Александр Образцов - Ужатые книги (сборник) Страница 8

Иван Полуэктов

У Ивана Полуэктова отдельная однокомнатная квартира в хрущёвском доме. Он её получил, как инвалид войны. Левой ноги у него нет с сорок четвёртого года.

Но обычно квартира пустует, потому что Иван живет у жены. Жену зовут Анна Степановна Грязнова. Она так же, как Иван, на пенсии, и подрабатывает зимой в больнице. Медсестёр постоянно не хватает, а у Анны Степановны большой стаж, с сорок второго года.

Правда, набирается в общей сложности месяца два в году, когда Иван переезжает жить к себе. Конечно, не от хорошей жизни. Иван пьёт довольно регулярно, и у Анны Степановны иногда лопается терпение.

Когда Иван перебирается к себе, его навещает средняя дочь Анны Степановны, Люда. Люда – большая, красивая женщина, любимица Ивана. Когда он впервые появился в семье Анны Степановны, то первой из пяти детей, выходивших по одному из комнаты на кухню, где сидел Иван, была Люда. И она сразу забралась ему на колени. Это было в пятьдесят четвертом году, в Кунгуре.

Ивану тогда еще ничего не стоило отмахать по хорошей дороге километров пять-семь. А от вокзала до дома, где жила Анна Степановна, было около этого. Поэтому, выпив стакан водки, он пришел в какое-то смешливое настроение.

– Это что за птица, а? Отвечай. Как тебя зовут?

– Люда.

– Так, – сказал Иван. – Это, значит, не моя. А где моя?

– Хорошо, что ты не сердишься. Чего теперь сердиться? – Анна Степановна впервые улыбнулась. Зубы у неё были ровные, белые, как будто литые.

– Сердиться-то чё ж сердиться. Плакать надо.

– Плакать. Здоровый мужик и – плакать. Это, может, мне плакать нужно, а я, смотри, улыбаюсь… Может, макаронов отварю?

– Не надо, Анна Степановна, к чему макароны, если есть водка? К водке лучше картошки.

– Можно и картошки.

Анна Степановна встала, с неохотой открыла крышку подполья и, свесившись туда, оставшись наверху неожиданно раздавшимся задом, начала набирать картошку. И здесь Иван во второй раз после улыбки Анны Степановны ощутил толчок крови, разливающейся от груди вверх – так она овладевала им.

Начали выходить дети – Света, Гоша, Гена и, держась за стеночку, годовалая Аня.

– Это что за батальон? – засмеялся Иван. – Соседские?

– Мои, – коротко ответила Анна Степановна, начиная чистить картошку.

– Когда ж ты их успела…

– А это уж мое дело, когда успела. А ну-ка, все отсюда! – прикрикнула она.

Тем же порядком дети удалились.

Иван замолчал. Продолжалась чепуха, глупость, которая началась полмесяца назад в Ленинграде.

Капитан из военкомата по-хозяйски уселся тогда за его столом, разложив бумаги.

– Так-с, Иван Михайлович Полуэктов… – начал он, передвигая бумаги. – Двадцать первого года рождения… Родился в Петрограде… Так-с… так?

– Так, – сказал Иван.

– В сорок третьем году служил в двести пятой стрелковой, Первый Белорусский… Так-с… так?

– В сорок седьмой.

– Может, и в сорок седьмой. Или в двести пятой… Чем сейчас занимаетесь?

– Портной.

– Портной… Так-с… Ну вот, Иван Михайлович, нашлась ваша жена. И дочь.

Иван, как только увидел капитана, почувствовал: что-то будет. Но этого он не ожидал. Тупо переспросил:

– И дочь?..

– И дочь, – сказал капитан, переводя взгляд на жену Ивана.

– Пошел ты на хуй, – неожиданно сказал Иван.

– Ты! – обиделся капитан. – Я не посмотрю, что инвалид, – и врезать могу! Держи письмо! – он встал, ребром ладони проверил кокарду на фуражке и с порога комнаты сказал жене Ивана: – Безусловно, надо сознательно рассчитываться за свои дела. Справедливость диктуется обстоятельствами действий! Так-с!

И ушёл.

Через полчаса из своей комнаты ушел Иван.

…Несколько ночей на Витебском вокзале он пытался объяснить жене, что никаких других жён у него не было. Он объяснял, а она сидела и не верила ни одному слову. Он доставал из чемоданчика бутылку, отхлёбывал и снова объяснял. Она снова не верила. Появлялся милиционер. Иван начинал объяснять ему. Милиционер слушал, садился рядом, на место жены, которая сразу исчезала, и – верил. Потом Иван засыпал, просыпался, брёл по городу и ещё кому-то объяснял. Деньги были.

Через неделю он догадался пойти в военкомат. Нашел капитана.

– Ты, капитан, чего, – сказал Иван, – тебе откуда знать? Я вообще двести пятую не слыхал. А ты сразу: двести пятая… Я всю войну, до сорок четвертого, в сорок седьмой стрелковой, полковник Воропаев… А ногу отрезали в Куйбышеве. Ты думаешь, так они и падают на безногих?..

– Зайдите за стойку! – приказал капитан.

– Думаешь, портной… Она тоже говорит: портной… Бабы, деньги с неба сыпятся… Ну и что? Деньги… Я за эти деньги ночь сижу… Ты мне скажи…

Иван достал письмо.

