Геннадий Мурзин - Плата за свободу Страница 9

– Но ты же даже попыток сблизиться не предпринимал. Как можно рассчитывать на что-то, если не сделал навстречу ни одного шага?

– Повторяю: боялся отказа. Это сначала. Потом она встретила своего избранника, вышла замуж, живет счастливо. И слава Богу! Не смог признаться сначала, зачем рвать душу потом, спустя годы, когда уже ничем не поможешь.

– Все равно не верю. Ведь за столько лет ни единого намека.

– Намеки были, Сашок, но ни ты, ни она не замечали. Переводили все в шутку. А я любил ее, безумно любил! Мне тогда казалось: позови она меня на край света – все бросил бы и ушел с ней. Ничто бы не смогло меня остановить на пути к счастью.

– И она до сих пор в полном неведении, да?

– Теперь и не надо ей знать. У неё семья, у меня тоже. Все, что было четверть века назад, уже неважно, не существенно и никому не интересно.

– Черт побери, если бы только знать, я бы…

– Ты бы, Сашок, ничего не сделал.

– Почему?

– Сердцу не прикажешь. Если бы она испытывала ко мне какие-то чувства, кроме, конечно, дружеских, то тогда другое дело.

– Откуда тебе знать, что она испытывала по отношению к тебе?!

– Это было видно.

– Если ты сумел так скрыть чувства, то почему ты считаешь, что она не поступила аналогичным образом? Вспомни, как долго она тянула с замужеством? Не исключено, что из-за тебя, паршивца.

– Не из-за меня. Рылась в претендентах на руку и сердце, благо их у нее было много. Хорошо хоть, что не ошиблась в выборе.

– Нет, психи, честное слово, психи! Причем оба. Вот это сюрприз так сюрприз для меня. Кто бы мог подумать, что мой друг так страдает из-за неразделенной любви. И к кому?! К человеку, который многие годы был рядом! Правильно говорят: чужая жизнь – потемки. Даже тогда, когда эта жизнь проходит на твоих глазах. Да…

– Сейчас многое забылось, рана затянулась. Так что будем жить.

– И ты так и не откроешься Зинуле?

– Теперь – никогда. И тебя прошу молчать. Как самого преданного друга прошу.

– Ладно-ладно… Если просишь… Но хоть бы слово сказал! Тогда…

– Ты не спрашивал, я же считал неудобным затевать этот разговор.

– И я тоже хорош. Ведь меня так часто подмывало спросить тебя, попытать на эту щепетильную тему. Нет, не отважился. Глупец! Считал неудобным лезть человеку в душу. Если бы…

– Давай на этом тему закроем. И навсегда, хорошо?

– Обидно же, как обидно! Два хороших человека были рядом со мной, и я не смог помочь найти друг друга.

– Значит, судьба.

– Может быть… Может быть… Хотя… Нет, решительно нет: с такой судьбой я не согласен. Не судьба это, а глупость людская!

4

Сегодня «Спиридон» демонстрирует чудеса самообладания. Вот даже сейчас он рассчитывает, что все обойдется и до крайности дело не дойдет.

– Хватит, «Шило», бесконечно талдычить об одном и том же. Почти час толчём воду в ступе. Я вижу, что мы друг друга не поймем.

– Конечно, не поймем, «Спиридон». За твоими красивыми словесами кроется одно: ты идешь по той же дорожке, что и «Курдюк» когда-то шел. Ко мне ты придираешься, потому что чувствуешь соперника…

– Ты?! Соперник?!

– Кто же, как не я?

– Не смеши!

– Плохо кончишь, «Спиридон». Откажись от лидерства. Добром прошу.

– Ты так и ничего не понял, – «Спиридон» встал со стула. – Пеняй на себя…

– Угрожаешь? Мне? А что, если об этом узнают другие?

– Они все знают.

– Как это «знают»?

– Очень просто.

– Нет, ты выражайся яснее.

– Ты знаешь хорошо наши порядки. Был уговор, да? Ты с ним согласился, да? Почему нарушаешь, «Шило», наш уговор? Ты же знаешь, что у нас за это бывает?

– Кончай стращать. Не из пугливых.

– Что ж, мне больше нечего сказать. Прошу без обид. Я делал все, чтобы поладить миром. Ты не захотел. Не пошел навстречу. Ты сделал свой выбор.

– Ты… ты угрожаешь?! – «Шило», в ярости сжимая кулаки, подскочил к «Спиридону». – Да я… По стенке тебя размажу, слизняк!

«Спиридон» легонько отстранился от него.

– Мне поручено сообщить, что братва единогласно решила в отношении тебя провести профилактические мероприятия. Чтобы впредь вел себя хорошо и на своих хвост не задирал. Сегодня – в щадящем режиме. Если не уймешься, то мероприятия в отношении тебя будут ужесточены.

«Шило» вновь сжал кулаки.

