Акилино Рибейро - Современная португальская новелла Страница 19

Все перекрестились, и каждый пошел по своим делам. Одни уселись у очага, другие разбрелись кто куда.

— Сколько загонщиков наняли?

— Человек девяносто.

— Мало. Где начнете облаву?

— В Мостейриньо, там уже большая часть людей собралась. Ям двадцать уже выкопали. В тех местах есть опытные охотники. Да посторонних больше пятидесяти набралось, говорит сеньор Антониньо Роке.

— Посмотрим, чем все это кончится.

Агостиньо Патако, похожий на гориллу, с рассеченной губой и кабаньим клыком, торчащим из нее, заросший двухнедельной щетиной, тихонько напевал, согнувшись над огромной глиняной миской:

Аделаида, Аделаида,Ах, малютка Аделаида…Кличет мать с утра тебя:Где ты, где, мое дитя?Ай-ай-ай-ай-ааа…

Одетый в нищенские лохмотья, весь в жирных пятнах, он мешал большой деревянной ложкой рыбную похлебку с картофелем и луком, дымящуюся и щедро политую оливковым маслом.

— Ну и мешанина! Эй, народ! Подходите… Гляньте-ка, кто к нам идет! Сеньор Антониньо Роке! Его только и ждем, он у нас почетный гость.

И действительно, по узкой тропе, которая, змеясь по склону, спускалась в глубокую долину, шел Антонио Роке с охотничьим ружьем на плече, окруженный шестью борзыми. Давильня помещалась на дне узкого оврага, втиснутая меж двух холмов, сплошь поросших вереском и дроком. Снизу виделось полосой высокое небо. Речка, прыгая по камням, спускалась к плотине, откуда вырывалась по желобу, бурно вспениваясь на лопастях огромного колеса давильни. Все устремились к двери — встречать охотника и приглашать к трапезе. Он принял приглашение. Но прежде чем начать празднество, необходимо было еще раз повернуть массу в давильне. Старик Манэ, всегда покорный и незаметный, работал в темном углу. Сейчас он лил кипящую воду на плетеные корзины.

— Давайте сюда…

И двое людей, каждый со своей стороны, крепко нажимая на палку, стали ходить по кругу, вертя тяжелый камень и заставляя его ползти вверх по винтообразному стержню, укрепленному на колоде, представляющей собою целый ствол пробкового дуба. Все дрожало и скрипело, и масло стекало сквозь щели корзин. Еще один поворот каменного жернова, который казался колесом фантастической повозки гигантов, — и все отправились за мехом с вином, спрятанным в куче хвороста, что послужило сигналом к началу праздника.

— Проткни мех в честь сеньора Антониньо, и пусть ему достанется невеста краше, чем сама пресвятая дева!

— У него уже есть красавица!

— Да будет вам, болтуны.

Выпал густой снег, и горы все оделись в белое. Скот сбегался в долины, старательно разыскивая отдельные островки вялой травы. На теневой стороне оставаться было невозможно, и Антонио Роке перебрался в угловую комнату, которую солнце заливало, едва показавшись над вершинами гор. Из окна видны были огромные сосновые леса, чащи, тянувшиеся мили и мили, волнообразно раскинувшись по горным склонам и теряясь где-то в туманной дали темно-зеленой полосой. Печальный пейзаж. Только когда падает густой снег, обламывая ветки в лесной чаще и одевая крыши белым, все вокруг резко меняется. И когда легкий ветер начинает подметать вершины гор, становится морозно и ясно. Девчонки-пастушки нахлобучивают тогда на голову капюшоны своих накидок так, что видны остаются одни глаза, блестящие откуда-то из глубины. Они прячут свое пряслице под полой длинных накидок, ниспадающих ниже бедер, потому что держать руки на морозе нет никакой возможности. И вытаскивают их, только чтоб бросить камнем в какую-нибудь заблудшую козочку: «Куда?!. Назад!..»

