Акилино Рибейро - Современная португальская новелла Страница 18

Это давильщик рассказывал.

— А про Инасио вы уже знаете? Нет? Жену убил.

— Неужто? За что же?

— Говорят, Белый Волк ему явился.

Один из пастухов заметил тихонько:

— Так оно и есть.

— Да вы всегда всему верите! Такое просто в голове не укладывается. Глупая выдумка!

— Но, хозяин, я же сам его видел и чуть ума не решился, все уж на мне крест поставили…

— Ума ты лишился с рожденья. При чем тут Белый Волк? Может, и был там какой волк, да, верно, обыкновенный.

— Ах, хозяин, может, вы и правы, да не дай бог, чтоб он вам как-нибудь на пути попался!

— Дай бог, чтоб он мне попался, я с него шкуру сдеру и сделаю хороший воротник в подарок Жертрудис.

— Чур меня! Господи, огради!

И старуха, сорвавшись со скамьи, кинулась куда-то в угол, мелко крестясь. Белый Волк был грозным призраком этих мест. По всему нагорью говорили, что кто его увидит, в того вселяется злой дух и тот обязательно совершит что-нибудь ужасное. Это было самое устоявшееся поверье, рождавшее в людях окрестных селений чувство обреченности. К счастью, призрак не показывался подолгу. Люди уже начинали думать, что он издох. Последние девять лет его и вовсе не видели. Но бедняге Инасио, по прозвищу Скороход, было, значит, так уж на роду написано — когда он вышел с мельницы и глянул перед собой на сосновый лес на горном склоне над рекою, то сразу и увидал его: огромный, белый и прямо на Инасио смотрит, а глазищи ровно огнем горят. Инасио словно к земле приклеило, и только когда зверь пропал вверх по склону, он собрался с силами, чтоб добежать до дому. Вбежал, а на самом лица нет. Бросился на койку вниз лицом и заплакал как дитя. Жена услыхала, прибежала из кухни, перепуганная, спрашивает, что с ним приключилось. А он: «Оставь меня!» — кричит. «Да что с тобой?» — «Оставь, говорю!» Она его за плечи трясет, испугалась сильно. «Манел! Манел! Да что с тобой?» — «Оставь меня!» И плачет как ребенок, а жена, вся растрепанная, так и виснет на нем. «Отпусти, худо будет!» — «Пресвятая дева!»… Тут он оттолкнул ее с такой силой, что она упала прямо на гарпун и проломила себе голову. Враз померла, ахнуть не успела.

— Ах, хозяин, страсти-то какие: был человек как человек и вдруг в него бесовская сила вселилась.

— Ладно, давайте поговорим о чем-нибудь другом, тут мы не поймем друг друга. Вы все готовы поверить любой глупости, какую вам расскажут. А ты что сидишь в углу и молчишь? Как там насчет куропаток и лисиц?

— И счету нет.

Это сказал, впервые открыв рот, Дока, самый молчаливый человек и лучший в здешних горах охотник. Когда к нему обращались с вопросом, он отвечал, но обходился при этом двумя-тремя словами, а еще чаще — одним. «Что ты делал в Бразилии все эти двадцать лет?» — «Бедовал». — «Но что ты все-таки делал?» — «Работал на фабрике, потом охотился по берегам Амазонки с англичанином одним. Край света». И в эту фразу он уместил двадцать лет своей жизни, полной самых опасных приключений. Все, что было о нем известно, рассказывалось другими и подтверждалось лишь его кратким «да», без каких-либо подробностей, или отрицалось столь же кратким «нет», а то и просто пожиманием плеч.

— Почему ты не убьешь Белого Волка?

Он не ответил и продолжал задумчиво глядеть на огонь, словно находился где-то далеко отсюда и не принимал участия в разговоре.

— Боишься?

— Нет.

— Так почему же?..

— А зачем?

— Хочешь закурить?

— Благодарствую.

И, еще больше втиснувшись в свой угол и притулившись к связке дров, он медленно затянулся.

— Куда пойдем завтра?

— Можно в долину Оржо. Там нынешний год лисы водятся.

Скольких ты убил?

— Да больше двадцати, — вмешался в беседу давильщик.

— Нет, хозяин.

— А волков?

— Не ходил на них.

— Да он восьмерых уложил. — Это вмешался в разговор кто-то третий. — Совсем обнаглели. У одной Настасии шесть овец уволокли, у Хромуши четыре, а у других так еще больше. У меня у самого и не знаю толком — то ли трех, то ли четырех.

— А собаки на что?

— Да им не поспеть всюду-то.

— Надо провести настоящую облаву, чтоб собрались охотники со всей округи и кто захочет из соседних. Я займусь этим. Надо бы в этом месяце. Что скажешь?

— Да, сеньор.

— Может, и Белого Волка поймаем.

— Я вот как раз думаю, что из-за него многие не пойдут.

