Певчие Ада - Василий Павлович Щепетнёв Страница 4

Совершенная тишина царила кругом, и только вдали слышал он очень тихое, стройное пение, и звучало пение столь прекрасно, что ясно было — это сон. Захотелось спуститься вниз и идти искать певчих рая, но дверь оказалась заперта снаружи, а окна были забраны толстой решеткой — хозяин явно опасался покушения на собственность и саму жизнь путешественников.

Поутру и сон, и запертая дверь и даже клопы были забыты. Покончив с завтраком, Разумовский напоследок все же спросил, как пройти в усадьбу Бельвью, где живет его знакомый князь Хвощанский. В ответ получил взгляд, в котором читались отчаяние, презрение, страх. Хозяин отшатнулся от постояльца и не прикоснулся к монетам, которыми Разумовский расплатился за постой.

Но не зря Разумовский был опытным капитаном, дважды обогнувшим мир. Фактор описал дорогу с поразительной для сухопутного человека точностью, и потому даже без подсказки вполне обошлись.

Вскоре стало ясно, что они вступили во владения Хвощанского: плантации кофе по обе стороны дороги выглядели образцово, а негры, что трудились на них, покорными — точь в точь, как говорил мосье Дежо. А вдали, на возвышенности, виднелось темное строение. Бельвью? На всякий случай он подошел к мужику (Разумовский считал, что независимо от цвета кожи, места жительства и вероисповедания мужики есть мужики) и спросил, как пройти в Бельвью, но тот не слышал, продолжал упорно работать. Странно, кожа его была покрыта шрамами — маленькими, едва ли с божью коровку, бледную божью коровку с тончайшими лапками. Но шрамов были сотни, тысячи, словно кто-то раскаленным гвоздиком пытал бедолагу. Или... или это накожная болезнь? Здесь, в тропиках, заразы вдоволь.

Он поспешил подойти к другому, к третьему. Никто не отзывался на его слова — и все они были покрыты с головы до ног странными шрамами.

Подбежал надсмотрщик и осведомился, что господам угодно. Господам было угодно знать дорогу на Бельвью, господа имеют дело к князю Хвощанскому. Надсмотрщик, мрачный детина, расплылся в улыбке и указал путь самым любезным образом. Чувствовалось, что имя Хвощанского в этой части острова значило многое.

Поместье походило на рыцарский замок — из тех замков, что в девятнадцатом веке остроили разбогатевшие купцы, с крепостною стеной, рвом, наполненным водой, подъемным мостом, кокетливыми зубчатыми башенками прямо с шахматной доски. Но мост был опущен и даже врос в землю, во рву цвела всякая дрянь, бурьян и в Гаити бурьян. Правда, башенки выглядели весьма живописно.

У ворот путников встретила стража — два оборванца, вооруженных не алебардами, а ружьями, и престранными ружьями: массивные приклады и длинные, почти саженные стволы наводили на мысль, что на Гаити водятся, по меньшей мере, слоны.

Стражники страдали все той же накожной «болезнью тысячи шрамов», как определил ее мичман, когда-то мечтавший стать врачом, и не страдали словоохотливостью. Внутрь не пускали, но и уйти не давали, направленные стволы сами по себе обладали красноречием.

К счастью, через несколько минут пожаловал лакей. Настоящий ливрейный лакей, и, если бы не смуглость кожи (к облегчению своему Разумовский заметил, что она чистая, значит, есть шанс, что болезнь все-таки не заразная), его можно было бы принять за знаменитого Джорджа Батлера, дворецкого графини Толстой‑Мануковской, на которого ходили смотреть великосветские хлыщи, стараясь перенять невозмутимость, достоинство и такт.

Лакей, узнав о цели посещения, церемонно провел путников по мощеной дорожке к замку, сопроводив до гостиного зала — большого, со щитами, мечами и боевыми топорами, размещенными по стенам и доспехами, установленными у дверей.

Предложив гостям кресла — древние, но жесткие, лакей пошел докладывать. Очень быстро спустился господин, одетый как знатный вельможа екатерининских времен — или, елизаветинских, Разумовский был нетверд в истории костюма. Камзол, панталоны, чулки, башмаки с золотыми пряжками и длинный парик на голове. Это был не князь Хвощанский, а его друг доктор Водсворт, как признался маскарадный вельможа. Князь еще вчера отправился в Нью-Йорк. Нет, они не разминулись, князь отправился морем — побережье находится в трех милях от Бельвью, и там у князя есть собственный причал с роскошной яхтой «Буревестник», на ней он и отплыл. Вернется недели через две, в Нью-Йорке у князя дела. Но он, доктор Водсворт, от имени хозяина предлагает графу Разумовскому и мичману Лиханову воспользоваться гостеприимством поместья Бельвью и приятно провести время до возвращения князя, если, разумеется, у них нет спешных и неотложных дел.

Спешные и неотложные дела могут подождать, решили граф и мичман — и предложение приняли. Спустя некоторое время, смыв с себя дорожную пыль и облачившись в новые одежды (княжеский камердинер подобрал из запасов князя Хвощанского подходящее платье) они сидели в обществе Водсворта на террасе и смотрели вдаль. Тысячи акров земли занимали плантации кофе. Весь Нью-Йорк пьет кофе, выращенный в Бельвью. Плантации устроены превосходно, местные жители прилежны и трудолюбивы. Шрамы? Вы их заметили? Да, это дикий, варварский пережиток, нечто вроде обряда инициации. Считаясь добрыми католиками, островитяне исповедуют и древнюю религию предков, некогда вывезенную из Африки. Согласно требованиям этой религии, они и истязают себя. Хотя, вероятно, в обряде есть определенный смысл — пройдя его, человек становится почти невосприимчивым к холоду, голоду, боли, обретает недюжинную выносливость, способен многие часы, не отвлекаясь, выполнять самые монотонные действия — в общем, один местный работник стоит трех с восточного побережья. В чем заключается обряд? О, это великая тайна островитян, но, как знать, вдруг да и удастся показать обряд дорогим гостям.

Сам доктор Водсворт — просто старый друг князя. Нет, он не врач, научную степень доктора принесло увлечение энтомологией, в частности, бабочками. На Гаити для энтомолога подлинный рай, а родная Англия, усеянная заводскими трубами, потеряла привлекательность. Разве что далеко от Лондона, на торфяных болотах Девоншира... Но в Бельвью уютнее и теплее.

Последовал ужин, изысканный и тонкий. Впервые за долгое время вместо опостылевшего рома странники пили арманьяк, достойный русского человека, просто шустовский финьшампань, как сказал Лиханов, выпив одну за другой полдюжины рюмок. Потом устыдился, и спать пошел на своих ногах, Разумовский же и вовсе ограничился рюмкою, поскольку хотел произвести впечатление человека ответственного, да и по склонности характера пил лишь от тоски. Сейчас же впереди светила надежда — должно, князь не откажет помочь соотечественнику, если уж дружит даже