Птиц почти не видно. Они вернутся только летом. Воробьи жмутся по крышам, в уголках, куда не достигает снег, но зато попадает солнце. Сидят нахохлившись, но ничего — терпят. Антонио Роке приручил одного. В комнате разбилось стекло, и с самого лета так и не починили. Не удалось привезти с ярмарки. Известно уж, разбитое окно — это на целые годы. Можно доской забить. Но не стоит — с этой стороны не заливает дождем. Когда Антонио Роке в день приезда вошел, уже в потемках, в комнату, он увидел воробья в изголовье кровати. Совсем еще птенец был воробушек, махонький и испуганный. С минуту он оставался неподвижен, потом рванулся, упал, ударяясь о стену, стукнулся обо все, что попалось навстречу, и рухнул недвижно в углу за сундуком. Антонио Роке там его и оставил, разделся и лег. На другой день еще затемно он сквозь сон услышал скрип телег, запряженных волами, которые влеклись вниз по холму, нагруженные сосновыми бревнами. Это звук жалостный и певучий, который возникает издалека и приближается медленно, потом проплывает мимо, спускаясь в долины, и теряется где-то. Антонио Роке проснулся. И вскоре услышал слабый всплеск крыльев и увидел, что птичка сидит на разбитом стекле. Утро едва занималось, и снег падал так густо, словно само небо хлопьями ложилось на землю. Воробышек не решался вылететь наружу. Охотник смотрел на него с нежностью, и его охватывало желание заговорить с ним, как с разумным существом. Но он боялся пошевелиться и встать с постели, чтоб не испугать пичужку. Так прошло более часа, и Антонио Роке незаметно для себя снова задремал, а когда проснулся, стоял уж ясный день… Под вечер, уверенный, что воробышек вернется, он оставил в коридоре свет и на цыпочках вошел в комнату. Крылатый гость был уже там, в изголовье кровати. Антонио Роке так же осторожно вернулся назад и приказал слугам не трогать воробышка. А отправляясь спать, взял с собою горсть хлебных крошек и пшеничных зерен. Разделся в соседней комнате и вошел к себе босиком, как вор. Рассыпал зернышки и хлеб по подоконнику и нырнул под одеяло. Утром он уже не увидел ни воробья, ни крошек. И так каждую ночь. С тех самых пор они и делили кров и пищу. Прошло немного времени — и они совсем привыкли друг к другу. Настали лунные ночи, и в комнате было светло как днем. Воробышек уже и не думал улетать. Антонио Роке ложился и глядел на своего молчаливого друга. И вот ведь, не один Франциск Ассизский беседовал с птицами. Антонио Роке тоже достиг этой великой премудрости. Он даже прозвище придумал воробышку:

— Ну, Земляк, как сегодня день прошел? Ты там поосторожней с мальчишками, у них рогатки… Я тебе на окне семян репы и латука насыпал. Коль по вкусу — не стесняйся… Ну, спокойной ночи.

Он говорил тихонько, словно сам с собой. Если кто услышит — подумают, рехнулся, пожалуй.

Ночи стояли ясные, и в морозном свете январской луны, в торжественной тиши, лишь время от времени доносились со стороны долин крики сов, выслеживающих добычу. Был праздник Поклонения волхвов. Он услышал, как группа людей остановилась под окном, зазвенели «треугольники» — тим-тим-тим — и под бренчанье гитарных струн нестройный хор запел:

Будь здоров, сеньор Антонио,Ты как веточка петрушки…Под кроватью светит месяц,Солнце всходит на подушке.

Будь здоров, сеньор Антонио,На ногах стоишь не тряско,Коли нож в костер закинешь —Уж на нем шипит колбаска.

Кто-то постучал в дверь, спросил неведомо что, и Антонио Роке ответил, что «да».

Там, снаружи, во дворе, при свете полной луны, прерываемая ветром поземки песенка продолжалась, радостно и задорно:

Светят нам свечей огарки,Подходите, кто горазд,Новогодние подаркиНам хозяин всем раздаст.

Будь здоров, сеньор Антонио,Ты как ветка миндаля,Есть тебе на небе место,Хоть пока твой дом — земля.

Тьма сгустилась, а они всё сидели вокруг костра. Внезапно послышался откуда-то громкий перестук деревянных башмаков, словно множество людей бежало вниз по улице. Они замолчали настороженно. И тут раздались какие-то вопли и кто то бешено забарабанил в ворота. Что-то кричали, но так громко, что невозможно было ничего понять. Все вскочили на ноги.

— Пожар!..

Яркая вспышка света окрасила двор розовым. Горел сосновый бор. В это мгновенье какая-то тень проскользнула в ворота и принялась метаться из стороны в сторону, крича, что огонь ползет вниз по холмам. Тогда Антонио Роке поднялся на балкон и своим спокойным и твердым голосом стал отдавать приказания. В мгновенье ока собралась вся деревня. Антонио стал во главе отряда, и все вместе двинулись вверх по нагорью.

Ветер был сильный, северо-восточный. Никто не загадывал наперед. Там посмотрим. Чему быть, того не миновать. Они шли быстрым шагом, но не бежали, с лопатами и топорами на плечах, как воины с копьями. Не слышно было ни словечка: только перестук деревянных башмаков по земле и тяжелое, с присвистом дыханье. Во мраке, разрезаемом луною, эта группа безмолвных мужчин и женщин продвигалась вперед в торжественном молчанье, как черная скала, которая все выдержит и которой ничто не страшно. Они дошли наконец до вершины холма и остановились разом, как один человек, освещенные красным светом гигантского костра.