— Раздавишь гада — не будет яда.

— Ах, хозяин! Никто не может его убить!

— А что говорит отец Жоаким про этого волка?

Отозвался старик, обычно прислуживающий в церкви:

— Он тоже говорит, что не нужно верить. Что это волк как волк, обыкновенный. Но народ сомневается… Ведь и в старину боялись этого чудища. Спаси нас господь! Столько времени ничего плохого не случалось — и вдруг такое несчастье. Люди уж думали, что он и вовсе пропал. Какое там! Это нам за грехи, за то, что бога не боимся, кара нам это.

Он говорил как проповедник, словно предавая всех анафеме.

Мы в Ласейрас. В восьми хижинах селенья, после ужина, воздается хвала господу. У дядюшки Жануарио — хороший дом с угодьями, стадо крепких пестрых коров и большие отары овец, каждым утром разбредающиеся по зеленым склонам. Он живет вместе со старушкой матерью, пятью сыновьями, тремя дочерьми, а также слугами и служанками, которые — все девять — давно уже стали членами его семьи. Длинный обеденный стол в его доме накрыт белой льняной скатертью и слабо освещен двумя медными керосиновыми лампами о трех фитилях. Темный деревянный потолок, низкий и закоптелый, весь во вмятинах, придает комнате мрачный вид. Беседа за столом, однако, ведется оживленная, и все в веселом расположении духа. После окончания ужина старик отец произносит обычное:

— Возблагодарим господа.

Он остается сидеть, остальные встают вокруг стола. Воцаряется глубокая тишина. Снаружи доносится хрюканье свиней в хлеву и позвякиванье бубенчиков в овечьем загоне. Только старику дано право говорить. И начинается его тихое, неторопливое, монотонное бормотание, которому, кажется, не будет конца:

— Возблагодарим и восхвалим господа нашего Иисуса Христа за все милости, какие даровал он нам и какие еще дарует. Да свершится воля его во всем. Отче наш…

Следует тишина, и все истово молятся, уронив голову на грудь. Снова раздается голос старика:

— Хвала святому Амаро, да дарует он силу рукам и ногам нашим. Отче наш…

И снова тяжко падает тишина, торжественно воцаряющаяся после каждого воззвания, используемая также на то, чтоб обсудить хозяйственные дела.

— Хвала святой Люции, да дарует она зрение не только глазам, но и душам нашим. Аве Мария… («Кто пустил воду на мельнице?») («Я…»)

— Хвала святому Себастьяну, да оградит он нас от голода, чумы и войны. Отче наш…

И так взывает старик ко всем святым, прежде чем приступить к поминанию душ покойных родственников и друзей.

— Упокой, господи, душу отца моего… Отче наш…

— Упокой, господи, душу тетушки Жоакины… Аве Мария… («Алваро, ты ось у телеги наладил?») Это произносится тем же молитвенным тоном. («Да, хозяин».)

— Упокой, господи, душу деда нашего Жоржи… Отче наш… («Задали корм хромому волу?») («Да, давно».)

— Упокой, господи, душу двоюродного брата нашего Мануэла Бразилейро… Отче наш…

— Упокой, господи, душу соседа нашего Мигела… Отче наш…

И голос все звучит, монотонный и тихий, поминая усопших родственников, друзой и врагов. И еще:

— Храни, господи, тех, кто странствует по волнам морским или по дорогам земли. Спаси их от всех опасностей, им грозящих… Отче наш…

— Спаси, господи, души тех, кто умер без святого причастия… Отче наш… («Погода недружная, быть буре…») И тех, кто помер без покаяния… Отче наш… («Жоаким, пойди закрой воду на мельнице».)

— Спаси, господи, души тех, кто умер без родных и за кого помолиться некому… А также всех, кто…

Иных давно уже клонит в сон, и они трут глаза. Все это становится какой-то пыткой. Но конец уже близок:

— Хвала пречистой деве, заступнице нашей…

Тут уж никто не отвлекается, все мысленно повторяют за стариком молитву. И он заканчивает:

— Да будут благословенны твои святые дары, господи, причащающие благодати нас, запятнавших себя первородным грехом. — Самые нетерпеливые зашевелились. Кто-то неосторожно отодвинул стул. Голос почтенного главы семьи понизился до невнятного бормотания, и казалось, сам он вот-вот уснет. Но последние слова были произнесены отчетливо и громко: — Господь, ты соединил нас за этим столом, соедини и в царствии небесном. Аминь!

Все перекрестились, и каждый пошел по своим делам. Одни уселись у очага, другие разбрелись кто куда.

— Сколько загонщиков наняли?

— Человек девяносто.

— Мало. Где начнете облаву?

— В Мостейриньо, там уже большая часть людей собралась. Ям двадцать уже выкопали. В тех местах есть опытные охотники. Да посторонних больше пятидесяти набралось, говорит сеньор Антониньо Роке.