Алсари - Атлантида священная (из действительности доисторических времен) Страница 9

А получается, должен был констатировать Гермес давно просившуюся мысль, что сами атланты теперь настолько снизошли на Землю, что интенсивно формируют в себе астральное тело. Вот и он сам уже не всегда сдерживается, – мобиль его тому свидетель. А ведь эмоции – это и есть проявления астрала. Надо будет и ему самому проследить в себе возникновение этих странных, почти неуправляемых движений. Совсем ни к чему они атланту, двигателем энергии которого являются только высшие чувства.

Да, действительно: с кем поведешься, от того и наберешься, вспомнил он расенскую пословицу, которую любил повторять парнишка со странным именем Ноза, помогавший Гермесу в сборке его мобиля своими, как у всех расенов, золотыми руками.

Между тем, Тофана, которую он уже несколько мгновений держал под пристальным вниманием, начала понемногу проявляться. Все сгущавшаяся тьма, в которую с трудом проникал его луч, постепенно выдавала свою тайну: Гермес различил, наконец, коричневооранжевые размытые контуры женской фигуры, лежащей без движения где-то в полной тьме. Закрепив на своем экране это видение, Гермес посадил мобиль на плоской крыше Дворца, зафиксировав его на мощных воздушных подставках, и как ветер кинулся вниз по лестнице, спиралью спускавшейся по нескольким этажам небольшого, интимного жилища царя и царицы.

Локатор вел его все ниже, и Гермес, не гнушавшийся никогда возможностью прокатиться по широким и гладким атлантским перилам, на этот раз отвел душу полностью, – хотя и не ощущая никакого удовольствия, – что и отметил позже.

Наконец он упал на руки: лестница закончилась. Прямо перед ним лежала, как ему показалось вначале, обнаженная царица. Включив собственное освещение, от чего неяркий желтоватый круг света очертил пространство близ него, Гермес разглядел Тофану получше. На ней был ритуальный комбинезон, плотно прилегающий к телу и, по-видимому, оградивший ее от неминуемой гибели, но кисти рук и голову оставивший открытыми. Это означало, что царица почувствовала приближение опасности, хотя и не успела почему-то завершить свое облачение, которое защитило бы ее.

Земные глаза Гермеса видели перед собой скорчившееся тело женщины, жены и любимой его брата. Тело, по всем признакам, было уже неживым: даже не прикасаясь к нему, Гермес ощущал холод. Точно ледяной вихрь кружил вокруг Тофаны, всасывая в себя, через ее посредство, все проявления живой энергии. Гермес, впервые столкнувшийся с этим явлением, о котором до этого знал лишь понаслышке, теоретически, немедля начал действовать так, будто занимался этим всю жизнь.

Перейдя вместе с Тофаной на невидимый, тонкий план, он обнаружил то, что искал: тот самый серокрасный жгут, который поставлял телу царицы энергию ее мужа. Эта энергия не приносила ей, однако, облегчения и прибавления сил, – она будто хлестала все мимо. Жгут, разветвляясь на несколько более тонких нитей, впивался в ее ладони, кончики пальцев, и темным облаком окутывал всю голову, соединяясь выше в тот самый витой канат, который видел Гермес на груди царя.

Можно было просто отсоединить, не мудрствуя лукаво, этот канат от груди царя еще там, на горе, – но тогда погибла бы Тофана. Гермес принял ту мысль Родама: оставить все как есть и найти истинного виновника там, вне тела царицы. Царь жертвовал не только своей жизнью, – но, что было важнее в тот момент, – возможностью самого Общения. Ведь, обессиленный, он должен был бы снова набираться энергии, накапливаемой им под большим давлением за много времени вперед, – а это могло стать смертельным, если бы истечение ее превысило некий допустимый уровень.

Отсоединить этот проклятый насос от тела Тофаны?.. Одно другого не лучше: царица, жизнь в которой держится сейчас только за счет вливаемой в нее силы Родама, потеряв эту подпитку, тотчас умрет. Тогда…

Гермес, выигрывая время, медленно поднялся. Окружив себя непроницаемым ни для каких низших кругом пламени, тем самым он вошел сознанием в сферу Огня. Это был отчаянный поступок, грозивший плотскому телу Гермеса, в лучшем случае, внутренним пожаром, а по большому счету – и гибелью. Ибо не приспособлена земная плоть к прохождению через нее самых высоких, огненных энергий.