– Что, комендатуру вызвать? – сказал капитан.

– …что это за блядство? – продолжал Иван. – Вот, – он хлопнул ладонью по бумаге, – напишет, что я Геббельс переодетый, и ты поверишь? Ну, хоть бы я имя-то знал! Хоть бы… по пьянке когда!.. Да сроду у меня Нюр не было!

– Закусывать надо, – сказал капитан…

Вечером они сидели за мохнатым растением, у низкого окна, и Иван продолжал:

– Да вот клянусь, веришь? Ну вот… ну, что? Если б было… В госпитале – нет. Нет! – Иван сдёрнул кепку. – Перекрещусь!

– Не… – сказал капитан и покачал пальцем. – Не-е… В бога – никогда! Не имею!.. И ты! Молчи…

– Я знаю… – сказал Иван, надевая кепку. – Знаю… Она ждет – да. Да! Такая! Тёмная ночь!.. Тогда – пожалуйста, пару раз по морде и всё в порядке… Ты где служил?

– Я? – капитан поднял голову и сосредоточенно посмотрел на Ивана. – А г-где мы находимся?

– В «Лондоне».

– Где? Как? – капитан хлопнул себя по карманам гимнастерки и, успокоившись, быстро огляделся исподлобья. – Давно?

– На Восьмой линии мы находимся, – сказал Иван. – Чего мне делать-то сейчас?

Капитан глубоко вздохнул.

– Чего?.. Чего… – сказал он. – Ехать тебе надо… в Кунгур. Не верю я тебе, ни одному слову… Полуэктов? Полуэктов… Иван? Иван… И – всё. И умрешь Полуэктовым. И не докажешь…

Поезд «Москва-Хабаровск» давно скрылся, платформа опустела. В телеграмме Иван не написал номер вагона. Одна женщина прошла мимо него раз, другой…

– Анна Степановна? – спросил Иван.

Она остановилась.

– Не узнаешь, Анна Степановна? – сказал Иван и вздохнул: – Елки-палки…

– А… Иван? – спросила Анна Степановна.

– Я – Иван. Я Иван. Я Михайлович. И Полуэктов я. Похож?

– Да разве…

– Когда видела-то последний раз?

– В госпитале…

– В госпитале… Десять лет ждут, потом пишут. В Ленинграде Полуэктовых полторы тыщи человек!.. Едь сюда за свои деньги!

– Да я-то откуда…

– Откуда! А я – оттуда! – Иван показал пальцем на запад. – Всё оттуда же!.. Жена осталась, детей двое! Ты вот едь да им расскажи, что я – это не я!..

– Ну, хватит, – нахмурилась Анна Степановна. – Разорался. Без тебя тошно.

– Тошно ей! – наконец-то Иван почувствовал себя полностью в своем праве. – Люди в бой ходили за Родину, а они в койках прыгали!

– Да замолчишь ты? – тихо сказала Анна Степановна. – Черт безногий.

– Полуэктов! – уже тише продолжал Иван. – Значит, был бы Перепелкин, тогда всё в порядке. А Полуэктова можно!.. У Полуэктова деньги есть на Урал кататься и обратно! Что мне теперь, справку брать в исполкоме?.. Только она ей, этой справке… Что теперь?..

– Откуда я знаю? – сказала Анна Степановна и вздохнула. – Конечно, если сам не искал, то что ж… Скорей – погиб… А тебе-то что? Завтра домой поедешь.

– Куда я поеду – завтра? Там такая… О-ох, мать честная, – вздохнул Иван. – Гостиницу, что ли, показала бы.

– Да у меня переночуешь, – печально сказала Анна Степановна.

Начался дождь.

Так они и двинулись по дождю берегом реки. Иван от нечего делать и чтобы было, что потом рассказать об Урале, спросил, как называется речка и чем занимается население. Анна Степановна на первый вопрос ответила коротко «Сылва», а на второй и отвечать не стала. Она была без косынки, дождь заливал её лицо. Она отводила иногда ладонью мокрые волосы, ногти были розовые, чистые. Иван видел, как темнеет, набирая воду, её синий двубортный пиджак, ушитый в талию, а на платье такого покроя он в Ленинграде и не покосился бы…

– Отдохнешь? – вспомнила она об Иване через пару километров.

– Когда пехота отдыхала? – бодро ответил Иван. Мешал чемоданчик, болтающийся на ремне под мышкой. – На месте и отдохну.

– Давай хоть чемодан понесу… Давай, давай!

И двинулись дальше.

Об этом чемоданчике любила вспоминать Люда. Когда она вышла замуж за журналиста, то забрала чемоданчик с собой. Иван даже читал статью зятя под названием «Фронтовой чемоданчик», и ему стало стыдно, что он вовремя не предупредил, потому что чемоданчик был первой жены, а как он попал к ней, Иван и не знал.

И почему Люда так привязалась к Ивану? И почему он любил её как родную из всех детей Анны Степановны? Своих-то он лет двадцать не видел после этой истории. А Люду любил. Сразу она потянулась к нему на руки. И на следующий день ходила за ним как привязанная, требуя иногда, чтобы он наклонился к ней, и тогда шептала ему на ухо: «Оставайся! Ты мне нравишься! Не бойся!»