Елена Федорова - Башмачник по имени Время (сборник) Страница 9

Неизменно, после долгих отлучек, Лаврентий Митрофанович божился, что больше не оставит их одних. Борис и Арина целовали его в обветренные щеки, но клятвам не верили. Знали, пройдет месяц, другой, и Лаврентий Приморский вновь отправится в тайгу, чтобы побороть свою печаль, чтобы научиться жить по-другому…

Борис перевернул страницу фотоальбома. Посмотрел на прабабушку Арину в окружении детей, улыбнулся. Как удивительно похожи их судьбы. Арина Лаврентьевна Приморская вышла замуж в восемнадцать лет за красавца гусара Андрея Данилина. Родила шестерых детей: Фёдора, Клавдию, Илью, Григория, Михаила и Ксению. А Борис Лаврентьевич Приморский семьей так и не обзавелся. Он повсюду сопровождал сестру, нянчился с малышами. И здесь на фотографии он сидит по правую руку от Арины, обнимая маленькую Ксению, похожую на куклу. Бабушка Клавдия объясняла кукольность младшей сестры Ксении неизлечимой болезнью. Девочка была парализованной от рождения. Пять лет она безмолвно смотрела на мир, впитывая звуки, запахи, краски. А за день до смерти поднялась на ножки, всплеснула ручонками и запела ангельским голоском. Слова ее песенки никто не понял. Но нехитрая мелодия навсегда осталась в памяти Клавдии Андреевны, став молитвой, которой она приветствует новый день, с которой отходит ко сну.

– Мы так обрадовались, когда Ксения запела, – вспомнил Борис слова бабушки Клавдии. Перед внутренним взором возникло ее лицо. В сознании зазвучал ее негромкий голос:

– Мы были уверены, что теперь все пойдет по-иному. Что теперь вся наша жизнь станет другой, но… Смерть Ксении потрясла нас. А потом неприятности повалились на нас, как из рога изобилия. Наша привычная жизнь закончилась. Нас выгнали из каменного дома – раскулачили. Дед Лаврентий усадил нас на телегу и куда-то повез. Мы плакали беззвучно. Жались друг к другу, чтобы согреться. За телегой плелась корова, которую время от времени доил дед Лаврентий. Теплое молоко пахло дорожной пылью и немного горчило. Но мы были счастливы сделать несколько глотков, чтобы утолить голод и жажду. Куда нас везут? Зачем? Скоро ли закончатся наши беды? Никто не знал. Через пару дней нам преградил дорогу военный конвой. Грязные злые солдаты приказали нам возвращаться обратно. Мы обрадовались, а дед Лаврентий строго прикрикнул на нас. Он знал, предвидел, что ждет нас в усадьбе… – бабушка вздохнула. – Наш каменный дом занял красный командир, руководивший коллективизацией. А нам разрешили жить в сарае, где прежде мы держали скотину. Мама разрыдалась в голос. Дед обнял ее, прошептал:

– Потерпи, Аринушка, скоро все наладится. Будет радость и в нашей жизни.

Она вытерла слезы, улыбнулась, принялась обустраиваться. Мы помогали ей, как могли. Прошло несколько дней. Мы стали привыкать к своему убогому жилищу, но произошло новое событие: исчезли дед Лаврентий и дядя Борис. Мама сразу как-то осунулась, постарела, глаза потухли. Мы приставали к ней с расспросами, она только хмурилась, но не говорила ни слова. Неведение было невыносимым. Воспоминания той поры ассоциируются у меня с чувством голода и страха. Животного страха, зарождавшегося внизу живота, и обхватывавшего огненными руками все тело. От этого сознание погружалось в горячечный бред, из которого невозможно было вырваться, высвободиться…

Возвращение деда Лаврентия вселило надежду. Нашей радости не было границ. Мы даже не сразу осознали, что дядя Борис не вернулся. По обрывкам фраз я догадалась, что дед помог ему перейти через границу, что скоро все мы тоже уедем в Китай или Японию, если… – бабушка усмехнулась. – Чуда не произошло. Мы никуда не уехали, не уплыли. Мы остались здесь, в приморье. А дядя Борис, наверное, исчез в уссурийской тайге… Мы долго ждали вестей от него. Не хотелось верить, что он погиб. Дед Лаврентий говорил, что Борис жив, просто весточку нам подать не может, война… Мама тосковала по брату Борису очень сильно. Она почти ничего не ела. Заболела чахоткой. Пришедший в наш сарай фельдшер, сказал, что жить ей недолго. Дед Лаврентий нахмурился.

– Ничего-то вы не понимаете в человеческом организме. Ни-че-го. Арина выздоровеет непременно. Не-пре-мен-но. Вот тогда и посмотрим, кто прав: я – раскулаченный барин, или ты – эскулап ученый.

Фельдшер обиделся. Он закричал, что от чахотки еще нет лекарств, что никто еще не выздоравливал, что наука бессильна победить эту страшную болезнь, что… Дед Лаврентий, вывел его за двери и негромко проговорил:

– Через неделю Арина встанет на ноги.

Так и случилось. Мама выздоровела. Только волосы стали совершенно белыми, глаза потухли, потеряли свой цвет и голос надломился. Теперь она не говорила, шептала. И мы замирали, чтобы услышать ее…

Борис посмотрел на портрет постаревшей прабабушки Арины, подумал:

– Что время делает с людьми?

