Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ Страница 10

Он стоял и смотрел, как одинокий игрок посылает мяч к лунке. Мы видели его смутно.

— Вот человек с отличным ударом, — отметал отец, глядя, как тот мягко отводит клюшку назад и резко бьет с поворотом. — Так и Хаген играл. Он родился с клюшкой для гольфа.

— Как ты? — спросил я, потому что мама когда-то сказала, что отцу тренироваться не надо.

— Да, как я, — ответил отец, затягиваясь сигаретой. — Я всегда думал, это очень просто. Наверно, я что-то путаю.

— Мне не нравится футбол, — сказал я.

Отец искоса взглянул на меня и стал смотреть на запад, туда, где пожар заслонял солнце, окрашивая его пурпуром.

— А мне нравился, — сказал он мечтательно. — Мне нравилось, получив мяч, бежать по полю и всех обводить.

— Я никого не обвожу, — ответил я.

Давно хотелось сказать ему это; я надеялся, он скажет, что можно бросил, футбол и заняться чем-нибудь другим. Мне нравился гольф, я был бы счастлив играть в гольф.

— Хотя гольф я бросать не собирался, — сказал он, — хотя, может, просто не мог решиться.

Он не слушал меня, но я на него не обиделся.

Вдалеке, у тренировочной подставки, послышался удар клюшки по мячу — одинокий игрок послал его в вечернее небо. Мы с отцом молча ждали, когда мяч стукнется о землю и отскочит. Но мяч попал в отца, он ударил отца в плечо, около проймы, ударил не сильно, не так сильно, чтобы причинить боль.

Отец сказал:

— Вот это да! Ты только посмотри.

Он взглянул на мяч, валявшийся рядом, и потер плечо. Мы видели человека, который послал мяч, — он возвращался к белому зданию клуба, помахивая клюшкой, как тростью. Он и понятия не имел, куда падают его мячи. Думать не мог, что попал в отца.

Отец смотрел, как этот человек скрывается в длинном белом здании клуба. Постоял некоторое время, словно слушал что-то, чего я слышать не мог, — смех, может быть, или музыку. Он всегда был счастливым человеком и, по-моему, просто ждал: вот что-то случится, и он снова почувствует себя счастливым.

— Если тебе не нравится футбол, — он вдруг посмотрел на меня так, словно вспомнил о моем присутствии, — брось его, и дело с концом. Займись метанием копья. В этом есть чувство свершения. Я как-то пробовал.

— Хорошо, — сказал я и стал думать о метании копья — о том, сколько оно весит, из чего сделано и трудно ли будет научиться метать его правильно.

Отец неотрывно смотрел туда, где небо было прекрасно — глубокое, полное фасок.

— Там ведь пожар, так? Я чувствую запах.

— Я тоже, — ответил я, вглядываясь в небо.

— У тебя ясная голова, Джо. — Он посмотрел на меня. — С тобой не случится ничего плохого.

— Надеюсь, — сказал я.

— Это хорошо, — сказал отец. — Я тоже надеюсь.

И мы пошли назад, к зданию клуба, по дороге подбирая мячи.

Когда мы подошли к клубному магазину, свет внутри горел, и через зеркальные стекла я видел человека, который сидел в складном кресле и курил сигару. Он уже был в пиджаке, но на руке висела куртка, и он еще не снял бело-коричневые туфли для гольфа.

Когда мы с отцом вошли со своими корзинками, он встал. Я ощутил сигарный дым и бодрящий запах новенького снаряжения для гольфа.

— Приветствую вас, Джерри, — сказал он, улыбнулся и протянул отцу руку. — Как со стороны, я в форме?

— Я и не понял, что это были вы, — с улыбкой ответил отец и пожал руку. — У вас образцовый удар. Можете хвастаться.

— Я, пожалуй, слишком разбрасываю мячи, — признал тот и снова сунул в рот сигару.

— Это общая беда, — заметил отец и потянул меня к себе. — Кларенс, это мой сын. Джо, это Кларенс Сноу. Он президент этого клуба. Он здесь самый лучший игрок.

Я поздоровался за руку с Кларенсом Сноу. Ему перевалило за пятьдесят; пальцы у него были длинные, худые и сильные, как у отца. Он не слишком крепко сжал мою руку.

— Много там осталось мячей, Джерри? — спросил Кларенс Сноу, проводя рукой по тонким темным волосам и глядя на темное поле за окном.

— Совсем немного, — ответил отец. — Стемнело, и мы ушли.

— А ты, сынок, тоже играешь в гольф? — Кларенс Сноу улыбнулся.

— Он — молодцом, — сказал отец прежде, чем я успел ответить.

Он сел на второе складное кресло, под которым стояли его уличные ботинки, и стал расшнуровывать туфли На нем были желтые носки, над ними виднелись белые, безволосые лодыжки Развязывая шнурки, отец смотрел на Кларенса Сноу.

