М. Таргис - Сумеречная мелодия Страница 8

– Годы идут, а ничего не меняется, – заметил он.

Прикинув расстояние, Павел сообразил, что где-то здесь, за забором, должно находиться желтое здание, которое они видели с дороги.

– Интернат какой-то, что ли? – поинтересовался он.

– Вроде того.

– А это – твоих рук дело? – Павел кивнул на отогнутую сетку.

– Отчасти, – бросил Цеста и пошел по тропинке дальше.

В конце концов им неизбежно должна была встретиться река, о которой Павел уже успел забыть. Впрочем, Цеста вывел его как раз на место переправы, которое на карте не было отмечено и о котором знали, вероятно, только те, кто протоптали здесь узкую, почти затерявшуюся в зарослях крапивы стежку. Реку перегораживала груда больших плит – возможно, останки древнего моста, разрушенного, судя по всему, еще при Марии-Терезии. Плиты лежали вкривь и вкось, образовывая запруду, при сильных дождях вода, видимо, переливалась через них. Некоторые плиты были влажны и даже на глаз казались угрожающе скользкими.

Павел снова с жалостью посмотрел на свои туфли, прикинул, не закатать ли немного брюки, но Цеста уже отправился форсировать водную преграду. Легко взбежав по мокрой наклонной плите, он остановился, балансируя на ее ребре, повернулся и протянул Павлу руку.

– Давай, поднимайся. Я тебе кое-что покажу.

Павел тяжело вздохнул, бросил последний печальный взгляд на обувь и схватился за тонкую почти по-женски руку Цесты. И едва тут же не отпустил: рука оказалась неожиданно горячей. Павел озабоченно взглянул Цесте в лицо – нет ли у него жара? Глаза певца блестели, но скорее от возбуждения, а рука его держала крепко при всей своей видимой хрупкости. Тем не менее Павел старался ступать осторожно, подозревая, что если он сорвется в реку, то своим весом утянет Цесту за собой.

Через несколько минут они оказались на твердой земле, и Павел не без сожаления выпустил тонкие, сильные пальцы Цесты.

Тропинка совсем пропала в зарослях дикой малины, но Цеста хорошо знал направление. Еще через четверть часа, преодолев довольно крутой подъем, они взобрались на вершину холма и оказались среди замшелых, заброшенных много лет назад руин.

– Вот, собственно, это я и имел в виду, – Цеста не спеша вступил в кольцо осыпающихся стен, жадно оглядываясь.

– Замок не средневековый, – заметил Павел, внимательно рассматривая едва различимые элементы декора. – Где-нибудь начало XVII века.

– Говорят, его впервые сожгли в Тридцатилетнюю войну, еще не успев достроить, – сообщил Цеста. – Потом в полуразрушенном здании ютился всякий сброд…

– Тебе не кажется, что тут опасно? – Павел озабоченно оглядывал обнаженные перекрытия из прогнившего насквозь дерева, угрожающе темневшие над головой.

– Наверняка, – беспечно согласился Цеста. – Тут постоянно что-нибудь обваливалось, – и без лишних разговоров он вошел внутрь утратившего всякий вид здания.

Помещение, в котором они остановились, было небольшим по площади, но высоким – возможно, когда-то это была башня. В полуразрушенный потолок вливались солнечные лучи, было видно, что наверху возвышаются остатки стен следующего этажа.

Цеста присел на опрокинутую тумбу, осматриваясь с видом хозяина, после долгого отсутствия вернувшегося домой. Он задержал взгляд на нижних ступенях разрушенной лестницы – на высоте в полтора метра она заканчивалась пустотой, и только метрами двенадцатью выше виднелся кусок площадки с остатками ажурных перил.

– Такое не могли устроить в Тридцатилетнюю войну, – раздумчиво заметил Павел.

– Да, с той поры сохранилась вполне благоустроенная руина, – согласился Цеста. – Это уже нацисты разбомбили ее вконец. Кажется, тут был штаб местных сил Сопротивления, что ли? Да и мирные жители тут прятались. Мы с парнями здесь часто бывали… Находили какие-то самые обычные вещи… Патроны, разумеется, и всякую дрянь…

– После войны?

– Да. Я жил здесь уже после войны, – снова как-то с запинкой ответил Цеста.

– И никого тут не засыпало? – Павел кивнул на висящие в пустоте хрупкие даже на вид арки из облезлого кирпича.

– Как будто нет. Разумеется, нам не разрешалось здесь лазать. Подойди, – Цеста похлопал по тумбе рядом с собой, и Павел присел рядом, задев коленом бедро Цесты. Тот автоматически подвинулся.

– Посмотри туда, – Цеста протянул тонкую сухую руку, указывая на площадку лестницы над ними. Видишь там что-нибудь светлое?

– Что-то есть. Как будто теннисный мячик, – кивнул Павел и взглянул на певца.

– Значит, он все еще там.