Он не думал об опасности, полностью положившись на помощь своих надземных Руководителей, бывших с ним незримо всегда, – в отличие от многих, утерявших эту возможность, атлантов. В его мысленной руке, напряженной огнем, проявился меч, острый и сияющий. Быстро и решительно Гермес очертил этим мечом вокруг тела лежащей царицы окружность, засветившуюся сразу светлым, почти невидимым глазу ореолом пляшущего пламени, тем самым защитив и ее от действия темных. Затем, уже совершенно не опасаясь ничего, он легко избавил тело Тофаны от инородных присосок.

Выждав минуту, чтобы дать царю Родаму возможность наполниться своей силой, он послал ему мысленный призыв.

Родам явился тотчас же, показывая Гермесу повисший жгут, который он уже отсоединил от своей груди. Тогда, не закрывая поля обзора от брата, Гермес своим огненным мечом начал методично рубить на мелкие куски пресловутый жгут, рывками подтягивая его к себе до тех пор, пока протяженность его не кончилась. Тогда, отправив меч обратно в его сферы и сам покинув их, Гермес уничтожил напрочь безжизненные останки изрубленного каната, принесшего столько бед им всем. Сделать это уже не представляло труда, стоило лишь мысленно сгрести их как бы с поверхности в никуда – и этого больше не существовало.

Теперь надо было позаботиться о Тофане. Гермес нашел на ее руке пульс – он, хотя и едва заметный, но уже прослушивался. Впрочем, он не думал о времени. Как всегда, когда надо было действовать, имело значение лишь само действие, выполненное в кратчайший срок. Время же укорачивалось или удлинялось в зависимости от обстоятельств, окружавших это действие.

Гермес не был обеспокоен тем, что Тофана не приходила в себя. Он даже сознательно удерживал ее на этой грани – между жизнью и небытием, чтобы иметь возможность беспрепятственно, не подавляя сопротивления подсознания, временно подключить ее к собственному аппарату жизнеобеспечения.

Проделывая это, он вдруг ощутил внезапный приток силы. Это Родам, оправившийся от нападения (ведь любое вторжение в ауру – и есть нападение, от друга оно исходит или же от врага), отослал обратно, с благодарностью, луч Гермеса, который сейчас был ему так кстати.

Призвав на помощь Единого, – а на этот призыв откликались все Высшие Силы – Гермес осторожно поднял Тофану и начал, чуть пошатываясь, – потому что в по-прежнему холодное тело женщины, которую он держал на руках, уходил гудящий, мелко вибрирующий поток его энергии – подниматься по крутой винтовой лестнице наверх. Все его мысли были сосредоточены сейчас только на том, чтобы вынести Тофану к свету солнечного дня, и ощущения собственного тела не занимали его: он их просто выключил. Конечно, это было опасно, и грозило при таком перерасходовании энергии, усугубленном огненным напряжением, мучительной гибелью. Даже Высшие Руководители не могли бы помочь в этом случае: их помощь тогда бы могла выражаться лишь в полной их безучастности к пораженному телу, ибо ткани, опаленные огнем, невозможно огнем же и вылечить… Да, опасность была велика, но и думать о ней значило себя обессиливать. Вдруг Гермес улыбнулся: перед ним, как живая, стояла его новая знакомая с одного из островов в далеком восточном море. Юная девушка, почти еще ребенок, она всегда вызывала симпатию у Гермеса своей смешливостью и детской прелестью.

На эти острова Гермес набрел в своих полетах почти случайно, чуть округлив однажды прямую траектории пути из Египта – домой. Точнее сказать, цепочка островов этих давно была известна атлантам, но считалась необитаемой после потопа, сопровождавшего Катастрофу. Велико же было его удивление, когда, приземлившись под влиянием отчетливого импульса, он обнаружил и здесь возрождение жизни. Самый обширный остров, который его обитатели пока никак и не назвали, был весь покрыт густой растительностью, за исключением горной вершины и ровной долины между холмами. Эта долина оказалась местом обитания целого племени, скрывающегося от всего мира.

Это были не атланты – Гермесу не стоило труда определить в них человеков, – но были они, без сомнения, родом с погибшего материка. Рослые и носатые, с медно-красной кожей и прямыми черными волосами, они очень напоминали Гермесу тольтеков, остатки которых, спасшиеся на Посейдонисе, ушли столетия два назад на Мус. Такие же своенравные и воинственные, как и все человеческое население с погибшей Атлантиды, тольтеки не смогли ужиться на Посейдонисе, обвинив царя Родама в пристрастии к каким-то примитивным племенам расенов скитов, в ущерб вроде бы им исконным жителям Атлантиды. Дай им волю, они бы, пожалуй, очистили весь Посейдонис от его населения, лишь бы жить самим. Да, поистине трудная эта задача – переделать человеческую природу, оторвать мысли человека от своей собственной личности и заставить оборотиться на других. Удастся ли?