— Мне надо поговорить с вами, Джерри, — проговорил Кларенс Сноу. Взглянул на меня и втянул носом воздух.

— Отлично, — сказал отец. — Это может подождать до завтра?

— Нет, не может, — ответил Кларенс Сноу. — Подниметесь ко мне в кабинет?

— Конечно, поднимусь, — согласился отец. Снял туфли для гольфа, поднял одну ногу, растер ее, затем поджал пальцы. — Инструменты невежды, — сказал он и улыбнулся мне.

— Это не займет много времени, — сказал Кларенс Сноу и вышел, оставив нас с отцом в освещенном магазине.

Отец откинулся в складном кресле, вытянул ноги и пошевелил пальцами в желтых носках.

— Он меня уволит. Вот какой будет разговор.

— Почему ты так думаешь? — спросил я.

Меня это поразило.

— Ты в этих делах не разбираешься, сынок. Меня и раньше выгоняли. Это просто чувствуешь, и все.

— Но почему?

— Может, он думает, я трахал его жену, — ответил отец. Я никогда раньше не слышал от него ничего подобного, и это тоже поразило меня. Он смотрел из окна в темноту. — Впрочем, не знаю, есть ли у него жена. — Отец стал надевать уличные туфли; это были черные мокасины, блестящие, новые, на толстой подошве. — А может, я выиграл деньги у кого-то из его друзей. Ему не нужны причины. — Он задвинул белые туфли под кресло и встал. — Жди меня здесь.

Я знал, что он в бешенстве, но не хочет, чтобы я это знал. Ему нравилось это — заставить тебя поверить, что все обстоит прекрасно, и раз уж все должны быть счастливы, то пусть будут, если могут.

— Порядок? — спросил он.

— Порядок, — ответил я.

— Ты пока думай о хорошеньких девчонках, — сказал он и улыбнулся мне.

И пошел, чуть ли не поплелся, из магазина, оставив меня наедине с самим собой среди полок, забитых серебристыми клюшками для гольфа, и новенькими кожаными сумками, и туфлями, и коробками с мячами — среди орудий отцовского ремесла, этих неподвижных и безмолвных сокровищ.

Через двадцать минут отец вернулся; он шел быстрее, чем когда уходил. Из кармана рубахи выглядывала желтая бумажка, лицо застыло. Я сидел в кресле, в котором раньше сидел Кларенс Сноу. Отец поднял с зеленого ковра белые туфли, сунул под мышку, подошел к кассовому аппарату и стал вынимать деньги из ячеек. Негромко проговорил:

— Нам надо идти.

Он рассовывал деньги по карманам брюк.

— Он тебя выгнал? — спросил я.

— Да, выгнал.

Отец на мгновение замер, стоя возле открытой кассы, словно его слова прозвучали странно для него самого или имели какое-то другое значение. Он выглядел, как мальчишка моего возраста, который делает нечто запретное и старается сделать это вроде бы не нарочно. Но я подумал: может, Кларенс Сноу велел ему перед уходом взять себе все деньги из кассы?

— Слишком уж мы хорошо жили, наверное, — сказал он. Потом прибавил: — Посмотри вокруг, Джо. Может, тебе чего-нибудь хочется. — Он сам взглянул на клюшки, и кожаные сумки, и туфли для гольфа, свитера и прочую одежду за стеклянными витринами. Все эти веши стоили кучу денег, и отцу они очень нравились. — Бери, и дело с концом, — сказал он. — Они твои.

— Я ничего не хочу.

Отец посмотрел на меня из-за кассы.

— Ничего не хочешь? Не хочешь этого дорогого барахла?

— Нет, не хочу, — ответил я.

— У тебя хороший характер, вот в чем беда. Но пожалуй, это не слишком большая беда. — Он задвинул ящик кассы. — У невезения кислый привкус, правда?

— Да, отец, — сказал я.

— Хочешь знать, что он мне сказал?

Отец оперся ладонями на стеклянный прилавок. Он улыбнулся мне, как будто это казалось ему смешным.

— Что? — спросил я.

— Он сказал, что не требует от меня никакого ответа, но думает, что я подворовывал. Какой-то болван потерял на поле бумажник, и они не представляют, кто другой мог подобрать его. Выбор пал на меня. — Он покачал головой. — Я не вор. Ты это знаешь? Это не я.

— Знаю.

Я и не думал, что это он. Подумал, что уж скорее сам похож на вора, но я им тоже не был.

— Уж так меня здесь все любили, вот в чем беда, — сказал он. — Если ты помогаешь людям, они тебя за это не жалуют. Они как мормоны.

— Наверное, так, — сказал я.

— Когда ты станешь старше… — начал он, а потом, видно, не захотел продолжать. — Если хочешь знать правду, не слушай, что люди говорят тебе в лицо.

Больше он ничего не добавил. Вышел из-за кассы с карманами, набитыми деньгами, с туфлями в руках. Проговорил: