Похвала добродетели - Эльдар Бертович Гуртуев Страница 3

— Кончилась ваша власть, пауки-кровопийцы, — бросил в лицо богачу дерзкий батрак. — Натерпелись мы! Теперь настал наш черед! И земля, и вода, и пашни, и луга теперь наши. Они обильно политы нашим потом, значит — они теперь наши! Мы теперь хозяева жизни! Долой мировую буржуазию!

— Молчи, голодранец! — возражал бий. — Я кормлю тебя и одеваю, ты должен быть мне благодарен!

— Нет! — кричал бедняк. — Ты сам кормишься моей кровью и моим потом! Ты присваиваешь мою прибавочную стоимость! Ты сосешь соки из меня два года!

— Верно говорит юноша! — тихо, но строго промолвил самый мудрый аксакал, повернув голову к соседу. Сосед так же степенно поддержал его.

Краткая беседа двух самых уважаемых людей отворила страсти, успевшие накопиться в справедливых горских сердцах.

Страсти вырвались наружу:

— Правильно говорит!

— Верно говорит!

— Столкни ты его с горы, пусть катится до самого потока! Зачем переводить слова?

Радостью победы запела душа артиста. Грозные окрики толпы загнали его на самую вершину Царства Перевоплощения. Вчерашний батрак, он чувствовал классовую ненависть к толпе, ту самую ненависть мировой буржуазии, о которой рассказывал ему политически подкованный комиссар Сафар, но которую он раскусил только сейчас.

— Исчезни прочь, грязная собака! — заорал он, выхватив кинжал, чего делать не полагалось по ходу действия. — Я сверну вас всех в бараний рог, проклятые голодранцы!

Джигиты повскакивали с мест и схватили рукояти своих кинжалов.

— Что тут творится, джамауат? — величественно встал над народом самый мудрый аксакал. — Эй, джигит, не будь трусом да вспори ему, этому богачу, брюхо, набитое салом!

Гнилое яблоко угодило артисту в спину. За яблоком полетели камни, а палка огрела его по плечу, рука выронила клинок. Это было уже слишком опасно. Комиссар Сафар вскочил с места и поднял руки:

— Что случилось, джамауат? Или вы совсем лишились разума?

Лучше бы он этого не говорил. С задних рядов на сцену с визгом рванулся молодой джигит:

— Правоверные! Комиссар на стороне богача!

И, сверкнув кинжалом, вспорол брюхо ненавистного бия. Но не поганая кровь богатея хлынула из вспоротого брюха и не мерзкое сало, а понеслись из него пух да перья.

Джигит, брезгливо дернув орлиным носом, досадливо сунул кинжал в ножны.

Комиссар Сафар, мигом убедившись, что подушка была достаточно толcта, дружески обнял джигита:

— Не огорчайся, брат! Твой кинжал еще пригодится в борьбе с мировой буржуазией! Ты выдержал испытание.

И тогда самый мудрый аксакал встал рядом с Сафаром.

— Не нужно волноваться, — негромко сказал он. — Эти джигиты показывают события, которые совсем недавно были и на нашей земле. Показывают, чтобы молодые знали, а старые помнили. Доброе это дело.

Отвязывая распоротую подушку, артист нехотя спустился с вершины Царства Перевоплощения. По пьесе полагалось еще целых два отделения, в которых батраки побеждали ненавистных буржуев. Но кто станет ждать, когда можно сразу.

Зрители и артисты молча смотрели друг на друга. Комиссар Сафар начал хлопать в ладоши. И аул загремел от ударов могучих, тяжелых рук. И, говорят, не слышно было дальнего гула горной реки, ибо ладони гремели как могучий камнепад.

Над горами еще алел нежный отсвет заходящего солнца. А на другой стороне неба начали мигать бледно-желтые звезды. Слабый ветерок прошел по занавесу легкой волной.

— Что ж, для начала неплохо, — сказал артисту комиссар Сафар. — Это трудно начать. А потом — пойдет, если ты революционный артист, а не бурдюк с кислым айраном. В Верхнем ауле стреляли в артиста и чуть не убили. Я тебе не хотел рассказывать, чтобы ты был смелее. Но поверь мне — унесли по-настоящему раненного, истекавшего настоящей, собственной кровью!

А артист остывал от небывалого счастья, рассеянно слушал комиссара и начинал робко понимать, что велик не только перед бесстрашным комиссаром Сафаром, но, возможно, даже и перед самим пророком...

Застенчивая Аслижан

Перевод автора

Весна. Курорт. Садовая скамейка. И сколько угодно свободного времени, чтобы перекинуться словом с приятелем.

Один из собеседников, с седыми бровями, в белом костюме, снял с головы капроновую шляпу, вытер носовым платком вспотевшую лысину и обратился к соседу:

— Тебе сколько дней осталось?

— Еще много. Две недели. А время тянется, как арба с поломанным колесом.

— Вот уж нет. Кажется, глазом не успел моргнуть, и уезжать пора. Я бы не прочь еще недельку побыть. Оллахи, санаторий, что надо.

— Оставайся. Купи курсовку — и пожалуйста. Чего дома сидеть, если здесь лучше?

— Если бы врачи не настояли, совсем бы не смог приехать. Когда бы все женщины, которые носят платок, так ревновали, как моя половина...

— А моя сама меня отправила, — с видимым удовольствием ответил сосед белому костюму, подкручивая седые усы. — Поезжай, говорит, повидай людей, здоровье поправь. Правду сказать, соскучился я по ней. Полвека, считай, вместе живем, а вот соскучился...

— М-м-да, — многозначительно отозвался белый костюм.

— Годы у нее, конечно, немалые, — продолжал владелец седых усов, — женщины, они, оллахи, слабые все-таки.

— М-м-да, — повторял обладатель белого костюма. При желании это можно было перевести примерно следующим образом: «Попал ты, брат, под каблук своей слабой женушки и маешься без вины...»

— Жизнь наша без них была бы мрачной, как осеннее небо, — не сдавались усы.

— Разве не хватает стихов, что и ты принялся медовые слова говорить? Только то и знают наши поэты, что небесными ангелами их называть, да всякие сладкие песни петь... Оллахи, не отбивай хлеб у тех, кто понапрасну марает бумагу.

— Э, брат, отсталый ты человек, — седые усы дрогнули и воинственно приподнялись вверх. — И жесткий, как засохший чурек. Да посмеешь ли ты отрицать, что при одном появлении этих хрупких созданий лица наши озаряются радостью?

— Ну, уж нет! — седые брови сошлись на переносице и в этом хмуром положении остановились. — Может, насчет озарения я не в курсе, но хрупкими их назвать не могу. Если на то пошло, расскажу тебе про одну такую хрупкую да слабую...

— Рассказывай. Посмотрим, с чего это ты так невзлюбил женщин.

Белый костюм приосанился и начал:

— Давно это было. В одном из дальних аулов Баксанского ущелья жила, как о ней говорили, луноликая Аслижан. Косы