– А ты не видишь? – Павел снова встал на ноги, выпрямившись во весь свой высокий рост. Белое пятнышко ясно выделялось меж облезлым кирпичом на краю площадки и отброшенной стеной глубокой тенью. – Почему ты не носишь очки с таким зрением?

– Стоит только начать, и уже от них не избавишься, – отрезал Цеста. – А как я буду выглядеть на сцене?

– А машину водить?

– Я вижу достаточно хорошо, мне хватает, – Цеста тоже встал со своей тумбы, по-прежнему глядя вверх. – У нас было такое… поверье… Как думаешь, ты мог бы достать этот мячик?

– С ума сошел?

Павел окинул взглядом стены, в которых было порядочно выщербленных кирпичей и неровностей, но недостаточно глубоких, а главное – крайне ненадежных. К тому же казалось, что сами стены могут обрушиться в любой момент. Лестничная площадка, висевшая над пустотой без всякой опоры, цепляясь только за стену и держа немалый вес едва различимого в тени мусора, тоже доверия не вызывала. Если бы даже удалось вскарабкаться по стене на один уровень с ней, ступить на нее было бы верной смертью.

– Изощренный способ самоубийства, – подвел итог Павел и обеспокоенно покосился на Цесту, опасаясь, как бы тому не вздумалось попробовать забраться туда прямо сейчас.

– Пожалуй, – кивнул Цеста. – Это значило бы – вырвать его прямо из рук смерти. Наверно, именно поэтому у нас считали, что тот, кто сумеет достать этот мячик, обретет что-то очень ценное – лишние годы жизни, душевный покой. О большем мы тогда не мечтали.

– Не славу и богатство? – улыбнулся Павел.

– Нет. Сразу после войны для нас были вещи поважнее.

– Кто-нибудь пытался?

– Мы все пытались… начать. Но на какой-то высоте уже не хватает… то ли сил, то ли храбрости, – Цеста помолчал, опустив глаза. – Один продвинулся дальше других и разбился, – быстро закончил он и предложил, не делая паузы: – Ну что, идем дальше?

– Далеко? – спросил Павел, опасливо поглядывая на хмурившееся небо.

– Километра полтора-два, – ответил Цеста. Оба ускорили шаг, несмотря на усталость.

Цеста быстро шагал вперед, засунув руки глубоко в карманы, глядя прямо перед собой, погруженный в размышления. Поэтому Павел первым увидел идущую им навстречу цыганку – босую, в цветастом платье и монисто, на его взгляд, типичнейшую цыганку, какую только можно вообразить. Она шла, не ежась от задувавшего ветра, держась прямо и уверенно, и несла в одной руке мешок с каким-то барахлом. Очевидно, она была немолода, хотя черт их разберет: тридцать ей было или пятьдесят – по обветренному лицу не скажешь. Но почему-то тянуло от всей этой картины чем-то зловещим: быстро темнеющее небо за спиной женщины, только что покинутые руины… застрявший в остове погибшего здания мяч. Вырвать из рук смерти…

Павел сделал непроизвольное движение в сторону Цесты, словно намереваясь его защитить, загородить – только от чего? Но певец взглянул на женщину открыто и приветливо, и цыганка остановилась перед ними, внимательно глядя черными, как у птицы, глазами.

– Что ты ищешь здесь, малыш? – хрипловато прокаркала она, показав желтые острые ведьминские зубы. – Не стоит возвращаться на прежние пути. Это может быть опасно.

– Ты знаешь меня? – улыбнулся ей Цеста, а потом заговорил, видимо, на каком-то цыганском наречии. Павел ничего не понял, уловил только несколько венгерских слов.

Цыганка отвечала на том же диалекте, они даже посмеялись над чем-то вместе, и женщина коснулась локтя Цесты сквозь тонкий рукав куртки. А потом она стрельнула недобрым глазом в сторону Павла и четко произнесла:

– Смерти искать не надо, малыш, она всегда дышит тебе в затылок, – цыганка странно подчеркнула последнее слово. – Но, играя с ней, ты ведешь ее к другим.

– Я должен остановиться? – серьезно спросил ее Цеста.

Она коротко рассмеялась и снова на мгновенье стиснула его руку сквозь рукав. «Рука горячая, – подумал Павел, – он теплый, ей нравится к нему прикасаться…»

– Да ты сумеешь ли? – фыркнула она и, отпустив Цестин локоть, продолжила путь, пыля босыми ступнями по проселочной дороге.

– Старая ворона, – проворчал Павел. – Ты что, знаком с ней?

– Нет.

– А как же?

– Так видно же. Она из йонешти, мадьярская кэлдэрарка.

– Ты так хорошо в этом разбираешься?

– Не очень. Но о йонешти кое-что знаю.

– Замок твой и эти разговоры… – Павел передернул плечами, обернулся – посмотреть вслед цыганке. Но ее уже не было видно, и Павел поймал себя на мысли, что женщина просто растворилась в воздухе, потому что больше ей вроде некуда было деваться на дороге, ведущей через открытое поле…