Елена Федорова - Башмачник по имени Время (сборник) Страница 8

– Мы уже ссоримся? – перебила его Лариса. – Вам не идет роль моралиста. Почитайте лучше стихи. Свои стихи, Петрарка.

– Вы просите прочесть стихи, не подозревая, что стихи – стихия, – сказал он поднявшись. – Вы хотите стихов, слушайте:

Стихия чувств в стихах лишь выразима,Стихия чувств нам так необходима,Что невозможно справиться подчасС биеньем сердца и сияньем глаз.

И строчкам зарифмованным внимая,Стихию чувств еще не понимая,Мы верим, что рассудок победит,С небес на землю нас он возвратит…

Лариса слушала Петра Аркадьевича, глядя в небо, усеянное звездами. А когда голос его утих, сказала:

– Как грустно возвращаться в небытие из бытия, из света во тьму. Как страшно лететь в пропасть…

– Вот вам моя рука, замедляющая неизбежное падение, – сказал он, протягивая руку. Лариса подала ему свою. Он крепко сжал ее, тихо сказал:

– Не стоит лететь вниз, Лара. Давайте лучше полетим вверх.

– Давайте, – прошептала она, зажмурившись.

Ей почудилось, что они, в самом деле, летят. Летят над сонным городом, над рекой, в которой прячутся русалки. Летят над разъединяющим их прошлым и объединяющим настоящим. Летят из сегодня в завтра, чтобы расстаться навсегда. Но именно этого расставания страшится она, потому что оно похоже на падение в бездну. Значит, надо остановиться…

Лариса силится открыть глаза. Не может. Веки отяжелели.

– Неужели, я сплю? – думает она. Голос Петра Аркадьевича помогает ей вернуться в сегодня, в сейчас, в предрассветную туманность пробуждения природы.

– Лара… Лариса… Васильевна, дайте мне слово, что в августе, в пору звездопада вы будете приезжать сюда, чтобы совершать полеты над сонным городом. Я не смею просить вас о большем… Не смею…

Она с трудом открывает глаза. Рядом никого нет. Лариса не двигается. Она знает, что Петра Аркадьевича на судне нет. Его здесь вообще не было. Ей все это пригрезилось… Столько лет прошло. Она вновь закрыла глаза. Вспомнила, как ей было сладостно и печально тогда, а теперь мучительно больно думать о том удивительном путешествии. Лариса поняла, что все эти годы она не забывала о нем. Оно возникало в ее памяти, а вместе с ним проникал в сознание голос Петра Аркадьевича, читающего стихи. Всегда только эти стихи. Почему именно эти стихи?

Иллюзия солнца, иллюзия света,Иллюзия счастья, которого нету,Которое только еще совершится,Которое в двери вот-вот постучится,Чтоб стать удивительным чудо-рассветом,И истинным счастьем, и истинным светом…

Лариса поднялась. Несколько минут постояла у борта, посмотрела на непрозрачную изумрудную воду, послала воздушный поцелуй невидимым русалкам, пошла к выходу. Возле сходен кто-то преградил ей дорогу. Лариса медленно подняла голову. Прижала ладонь к губам. Выдохнула:

– Вы?

– Доброе утро, Лаура, – склонив голову, сказал Петр Аркадьевич. – Рад видеть вас, Лара, Лариса… Васильевна. Я знал, что когда-нибудь скажу вам эти слова, а вы смутитесь, покраснеете, как тогда, в нашем прошлом.

– Как в прошлом, – улыбнулась она.

И сразу все объяснилось: и перехватившая дыхание радость, и застилающие глаза слезы, и порыв ветра, сорвавший шляпку с ее запрокинутой головы…

Башмачник по имени Время

Утекает время по каплямИз разбитого циферблата.Я его удержать пытаюсь,Но нет сил. Ах, какая досада.

Утекает по капелькам вечность,Растворяясь в земном просторе.И вздыхает украдкой кто-то:– Ах, какое же это горе.

Утекают мгновения счастьяБезвозвратно по капелькам в Лету,И холодной становится наша,Остывающая планета.

Смешной человечек в крошечных деревянных башмачках семенил по дорожке, напевая:

– Время – башмачник нами играет.Время – башмачник нас обувает…

Человечек остановился. Рассмеялся звонко, беззаботно, представился:

– Я – минутка. Потерянная, потерявшаяся, сбежавшая минутка. Никому невдомек, что я стану часом, когда добегу до горизонта. Кто-то усмехнется, можно ли добежать до горизонта? Да, если заметить место, где заканчивается земля и начинается небо, за которым небыль… Или там, за горизонтом, все же, быль?

Человечек хитро улыбнулся, огляделся по сторонам и зашагал вперед, напевая свою песенку про башмачника по имени Время.