– Я тебя сейчас…

В тренировочный зал вошли двое парней в спортивных трико. «Спиридон» обратился к ним:

– Мужики, у человека чешутся кулаки. Избавьте его от этого недуга. Тем более, что вы жаловались, что надоело отрабатывать удары на «груше», что требуется живой материал, – он показал рукой в сторону побагровевшего «Шило», который лишь открывал рот, но сказать ничего не мог. – Вот вам и «материал» – достаточно живой и достаточно вёрткий. Вам он понравится.

«Спиридон» отошел в дальний угол зала, сел в кресло, взял с журнального столика какой-то журнал и стал листать, не обращая больше никакого внимания ни на «Шило», ни на парней-боксеров.

Парни приблизились к живой «груше». «Шило в ярости зарычал:

– Только посмейте! Кости переломаю! А-а-а, – это он так отреагировал на полученный первый удар в грудную клетку. Удар был настолько силен, что тот отлетел метра на три и распластался на полу.

Корчась от боли, «Шило» все-таки встал на ноги самостоятельно. И тут началась настоящая молотьба. «Шило» не давали во второй раз упасть, и он отлетал от одного боксера к другому, как резиновый мячик. «Шило» выл, стонал, скрежетал зубами от боли, но ничего не мог поделать: удары сыпались на него, как из рога изобилия. Чувствовалось, что парни отрабатывают на нем удары самым добросовестным образом.

Минут через пять «Спиридон» оторвался от журнала и спокойно сказал:

– Ребята, вы с ним поосторожнее: как-никак депутат Думы, завтра ему заседать. Нехорошо, если появится наш законодатель с разбитой мордой.

– Не беспокойтесь, шеф, – откликнулся один из боксеров. – Мы свое дело знаем. Мы по правилам ринга, то есть бережно.

– Ну-ну.

«Спиридон» вновь уткнулся в журнал. «Шило» взвыл. Но теперь уже не от боли, а от унижения. И тотчас же на него с прежней интенсивностью посыпались боксерские удары. Парни обливались потом, но продолжали азартно молотить. «Шило» уже не мог стоять на ногах. И теперь один поддерживал, а другой наносил удары. «Шило» истошно завопил, видимо, собрав все силы:

– «Спиридон», ради Христа избавь меня от этих бегемотов? Убьют же! Умоляю, сделай что-нибудь…

– Что-что? – «Спиридон» встал со своего места, боксеры прекратили молотьбу, «Шило» валялся у них в ногах. – Я не ослышался, нет? Кажется, кто-то просил пощады?

«Шило» с трудом поднял голову от пола.

– «Спиридон», кончай туфтить, – еле слышно прохрипел он. – Убьют же, если не остановишь. Пощади. Ну, пожалуйста… Извини меня… Виноват я… И не только перед тобой, а и перед другими братками.

«Спиридон» подошел, склонился над ним.

– Будешь впредь хорошо себя вести? Да?

– Буду… обещаю… – прохрипел он.

– Хорошо, – он обернулся к боксерам. – На первый раз хватит, парни. Надеюсь, отвели душу?

– Сполна, шеф. Но… – боксер замялся, не решаясь сказать.

– В чем дело?

– Мстить будет.

– Не думаю, парни. Если, конечно, он хочет жить. Он, надеюсь, не дурак. И зла таить на тех, кто исполнял коллективное решение, не станет. Хочу верить. А иначе…

«Спиридон» подошел к вешалке, надел куртку, шапку, рукавицы, отворил дверь, чтобы покинуть зал. И тут его застал еще один вопрос боксеров:

– А что с ним?

– Помогите прийти в норму после боксерского поединка. Ну, там сделайте все, что полагается в таких случаях. Мужик он жилистый и думаю, что к завтрашнему заседанию городской думы обретет прежний лоск.

5

Женька Зубов – дитя почитаемых в небольшом уральском городке Верхняя Тура родителей – рос баловнем. Отказа ему не было ни в чем. Чего бы не захотел этот белокурый мальчуган – желание исполнялось тотчас же. Маменькин сын, потому что Клавдия Алексеевна, педагог одной из школ, в своем единственном чаде души не чаяла. И баловала. Такая возможность у нее была: семья жила в достатке. Ее зарплата – не ахти, конечно. Но бюджет семьи держался не на ней.

Семен Ильич Зубов – мужчина под два метра роста, с копной смоляных вьющихся волос на голове и густыми, длинными бровями, широкими скулами и мясистым носом, несколько портящим его внешность, – на службе считался жестким и властным человеком. Его боялись. Дома же он, капитан первого ранга и главный военпред единственного в городке машиностроительного завода, был типичным подкаблучником, то есть под каблуком у Клавдии Алексеевны, которая из него веревки вила. А он и слова поперек сказать не смел. Вполне естественно, что главное и решающее слово в воспитании сына всегда оставалось за Клавдией Алексеевной.