Феномен Принцессы, или Конец одной блестящей карьеры - Регина Эзера Страница 10

Словом, атмосфера стала нестерпимой.

У Иманта К., как и у всякого из нас, конечно же, были свои недостатки, однако его никоим образом нельзя назвать человеком склочным. И услыхав, что на него уже написана жалоба в исполком, он, несколько варьируя предпринятую в прошлом авантюрную акцию, под покровом темноты отнес в мешке Принцессу с ее последним пометом в соседний микрорайон и там в каком-то мрачном дворе выпустил. Здесь надо добавить, что он не думал тут останавливаться, но хотел, пожертвовав хотя бы и целую ночь, оттащить всю семерку как можно дальше, однако содержимое мешка пищало и визжало так громко, что он стал опасаться привлечь внимание дружинников и зашел в первые же подходящие ворота.

Шестерку малышек он видел в тот вечер в последний раз, а встретиться с Принцессой было ему суждено. Осенней порой она вновь увязалась за ним невдалеке от сквера, и опять поначалу он ее совсем не узнал. Ее шубка выглядела свалявшейся и грязной, и в том месте, где еще недавно был синий сияющий левый глаз, в залипшей шерсти гноилась только дырка. Когда кошка стала молча ластиться к ногам Иманта К., опять извозив ему брюки, он шарахнулся от нее как от чумы, ибо в душе был эстетом.

— Где ты была и что делала? — спросил он, в ужасе глядя на то, что сам некогда назвал Принцессой.

Но веко над единственным глазом кошки, оберегая ее прошлое и ее мир, не опустилось. Взгляд был насмешливо устремлен прямо в лицо Иманту К.

Он отступил еще дальше и пошел прочь. Она бежала следом до парадной двери, которую тот захлопнул у нее перед носом, и, прыгая через ступеньку, бросился наверх, однако, взбежав до третьего этажа, запыхался и, переводя дух, глянул в окно лестничной клетки. Принцесса сидела внизу и пялилась наверх. Даже расстояние не делало ее вид приглядней. Скорей уж наоборот. Там, далеко-далеко внизу она казалась еще более жалкой.

Такая пушистая шерсть, как у нее, была под стать только кошке, которая живет в чистой квартире, заботливо себя холя, и изредка из спортивного интереса поймает какую-нибудь особенно чистоплотную мышь. И она была ни к чему твари, проводящей дни в подвалах с каменным углем и по ночам кормящейся отбросами. Шуба, которая некогда была ее украшением, теперь стала ее бичом: она не в силах была вычистить из нее ни мусор, ни сажу, ни блох, которыми ее наградила беспризорная жизнь на свалке цивилизации. К слову сказать, пока гноился и болел погубленный глаз, она не мылась совсем и стала даже вонять. Если раньше на нее смотрели с восторгом, то теперь она внушала отвращение.

— Посмотри, какая уродина! — говорили про Принцессу прохожие, когда она что-то с жадностью глотала среди мусорных контейнеров, так же как раньше вздрагивая кончиком хвоста, однако беспрестанно грозно рыча (как будто весь свет норовил вырвать у нее кусок изо рта), или тихо сидела во дворе, глядя на крайнее окно четвертого этажа, в которое Имант К. поначалу кое-что и бросал, пытаясь откупиться от стерегущего взгляда.

Однако вскоре он понял, что (привожу мысли) «это просто в принципе неверная политика»: Принцесса стала вечерами встречать его с работы и по утрам плелась за ним по улице до самой троллейбусной остановки, компрометируя Иманта К. публичным напоминанием о прошлой близости, которой он теперь стыдился, как стыдился бы связи с уличной девкой, с горьким неудовольствием вспоминая, как она в давние времена лежала у него на груди, и с омерзением думая о том, что дважды ее даже целовал.

И он перестал бросать Принцессе съестное. В первые дни кошка не понимала, что изменилось и почему. Часами смотрела она на крайнее окно четвертого этажа и терпеливо ждала. И Имант К., украдкой выглянув из-за подоконника, всякий раз встречался с обращенным кверху взглядом. Через неделю Принцесса поняла, что ждет напрасно, и постепенно к Иманту охладела. Проходя мимо мусорных баков, он иногда видел, как она, вякая дурным голосом, дерется с другими претендентами за гниющие объедки.

Она прожила еще три года, каждый год не менее двух раз принося потомство, ее дети были такими же подвальными грязнулями и дворовым сбродом, как она, и большей частью становились жертвой очередных кампаний санэпидстанции, из которых она сама (лишний раз доказывая свои умственные способности) всякий раз выходила целой и невредимой. И в жизни Иманта К. за эти три года произошли две перемены, а именно: он получил повышение — старшего лаборанта и женился в третий раз, на той самой Надин Д. из Кемери, которая прислала ему письмо после публикации в печати так называемого «Феномена Принцессы» и с которой у Иманта К. завязалась сперва переписка, а потом и роман. Однако же сразу надо сказать, что ни та перемена, ни другая настоящего удовлетворения Иманту, увы, не принесла. Повышение в должности не повысило его о себе мнения, совсем напротив — напомнило о его ничтожестве (ведь талантливые в его годы были уже докторами наук и возглавляли кафедры). Получив первую зарплату старшего лаборанта, он купил пол-литра, напился в дым, и потом, презирая себя, рвал на себе волосы, которые все редели, и стонал как от физической боли:

— Кто я такой? Я — никто!

Брак с Надин тоже продолжался недолго и через четырнадцать месяцев без шума был расторгнут. Бывшие супруги говорили о нем впоследствии неохотно, никогда не останавливались на деталях и даже вспоминали лишь изредка, при этом Надин насмешливо, а Имант довольно кисло.

Когда Принцесса погибла, он уже вновь был один. Судьбе, этой шельме, которая дважды уже подшутила, сведя их вместе (когда казалось — свидеться им совсем не было повода), заблагорассудилось подшутить и в третий раз, то есть — первым нашел Принцессу никто иной, как Имант, воскресным утром шагая с порожней тарой в молочный магазин — купить свежего кефира (так как в последнее время страдал запорами).

По дороге Иманту К. вдруг показалось, что на него кто-то смотрит. Он поглядел в одну сторону, потом в другую. Но улочка из конца в конец была пустынна. Он заметил только задавленную кошку. По тому, как тело было впечатано в асфальт, можно было заключить, что виной тому грузовая машина. Голова не была задета. Утренняя заря розово отражалась в единственном глазе, в котором застыли ужас и обвинение. Но на что, собственно,