Дойдя до известной лишь ему одному точки, человечек подбоченился, преобразился, сбросил свои маленькие деревянные башмаки, спрятал их за пазуху. Посмотрел на небо, проговорил нараспев: – Ну вот, я и достиг заветного горизонта. Теперь я – час. Сбежавший из жизни час! – он обернулся, подмигнул кому-то, спросил: – Может быть, я сбежал из вашей жизни? – усмехнулся. – Может быть… Но вы не станете оплакивать меня. Не станете до тех пор, пока я не превращусь в исчезнувший из вашей жизни месяц, год… Тогда, вы зальетесь горючими слезами. Вы приметесь ругать стремительное время, не думая о том, что… – человечек подбоченился и зашагал вперед, напевая:

– Время подковой сгибает хребты.Время сжигает мечты и мосты…

С каждым шагом человечек утрачивал свою смешную детскость, превращаясь в строгого, серьезного господина с задумчивым взглядом и бороздками морщин на лице. Время…

Борис сидел за письменным столом, подперев голову руками, и думал, думал, думал о быстротечности времени.

– Как могло такое случиться? – в который раз восклицал он. – Я не заметил, как пролетел год. Целый год! Целый… Двенадцать месяцев. Триста шестьдесят пять дней и ночей, безумное множество часов, минут, секунд, мгновений…

Борис положил руки на стол, посмотрел на свои длинные, музыкальные пальцы, усмехнулся. Вспомнил, как в детстве они с сестрой Ариной играли в маленьких человечков. Письменный стол превращался в сцену, на которой разыгрывались драмы и комедии. А актерами были их с Ариной руки, их пальцы, длинные, музыкальные пальцы.

Борис приподнял ладони над столом, словно совершал некое таинство. Таинство воскрешения из небытия забытых движений и жестов. Вот уже по столу шагают человечки, лихо размахивая руками. Это – королевские гвардейцы. А вот и сам король. Его Величество Фридрих Великий шагает твердой поступью, заложив руки за спину. Он доволен, горд, счастлив. Он – победитель. Гвардейцы вытягиваются во фрунт, приветствуя своего короля. Но, что это? Гвардейцы замирают, поворачивают головы в другую сторону. Король негодует. Но через миг его негодование бесследно исчезает, уступает место восторгу. Он видит неземное существо в легком платье, движущееся по тротуару, едва касаясь маленькими ножками земли. Оно проплывает, пролетает мимо короля, мимо гвардейцев и исчезает.

– Что это было? – первым приходит в себя король. – Кто это?

– Ни-на, – еще находясь под гипнозом очарования, хором выдыхают гвардейцы. – Ни-на…

– Нина?! – хмурится король. – Кто она такая? Почему я прежде ничего не слышал о ней?

– Она – нимфа, являющаяся тогда, когда сама пожелает, – ответил генерал, глядя вдаль.

– Что за вздор? – рассердился король. – Я – повелитель этой страны. Без моего разрешения никто не смеет… – он осекся, вспомнив, что девушка – фея, а он…

Фридрих повернулся и зашагал прочь. Во всем его облике читалось раздражение и бессильная злоба. Зло-ба…

Руки Бориса опустились на стол. Он вздохнул. Подумал об Арине. Они не виделись с сестрой с тех пор, как она уехала в Шотландию. А это значит – десять лет. Борис ужаснулся.

– Десять?! Десять лет, уму не постижимо….

Он извлек из верхнего ящика письменного стола фотоальбом, открыл. Со старой, пожелтевшей фотографии строгим взглядом из-под сросшихся бровей глянул на него прапрадед Лаврентий Митрофанович Приморский – один из первых поселенцев приморского края. Он приехал на Дальний Восток в 1820 году вместе с совсем еще юной женой Улитой, которой едва исполнилось шестнадцать лет. В ее огромных глазах застыл испуг, который так и не прошел с годами. Маленькая прапрабабушка всегда вызывала у Бориса чувство сострадания. Глядя в ее широко распахнутые глаза, он видел бескрайние таежные просторы и волны Японского моря. Улита Степановна и Лаврентий Митрофанович прожили вместе двадцать лет. Выстроили огромный каменный дом с колоннами. Обзавелись хозяйством, прислугой, работниками. Вырастили троих детей: Константина, Бориса и Арину.

Борис улыбнулся, глядя на серьезные, сосредоточенные лица. Взгляд Константина был устремлен вдаль. Казалось, он стремился предугадать свою судьбу. Любивший приключения Константин уехал с золотоискателями на Аляску и пропал без вести.

Борис и Арина Приморские, в честь которых получили свои имена Борис и Арина Зорины, остались с родителями. На их руках умерла Улита Степановна от неизвестной, загадочной болезни, вспыхнувшей в ее теле и спалившей ее в считанные недели. Лаврентий Митрофанович тяжело переживал утрату жены. Поседел, осунулся, стал угрюмым, немногословным. Надолго уходил из дому в тайгу. В отсутствие отца, Борис и Арина истово молились за спасение его души. Когда же он возвращался грязный, обросший, бросались ему в ноги. Лаврентий Митрофанович улыбался. Глаза его теплели. Он усаживался к столу, выпивал стакан можжевеловой самогонки и уходил в свою комнату. Дети знали, что отец будет спать три-четыре дня без пробуждения. Не беспокоили его.