Николай Ободников - Замок Солнца Страница 9

«Оно вернулось! – счастливо заулыбался я, безмолвно и беззвучно всхлипывая. – Солнце – вернулось!»

Я никак не мог успокоиться. Ощущение защиты и покровительства чистой благодарностью смочило мои глаза. Я был как маленький ребенок – только обнять меня было некому.

«Как… как это одолеть? Мое состояние не просто довлеет надо мной – оно мной управляет! – К своему удивлению, я обнаружил, что мой психоэмоциональный уровень был неотличим от уровня новорожденного. – Неужели я действительно настолько беззащитен?.. Что для детей является непререкаемым и абсолютным? Что дает им защиту и спокойствие? Может, какой-то символ или знак?.. Рука! Родительская рука! Родитель! Вот самый совершенный для них оберег, в который они безоговорочно верят! – внезапно сообразил я, осененный своей переменчивой памятью. – А… а что есть у меня?.. У меня есть только это, – грустно улыбнулся я и поймал в ладонь греющий луч света. – Надо попытаться расслабиться…»

Некоторое время я просто лежал, блаженно впитывая телом тепло и прохладу, принесенные вернувшимися чувствами и Солнцем. Немного успокоившись, я обратил внимание на маленький конвертик, после чего, иррационально опасаясь перевернутого под ним изображения черепов, осторожно отлепил его от картины. Конверт был старым, с небольшой сургучной печатью, имевшей вычурный символ, и на записи Кениса и Лив походил мало.

«А стоит ли?» – поежился я, не желая открывать конверт.

И всё же осознанной причины, препятствовавшей удовлетворению любопытства, у меня не было. Было лишь трусливое предположение, что всё, что было связано с недавним ужасом картины, стоило оставить в покое. Однако потребность в любых проявлениях информации подавила все мои опасения. В это же время Солнце окончательно испарило послевкусие моего необъяснимого страха, бережно взлелеяв во мне огонек уверенности.

Я осторожно открыл запечатанный пакетик.

Обнаруженный там вдвое сложенный лист был старым и дряблым, почти разложившимся на волокна. Я поднес его к глазам и удивленно пошевелил губами: запись была датирована третьим сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года! Почти сто лет назад от самой поздней найденной мной записи!

Выуживая из недр памяти даты дневников, я принялся жадно поглощать текст.

«Это должно будет свершиться, и я уверен, что это уже произошло. Я знаю, что через много лет, примерно чуть более ста, это место найдет своих последних и единственных обитателей.

Мое завершающее творение закончено, и оно – совершенно. Это симфония пространству и времени; это – последний дом, обитель света и тьмы, убежище и изощренный лабиринт. Это вместилище того, что человеческий разум не способен постичь.

Я лично проектировал каждый свод, каждый изгиб, каждый будущий блеск лучей и брызг этого места. И я бы покривил душой, если бы не сказал, что мое творение имеет свой дух, свой характер, свое собственное провидение и свою непередаваемую и уникальную строптивость. Оно примет не только последних из нас, оно обретет нашу общую утерянную душу – душу, что будет жить и дышать ради последних остатков человеческой памяти.

Живущее вокруг меня множество считает меня психом, сумасшедшим, умалишенным, но это неважно, пока мой желтый дьявол затыкает их рты и наполняет их желудки. Извержения их слюнявых ртов не имеют никакого значения, поскольку никто из них не застанет предначертанного часа, равно как и никто из них не способен видеть того, что дано прозревать мне.

Когда строительство было закончено, нечто поселилось в моем детище.

И именно это нечто заставило меня отказаться от окон и дверей: ежели хоть одно из них занимало уготованное им место, то наутро я находил лишь битые стекляшки да покореженную древесину… Иногда они буквально взрывались в руках устанавливавших их рабочих, рассекая и уничтожая внутреннее убранство помещений. Перепуганные насмерть люди при этом, как ни странно, всегда оставались невредимыми.

У этого места есть незримый хранитель, который наконец проявил себя. Он бдительно следит за тем, чтобы Солнце могло свободно играть с тьмой, не оседая на стеклах и не упираясь в двери. За Солнцем он всегда приводил ветер и море. А за ними уже следовал и весь мир. Так и будет…

Всё это переполняет меня божественным озарением и откровением, что указывает на истинность и завершенность моих действий. Это место вне времени и разумов примет того, кто будет последним и первым. И он будет не один…

Так смешно и забавно наблюдать за людьми – с их сомнениями и страхами, с их бесплодными чаяниями и несбыточными надеждами на грядущее, что никогда не настанет. Никто из них даже не подозревает, какая судьба уготована им и их потомкам. И это прекрасно. Так и ягненок перед закланьем должен быть чист, светел и спокоен.