Он перелистнул еще одну страницу истории своей семьи. Вспомнил их с сестрой Ариной желание составить генеалогическое древо, которое так и осталось неосуществленным. Как всегда, не хватило времени. Борис подмигнул сестре, смотрящей на него с фотографии.

– Привет, болтушка! Ты помнишь про свои обещания и грандиозные замыслы?

Первоклассница Арина Зорина с огромными белоснежными бантами ничего не ответила ему. Она счастливо улыбалась, прижимая к груди букет георгинов. Букет алых георгинов.

Борис помнил этот букет, несмотря на бездну лет, отделявшую его от того солнечного сентябрьского утра. Помнил, потому что сам нарвал эти цветы в соседском саду. За что был нещадно бит отцом. Было больно и нестерпимо жалко себя. А когда Арина пришла утешать его, отчаяние сменилось блаженством. Арина прикладывала к горячему лбу Бориса влажный платочек и шептала какие-то глупости, которые простительны семилетнему ребенку, гордящемуся поступком своего десятилетнего брата. Тогда Борис думал, что Арина – лучшая из женщин, что именно такой он желает видеть свою будущую избранницу.

– Я люблю тебя, – признался он.

– Я тоже, тоже тебя безумно люблю. Люблю, – обхватив его шею руками, воскликнула она. – Лучшего брата мне не нужно. Ты – самый, самый, самый…

У Бориса защемило под ложечкой. Стало скучно от того, что Арина своими словами все испортила. Зачем, зачем, зачем, она все это сказала? Зачем..?

Борис долго злился на сестру, а потом придумал игру. Они с Ариной стали актерами, которые разыгрывали разные истории. Так появились влюбленный король Фридрих Великий и фея по имени Нина…

Борис захлопнул фотоальбом, поднялся, прошелся по комнате, остановился у окна.

– Кто же мог предположить тогда, что все придуманное, разыгранное нами станет явью? – подумал он, глядя на текущую как река московскую улицу.

Среди стучащих каблучками людей возник полупрозрачный силуэт девушки. Борис подался вперед, ударился лбом о стекло, усмехнулся.

– Правильно. Начинать все сначала нет смысла. Слишком много времени прошло. Слишком многое изменилось во мне, в окружающем нас мире…

Борис отошел от окна. Принялся перебирать документы. Но, поняв, что работа его раздражает, швырнул папки на пол, схватил связку ключей и вышел. Ему нужно было куда-то уехать из душной, суетной столицы. Уехать в лес, в безмолвное очарование природы, чтобы успокоиться, чтобы заставить свое сердце биться ровно, а мысли – двигаться в нужном, привычном направлении…

Дорога, запруженная машинами, на время отвлекла его от тяжких раздумий. Но, когда транспортный поток уменьшился, в сознании Бориса вновь возникли образы, от которых не было спасения. Он остановил машину на обочине. Вышел и побрел по едва заметной тропинке, петляющей между деревьями…

Когда Николай Зорин вернулся домой раньше обычного, жена Ольга замерла в прихожей и испуганно прошептала:

– Что-то случилось, да?

В этот миг она была удивительно похожа на свою прабабушку Улиту, худенькую, большеглазую женщину, портрет которой висел в комнате над роялем. Николай улыбнулся. Ему нравилось это сходство. Нравилось представлять Ольгу барышней из девятнадцатого века. А себя гусаром, которого она выбрала из целого полка красавцев. Но сегодня сходство Ольги с прабабушкой Николая испугало. Испугало потому, что он должен был сообщить ей о событии, которое изменит их жизнь, поставит все вверх ногами.

– Что? – еще раз спросила Ольга. Николай сбросил обувь, зачем-то пригладил перед зеркалом волосы и, по-детски оттопырив нижнюю губу, сказал:

– Меня в Москву отправляют.

– Так это же прекрасно! – воскликнула Ольга. Заулыбалась. Подала Николаю тапочки, взяла его пиджак. Хотела повесить на плечики, не успела. Слова мужа оглушили ее.

– Мы должны будем поехать всей семьей. Меня переводят на работу в Министерство путей сообщения…

Николай говорил быстро, чтобы Ольга не могла вставить ни слова. А она и не собиралась этого делать. Слова Николая тонули в вязком пространстве ее ночного видения, которое она посчитала дурным предзнаменованием. Но теперь получалось, что сон сулил не беду, а радость. Поехать в Москву – мечта любого человека, живущего в маленьком провинциальном городке. Такая мечта была и у Ольги. Ей хотелось дать детям Борису и Арине хорошее образование, а сделать это можно только в столице. Значит, Ольга должна благодарить судьбу за такой неожиданный поворот, за такой царский подарок. Но сердце почему-то сжимается от какого-то недоброго предчувствия, а перед внутренним взором возникают картины прошлого. Картины никогда не виденного прошлого, главными героями которого были Лаврентий Митрофанович и Улита Степановна Приморские, приехавшие в эти места в 1820 году. Эти картинки смешиваются с ее сном. Ольга видит поле, бескрайнее, безбрежное поле, поросшее седым ковылем, по которому медленно движется старая телега, увозя дорогих ей людей. Ольга хочет догнать их, но не может двинуться с места. Она пытается кричать, но голоса не слышно. Плакать она тоже не может, нет слез. Высохли. Тело наливается свинцом. Еще мгновение и она упадет. Но этого не происходит. Распахивается дверь. На пороге появляется Клавдия Андреевна. Ольга через силу улыбается.