Би-боп - Гайи Кристиан Страница 21

Он подает знак Жоржу: поехали; Жорж подает знак остальным: начинаем, Патрик и Нассуа возвращаются, Клод касается тарелок, усаживаясь позади малого барабана, бьет в большой барабан, Нассуа поднимает контрабас, Патрик над клавишами разминает пальцы, а Поль? Поль, дрожа, проклиная Жанну, следует за Премини.

Голоса смолкают. О, ужас. Головы поворачиваются, замечают, что тенор уже не тот; некоторые головы говорят себе: Хм, тенор уже не тот, и спрашивают: А это кто такой? Жанна в глубине зала переживает. Она горда тем, что вновь видит Поля с «Сельмером» на животе. Она вся красная. Вид раскрасневшейся Жанны вызывает у Сесилии улыбку. Жанна не решается полностью развернуться к сцене, она тянет шею, чтобы увидеть своего Поля. Но в итоге, повернувшись спиной к Сесилии, разворачивается. Теперь уже ждут все, спрашивая себя: Кто этот новый тенор?

Это бывший саксофонист, которому за пятьдесят и который боится. Что играем? спрашивает у него Премини. Не знаю, отвечает Поль, что-нибудь простое, блюз. Какой блюз? спрашивает Премини. Простой, отвечает Поль. «Now’s the time»? предлагает Премини. Прекрасно, соглашается Поль. Жорж слышит, передает дальше, возвращается, встает рядом с Полем и Премини. Поль боится смотреть вперед, он чувствует на себе взгляд всех этих голов, здесь, прямо перед собой. Премини делает шаг вперед. Он улыбается.

Объявление вызывает радостные крики. «Now’s the time» — это тема, которая вызывает радость. И действительно, после затравки Патрика едва вступают саксофоны и труба, все собравшиеся взрываются от радости, крик, свист, одни вскакивают, подпрыгивают, вновь садятся, раскачиваются на сиденьях, хлопают в ладоши, в особенном ритме два-один-два-один, девушки щелкают пальцами, пальцами обычно очень тонкими, закусывая губу и т. д., это радость, а что, ведь как радостно это слышать, парни играют просто, хорошо, и таких парней хоть отбавляй, да и Поль был когда-то таким.

Это возвращается, медленно, постепенно, он обретает это, страх отступает, стирается, рассеивается; то, что он потерял, думал, что потерял, был убежден, что потерял, вновь обретается, ему предлагают солировать первым, он соглашается, давай, поехали, он начинает, сначала немного вязнет, но очень скоро справляется, играет все лучше и лучше, хорошо, даже совсем неплохо, это удивляет Премини, тот оборачивается, смотрит на остальных, как бы говоря им: А старик-то играет неплохо, даже хорошо, и как хорошо он играет, слишком по-колтрейновски, ну и ладно, и хорошо, и классно, действительно словно Колтрейн, та же фразировка, спасибо, Поль, спасибо за Джона (Колтрейна), здорово вновь это услышать, то самое звучание, жесткое, яростное, порывистое, отчаянное и все же сдержанное, тело едва шевелится, заметна лишь легкая дрожь, саксофон по оси тела, на лице застыла гримаса, нет, не от страдания, хотя да, от страдания, это радость страдания, дикая радость, это так просто, чем дальше, тем больше кажется, мы слышим Колтрейна, Премини не может прийти в себя, может, мне надо было играть на теноре, говорит он себе, а тем временем дочь Сесилии.

Бля, хочу танцевать, кричит дочь Сесилии. При слове «бля» Жанна чуть отстраняется. Мама, идешь? кричит дочь. Ни за что, кричит ей Сесилия. Ну и ладно. В этом драйвном гомоне пигалица вскакивает, пританцовывая, уже танцуя, склоняется к Жанне, кричит ей: Вы умеете танцевать би-боп? Умела, кричит ей Жанна. Пошли, кричит ей пигалица. Хватает ее за руку, заставляет встать, тянет за собой, Жанна дает себя увлечь, та увлекает ее туда, где, может быть, получится потанцевать, да, здесь получится, люди расступаются, освобождая пространство, она берет Жанну за талию и, посеменив на месте, чтобы поймать ритм, резко раскручивает ее, удерживая рукой.