Я предвижу конец и начало, будущее, прошлое и настоящее, соединенные в одном-единственном месте – в этом. Многие пытались выведать, в чём его секрет, в чём его тайное предназначение, и каждый раз, когда я вещал об этом, никто мне не верил. Все искали что-то такое, что смог бы принять и переварить их скудный рассудок; что-то такое, что омыло бы их мысли от страха.

Как человек никогда не сможет подчинить себе то, чего он действительно страшится, так и данное послание никогда не будет найдено ему подобными. Только тот, кому должно, только тот, кто станет чистым истоком для всех нас и всего этого мира, сможет его коснуться.

Я, Астгаф Зодик, зодчий и архитектор этого места, единственный его владелец и смотритель, вручаю его тебе.

Астгаф Зодик.

3 сентября 1918 года».

Меня снова бросило в озноб. Сто лет. Он так и написал: «чуть более ста». И от этой даты до самой поздней из записей прошло чуть более ста лет!

«Что он имел в виду? То, что происходит сейчас? Может, это просто совпадение?.. А если нет? Если этот… Астгаф Зодик, – подсмотрел я имя писавшего, – не просто знал, о чём он пишет? Если он действительно „прозревал“ будущие события? Тогда что? Человечество обречено и здесь на самом деле скрывается нечто, хранящее это место?.. Следы! – сумрачно вспомнил я. – Чьи они? Не могут же они принадлежать этому самому „хранителю“?! Или могут?..»

Я окончательно поник, чувствуя, что и зодчий, и Кенис с Лив писали об одном и том же – наступающем или уже наступившем финале для человека и всего мира. «Последний и первый», «чистый исток» – вот кто должен был получить это послание. Я заторможенно взглянул на конверт и отрешенно отметил, что до меня его не вскрывали: оттиск печати под подписью зодчего был близнецом оттиска на конверте.

«„И он будет не один“, – повторил я про себя. – С кем? С кем он будет? С этим существом, оставившим следы? Или со мной? Или это всё обо мне?»

Я тихо уткнулся головой в сложенные руки и беззвучно засмеялся. Силы и уверенность, вернувшиеся благодаря вмешательству Солнца, медленно покидали меня. Подавив через секунду безликую улыбку, я еще раз проверил пожелтевший от времени конверт и обнаружил, что, помимо листа, в нём было еще кое-что. Пресно размышляя о прочитанном, я вытащил свою находку.

Это была небольшая и старая черно-белая фотография с изображенным на ней огромным строением. Само строение напоминало угрюмый замок, ютившийся на гигантской скальной площадке, от которой до фотографа шел длинный широкий мост без перил. Окаймлением этого архитектурного монумента выступали далекое море с кромкой горизонта и обрывавшаяся вниз высота.

Вглядываясь в пустые глазницы фасада запечатленного строения, я увидел нечто знакомое. Повернувшись к «розе», я обреченно сопоставил видимые мне изнутри форму и расположение окон и выхода с аналогичным у строения с фотографии. Мгновение сердобольно затянулось, а потом я понял: они были идентичны.

По моему пересохшему горлу прокатился давно застрявший ком дурных предчувствий. Я сдержанно перевернул фотографию обратной стороной. Обнаруженная на ее обороте надпись гласила: «Мой Малинис». Судя по почерку, и надпись, и письмо в конверте принадлежали руке одного и того же человека. И судя по всему, этим же рукам принадлежало и это место…

«„Мой Малинис“. Что же имеется в виду? – невольно заинтересовался я. – Что слово „мой“ – это часть названия? Или же „мой“ просто означает принадлежность и отношение строения к написавшему это – к его словам и поступкам? Да и название ли означают эти два слова? – Я зябко поежился, не найдя ответов. – Что ж, видимо, теперь это мой Малинис…»

Пытаясь отвлечься от душившей меня информации, я задумался о том, что качество и состояние фотографии и бумаги вполне соответствовали дате послания. Это маленькое наблюдение, сдобренное фактом моего нахождения в месте, описанном зодчим, убедило меня в том, что я всё же находился на родной планете человечества.