Денис Драгунский - Каменное сердце (сборник) Страница 21

Она вынимает из сумки тонкие брошюрки в загибающихся глянцевых обложках; такие обычно издаются за счет автора, если автор совсем небогат.

– Светлана Петровна Савина может написать стихи, посвященные вам, вашей семье! – быстро и напористо говорит эта женщина. – Стихи к празднику, поздравления, просто лирические строки, можно также поэму, которая описывает историю вашей семьи в поколениях…

– То есть вы ищете работу для слепой поэтессы? – спрашивает папа.

– Вы ничего не поняли! – отвечает женщина.

– Ага! – говорит он. – Я всё понял: вы просто собираете для нее деньги.

– Идите сюда! – кричит она, хватает папу за руку, тащит его к столу

Она вытряхивает из своей сумки на стол кучу всего: книжки, носовые платки, кошельки, ключи, записные книжки, завернутые в салфетку бутерброды, туфельки-балетки в прозрачном пакете, ключи, какой-то мелкий бумажный мусор – и наконец находит смятый почтовый конверт.

Достает оттуда деньги. Тысячную купюру и три сотенных.

– Вот, – говорит она папе. – Это вам. Светлана Петровна Савина решила вам помочь материально. Это вам. На лекарства. На фрукты. На что хотите.

Папа безвольно берет эти деньги.

– Вот! – говорит она. – Вы думали, Светлана Петровна послала меня просить? У вас? О, боже! Светлана Петровна знает, что вы старый больной человек. Она послала меня вам помочь!

Я доедаю кусок хлеба с вареньем, встаю, вырываю деньги из папиных рук, хватаю со стола конверт, сую туда деньги, а конверт вместе со всем барахлом запихиваю обратно в сумку и кричу:

– А ну вон отсюда!

Женщина вдруг начинает плакать. Говорит:

– У меня нет дома. Уже давно. Я живу в этой старой машине. – Она кивает на разбитую серую «Волгу». – Я езжу по знакомым. Я никому не нужна. Но хоть вы, вы-то хоть, позвольте мне хоть на денек остаться!

Я оглядываюсь вокруг. Никто – ни жена, ни дочь, ни папа – не поднимают головы. То есть мне самому решать. Мне ее жалко. Усталая несчастная женщина. Но мне страшно – какая-то аферистка, не пойми чего…

Тут дверь открывается, и на веранду входит моя старая знакомая и наша – в этом сне – дачная соседка Катя Алексеева.

– Катя, – говорю я. – Помоги мне выгнать эту аферистку.

– Неужели никто меня не узнал? – несколько театрально восклицает женщина.

– А кто вы? Скажите, кто вы? – спрашиваю я.

– Ха-ха-ха! – еще театральнее смеется она.

Садится и снимает разношенные туфли. У нее отекшие ноги, сильно скошенные наружу пальцы и выпирающие покрасневшие косточки. Она растирает их руками.

– Катя, – говорю я. – Помоги мне!

Катя Алексеева, заложив за уши свои роскошные черные волосы, нагибается к этой женщине, что-то ей шепчет. Женщина снова надевает туфли, встает и уходит, сопровождаемая Катей, не глядя на нас. Усаживается в машину. Вой стартера, стук и тарахтенье старого мотора, лязг коробки передач. Машина задним ходом выезжает с нашего участка. Катя Алексеева закрывает ворота, возвращается.

– Она сказала, что она твоя мама, – говорит Катя.

– Папа! – кричу я. – Папа! Это правда мама была?

Но папа только посвистывает в ответ, глядя в телевизор, в старый-престарый «КВН» с большой водяной линзой перед крошечным экраном. Там поет хор Пятницкого.

Paul et Pauline

«Дай-ка я тебя искупаю», – сказал профессор Павел Сергеевич студентке Поле. Он привел ее к себе в номер, дело было на конференции, аспиранты и студенты тоже были, и одна девочка так беззаветно смотрела на него из первого ряда, что он сначала позвал ее выпить кофе, потом погулять по темнеющему городу, потом поужинать, а ресторан был как раз в гостинице, ну а там она сама пошла не к выходу, а к лифту.

«Я хочу тебя искупать», – промурлыкал Павел Сергеевич, снимая с худеньких плеч Поли тонкий свитер, расстегивая ее лифчик и подталкивая к двери ванной, отворяя воду, налаживая душ и искоса глядя в зеркало, как она, присев на краешек унитаза, стаскивает с себя узкие, в облипочку, джинсы. Павел Сергеевич специально затеял это купание, чтобы себя немного раскочегарить, как он произнес в уме, – потому что он за целый день устал, в ресторане объелся, выпил два бокала сухого вина, и вообще был немолод.

