохматый. Образованная еще, – Вера Сергеевна, встала, поправила на себе перевернутую задом наперед юбку, подошла к столу и хлопнула самогонки, – На, черт лохматый, выпей. Полегчает, – протянула стакан Тоське.

Та приняла и несколько успокоилась.

– Возьму у тебя ватник. Сухой. Завтра верну, – не стесняясь присутствующих, самогонщица стянула с себя мокрую одежду, развесила над печкой, запахнулась в перешедший по наследству к доярке ватник и села за стол.

Ее примеру последовала и вторая сторона потасовки. Тяжело пыхтя, она натянула на бесформенное тело обнаруженные в шкафу различные предметы пырьевского гардероба, уподобившись клоуну.

Воцарилась минутная пауза. Все глубоко переживали потрясение. Спиртное приятно согревало внутренности. Умиротворяло взбудораженную душу. В голове зашумело, повело…

Вот кто-то с горочки спустился…

Завела Вера Сергеевна.

Наверно милый мой идет…

Подхватила Анастасия Павловна.

Элеонора Григорьевна вынула из эмалированного таза большой кухонный нож и вышла из комнаты. Пока бабы допевали песню, она вернулась с обезглавленной спорной несушкой и бросила тушку на стол перед спорщицами.

– Вот, делите, – сухо хлестанула, поправляя окровавленной рукой очки на остром носу.

– Общипать надо, – с полным безразличием в голосе произнесла Вера Сергеевна.

– Ой, мамочки! – побледнела Анастасия Павловна, – Белушка… – слезы градом покатились по толстым щекам, и она стремительно выбежала из дома.

– Куда это она? – поинтересовалась бывшая учительница.

– Поревет и вернется. Барахло не бросит, – заметила самогонщица, – Однако, как деньги делить будем? Тут их сто двадцать пять рублей тридцать копеек.

– Конфет купим. И поделим, – предложили Элеонора Григорьевна.

– Умница, – оценила Вера Сергеевна, – Помянем Надюху. Мир праху ее…

Выпили. Прошел час. Каждая аккуратно поковала свою долю. Анастасия Павловна не возвращалась. На улице стало смеркаться.

Обеспокоенные старушки пошли к дому Тоськи, благо тот стоял рядом.

Темные окна, настежь распахнутая дверь. Рыжий пес жалостно скулит в сенях. Темно, безмолвно…

Поскрипывая половицами, осторожно прошли на кухню.

Анастасия Павловна сидела на полу возле опрокинутой табуретки, широко расставив короткие ноги. Покатые плечи мелко тряслись, с толстой шеи свисал обрывок гнилой веревки. Она тихо рыдала, закрыв ладонями круглое лицо.

– Ты что, Тоська! – в сердцах воскликнула Элеонора Григорьевна, бросаясь к ней на пол, – Ты что, милая!

– Вот, черт лохматый… – оценила ситуацию Вера Сергеевна и, тут же подцепив из ведра полный ковш холодной воды, сунула под нос рыдающей Анастасии, – На, выпей.

– Не жить мне без милой Белушки. Я ее так хотела. Я ее так любила… Она всю зиму кормила нас. Яйца несла. Никто больше не нес. Только она несла. Мы с Надеждой молились на нее. Это была такая курочка, такая курочка… Что вы, бабы, наделали!.. – причитала Анастасия Павловна.

– Прости. Прости меня, Тоська. Я же не знала. Я же не хотела. Я хотела, как лучше. Чтобы мы больше не ссорились. Чтобы мы жили дружно. Нас же так мало осталось, – целуя ее, говорила Элеонора Григорьевна, – Кто же знал, что она тебе так дорога. Если бы я знала, я ни за что… я бы ни когда так не сделала. Мы бы только тебе ее и отдали. Что же ты нам не сказала, Тоська. Мы же не знали…