ВЕЧЕР В КЛУБЕ

Сожалею? Я?

Нет, сказал он.

Посвящается Сюзи одной

1

Для Симона Нардиса фортепиано было не то же самое, что скрипка для Энгра. Это было больше, чем скрипка для Энгра. Для него фортепиано было тем, чем для Энгра была живопись. Он бросил играть, как Энгр мог бросить писать. Было бы жаль, если бы это случилось с Энгром. Жаль, что это случилось с Симоном Нардисом.

После этого дезертирства он вернулся к прежней профессии. Предлогом служила необходимость себя прокормить. Обеспечить себе кров и уход. В смысле быть ухоженным. И, особенно, вести себя прилично. Джаз не очень-то располагает к тому, чтобы вести себя прилично. Симон Нардис был когда-то джазовым пианистом. Забытым, пропавшим из виду, вычеркнутым из джазового мира, мы находим его здесь, сейчас, накануне продленного уик-энда.

Завод, которым ему предстояло заняться, располагался на морском побережье. Никогда еще работа не приводила его в места наших детских каникул. Впервые его послали в местность одновременно промышленную и курортную. Присутствие моря имело значение. Оно сыграло свою роль в этом деле.

Работа Симона Нардиса. Я буду называть его Симоном. Для краткости. Так проще. Он был моим другом. Работа Симона заключалась в том, чтобы согревать, но не атмосферу клубов и сердца слушателей, а ангары, склады, цеха, лаборатории. Поддерживать при должной температуре — то есть в состоянии функционирования, консервации, жизни — рабочих, ценные материалы и даже животных.

Симон овладел этой профессией, когда был молоденьким пианистом-любителем и играл на жалких ярмарках и благотворительных праздниках. Он оставил ее, когда стал профессиональным музыкантом. Вновь вернулся к ней, когда перестал играть из-за проблем со здоровьем. Назовем это проблемами со здоровьем. Разумеется, все куда сложнее.

Поддерживать работу установки промышленного отопления и, особенно, ее настраивать, это тоже достаточно сложно. Никому не интересна техническая сторона дела. Но о ней все же следует что-то сказать. Именно из-за нее Симон и пропустил свой поезд в первый раз.

Возникли проблемы. Следовало их решить, на месте, очень быстро. Дело было накануне продленного уик-энда. И не терпело отлагательств. За четыре дня могли испортиться очень непрочные материалы, чувствительные к колебаниям температуры. Это стоило целого состояния.

Местный инженер не справлялся. Не находил причину сбоя. Он призвал на помощь Симона. Симон, конечно же, обожал это — приносить пользу, лететь на помощь клиентам, так работа становилась сносной. Все это так, но все же. Дело было в четверг вечером. Симон собирался на несколько дней поехать с Сюзанной, своей женой, к матери Сюзанны, своей теще, ну, обычная история.

Я приеду завтра на поезде в десять сорок, сказал он инженеру, встречайте меня, и не беспокойтесь, все наладим. Вы так думаете? спросил тот, он рисковал своим местом. Ну да, ответил Симон, наверняка какой-нибудь пустяк, надо только найти, давайте до завтра, постарайтесь отдохнуть, сказал он, зная, что тот, как человек ответственный, проведет на работе всю ночь.

На следующий день, после обеда, около шестнадцати часов, то есть приблизительно за час до того, как Симон должен был сесть на обратный поезд, так ничего и не наладилось. Причину локализовали, но установка не запускалась. Из-за термостата, который не реагировал вообще либо реагировал так себе или когда ему вздумается, передавая неправильные указания. Надо было понять почему.

Я пропущу поезд, думал Симон и, думая это, смотрел на собеседника, который смотрел на Симона и думал: Он бросит меня, ему надо на поезд. Во сколько следующий? спросил Симон. Не знаю, ответил инженер, сегодня вечером, полагаю, достаточно поздно. Ладно, сказал Симон, поеду на вечернем, разобраться же надо.

Инженер возликовал. Прекрасно, сказал он и, преисполненный благодарности, даже похлопал Симона по плечу. Радость сближает людей. Он извинился. Какое облегчение. Не знал уже, как ее выразить, свою признательность. Его дальнейшие поползновения Симон пресек. Мне нужно предупредить жену, сказал он, я могу позвонить?