А Поля была неприлично молода, лет двадцати. Павел Сергеевич мылил ее гостиничным шампунем, скользил по ней пальцами, буравил душем все места, а она жмурилась и подставлялась. По ходу дела он сам почти разделся, остался только в белых трусах с какой-то модной маркой, но насчет раскочегариться дело шло небыстро, и поэтому он слегка промокнул Полю махровой простынкой, отвел в комнату, положил на широченную кровать и принялся везде расцеловывать и причинять ей всякие утонченные ласки. В дело пошли даже бутылочки из минибара – круглые, плоские, квадратные и треугольные, и ей это очень нравилось. Но наконец все встало на свои места, и он начал ею, как говорится, обладать.

О, это было прекрасно, она наслаждалась изо всех сил, и давала наслаждаться ему, выгибалась дугой, мостиком, прямо-таки летала в постели, да, да, он вдруг увидел, что между ней и ним – она была сверху – два вершка воздуха и никакого касания, она висела над ним, сотрясаясь от страсти, и капли сладкого пота летели ему в губы с ее груди – но вот она упала на него, скатилась налево и легла рядом, переводя дыхание.

– У меня никогда не было такого секса, – сказала она через полминуты. – Можно я буду на «ты»?

Он кивнул и хотел добавить: «И не будет!» – но потом решил, что это пошлое самохвальство, и только вздохнул в ответ.

Но она сама сказала:

– У меня ни с кем не будет такого секса, как с тобой.

– Ну, что ты… – улыбнулся Павел Сергеевич. – Конечно, будет. Будет у тебя любимый человек, и не один, наверное, а потом у тебя будет молодой прекрасный муж, и секс у тебя будет ой-ой-ой, страшное дело, куда уж нам, старикам. Вспомнишь про меня и посмеешься.

– Нет, – упрямо и отчасти даже зло сказала она. – У меня такого секса, как с тобой, ни с кем не будет.

– И что поэтому? – встревожился Павел Сергеевич.

– Поэтому я хочу за тебя замуж.

– Господи! Я женат.

– Разведешься, – сказала она.

– Лихо, – засмеялся он. – А зачем тебе?

Она встала, взяла мобильник из кармана его брюк, и стала искать в списке номеров. «Ага, – бормотала она. – Андреев, Антонов, Арзамасцева, Артемьев, нет… Ага! Вот! Дом. Дом капслоками. Оно…»

– «Дом» капслоками, оно? – спросила она. – Как жену зовут? Ну, неважно. – И она нажала клавишу. – Я ей все объясню.

Павел Сергеевич вскочил, вырвал у Поли телефон, кинул его в угол комнаты.

– Пустое, – сказала Поля. – Я запомнила номер, я все равно сделаю, как решила.

– Но зачем?! – воскликнул Павел Сергеевич.

– Для секса. – И она голая прижалась к нему; он был тоже голый, но оттолкнул ее.

– Ну допустим, – сказал он, снова улегшись на кровать. – Допустим, ты рассоришь меня с женой. Допустим, мы с ней разойдемся. Допустим, я на тебе женюсь. Но мне пятьдесят шесть, а тебе сколько? Двадцать? Что будет дальше? Когда я стану совсем старый?

– Девятнадцать, – сказала она. – Дальше? Дальше, если я тебя полюблю, то буду лелеять твою старость до самой смерти, дай бог тебе прожить сто лет. А если не полюблю – брошу, когда секс кончится. И ты вернешься к своей жене. Видишь, я тебе все честно сказала.

– Вон отсюда, – сказал Павел Сергеевич. – Одевайся, и вон!

– Напрасно-с, – сказала Поля. – Была бы честь предложена.

Она взяла с кресла одежду. Натянула чулки, надела панталоны до середины бедра, застегнула пояс вокруг талии, прикрепила чулки подвязками, зашнуровала ботиночки, потом надела корсаж, застегнула все крючки, влезла в узкую длинную юбку, надела белую блузку, повязала бархатный шнурок под воротник, потом – жакет и шляпку с цветами.

Павел Сергеевич глядел на нее, открыв рот.

С улицы через раскрытое окно пахнуло сеном, прелым листом и навозом; раздалось лошадиное ржание.

– Павлуша, – сказала она, махнув рукой в перчатке. – Пора запрягать!

– Так точно, Полина Трофимовна! – сказал Павлуша, вскочил с кровати, прыгнул в порты, ловко замотал онучи, надел лапти, косоворотку, накинул сверху суконный кафтан и побежал к двери. – Сию минуточку-с!

Он прожил у нее в имении два года. Потом однажды забрался в товарный вагон только что открытой Московско-Казанской чугунки и вернулся домой.

Жене сказал, что его держали в СИЗО и не давали позвонить домой. Жена поверила, потому что у нее уже был другой человек, тоже профессор и даже завкафедрой.

Тогда Павел Сергеевич написал воспоминания о своей жизни в русском пореформенном поместье. Чистый нон-фикшн. Но ему не поверили, хотя там было много драгоценных точнейших деталей. Ну, подумаешь, читал Терпигорева-Атаву, Энгельгардта и вообще всех этих народников…

«Девчонки! Тут вот какое дело»