Елена Костюченко - Нам здесь жить Страница 7

– А помнишь, я васю одного выцепил, – начинает Ваджик. – Он сначала нормально делал закладки, потом кидать начал. Но постоянно адреса давал в начале Гагарина. А там дом такой – один подъезд, два этажа. И вот все вокруг него. То с балкона падает, то в подъезде на первом этаже заныкано. Звоню ему потом – не кидай меня больше, знаю ведь, где живешь, приду.

– А если не его адрес? – сомневается Паша. – Они ублюдки вообще – к друзьям, к соседям заходили сбрасывать.

– А как-то положили за почтовый ящик. Пока искали, весь ряд сняли, – хвалится Ваджик. – Или вот еще было. Закладка в трубе, труба из земли торчит, то есть один конец в земле. Я пальцами лезу, а пакетик вниз дальше уходит. Андрюха полчаса веточкой выковыривал. А тут еще бабки как назло. Все им интересно. Котенок, говорю, от нас сбежал, а сам на кумарах, трясет.

Паша шикает. Квартира на первом этаже, и с улицы слышимость очень хорошая – в кухонном окне огромная дыра, стекло разошлось трещинами. Стекло выбивала милиция под Новый год, когда приходили искать в притоне человека.

Наконец Ваджика выгнали.

– После Ваджика пить нельзя, у него глисты, походу, – лениво говорит Лида. – Катюш, помой кружечки.

Когда крокодил только появился, по городу ходило много мифов. Среди прочих – что с его помощью можно быстро слезть с героина. И это, в общем, правда: дезоморфин снимает героиновую ломку. Но обратно на героин перейти уже не получается – крокодиловую ломку может снять только крокодил, и человек обречен жить в непрерывном цикле.

Практически нет людей, которые начали употреблять крокодил «с нуля». Просто однажды оказывалось, что дозу героина достать невозможно, наступала ломка. Тогда решали «сняться» – один раз, конечно.

Дезоморфин приспосабливается к любым условиям, у него минимальные требования. Наркотик бедных городов. Больше не нужны дилеры, оптовики, курьеры, маршруты через границу, завязки в правоохранительных органах. Только чистая, беспримесная зависимость.

Все «новички» сейчас сидят на другом наркотике – солях. Соли, в отличие от крокодила, оказывают будоражащий эффект и вызывают сильные приступы паранойи. Крокодильщики говорят, что соли убивают еще быстрее: через две недели употребления начинается энцефалопатия.

– Юля, дура, не звони, блядь, – устало говорит Яна в телефон. – Зачем? За мясом! Ты меня выведешь.

Я тебя оглашу на все Шаповское. Если ты приедешь, я тебе ебучку разобью.

Из-за Юли неделю назад в квартиру пришли менты. До этого притон в их базе данных не числился.

– Эта дебилка украла телефон, где ночевала. Сенсорный, хороший, – объясняет Лида. – Принесла нам, я дала за него две дозы – сама она варить не умеет. А потом ее взяли. Так она сдала все расклады – где, кому, что.

– Ну то есть ей в отделе чемодан устраивали – голову привязывали к ботинкам, – уточняет Паша, поморщившись. – Стоишь так, и за 15 минут чемоданом себя чувствуешь. Слоника еще потом – противогаз на голову надевают, и воздух закрывают рукой. Ну и что, мы-то тут при чем.

Теперь звонит телефон Паши – Яна закатывает глаза. Юля звонит не извиниться – Юле нужна доза. Но «ментовскую» не вмажет никто – а вдруг контрольная закупка. Юля звонит еще четыре раза.

Дурная слава уже пошла по городу, поэтому людей на квартире у Яны и Паши почти нет. В обычном притоне одновременно находится десяток человек. Соблюдается живая очередь – кто-то готовит ингредиенты, кто-то уже варит, кто-то вмазывается. Но в запаленный притон стараются не ходить.

Госнаркоконтроль по дезоморфину не работает – мелко. Крокодил – вотчина НОНа, «незаконный оборот наркотиков», отдел городского УВД. Вот ноновцами и была произведена контрольная закупка, если это можно так назвать.

– Заходит молодой парень, представляется – Рус лан, показывает документы, – спокойно рассказывает Лида. – Меня отводит в сторону и объясняет: или до бром оформляем контрольную прямо сейчас, или через полчаса я толпу приведу. Отвезли затем в стакан милицейский, все оформили, как будто бы я их внештатнику Андрею дозу продала. И меченые деньги, и бумаги, и понятые, все зафиксировали. Вчера он приезжал, паспорт мой завозил – его изымали для ксерокопий. Теперь суд будет. Добровольно на контрольную разве пойдешь?

– Лет 6 будет, наверное, – уточняет Паша. – Но тебя хоть не били.

– И говорит: я вам одолжение делаю, спасаю вас. Вы или сдохнете, или отсидите-перекумарите. Пусть так, но зачем срок? – Лида плачет.

Пока варят новую дозу, Катя успокаивает Лиду. Лида тут единственная не сидела, а вот Катю судили трижды, и ей есть что рассказать. В 24 – грабеж, условно, потом воровство – 3 месяца поселения, затем опять воровство – 2 года общего, сейчас под условным.

Судя по Катиным рассказам, что на зоне, что в интернате, где она росла, примерно одинаково. «Когда первый раз попадаешь, да, другой мир, по-другому все живут, другая школа выживания. Но как себя поставишь, так и будет, – размеренно объясняет Катя. – Такая же жизнь, как и в реальном мире, только за решеткой. Форма одежды не своя, другие порядки, дисциплина, работаешь-работаешь на швейной фабрике днем, а вечером моешься. Чистота и дисциплина – самое главное в жизни».

– Катя, домой не собираешься, что ли? – интересуется Паша.

– Вот завтра на складе отработаю и пойду.

Катя живет в двухкомнатной вместе с мамой, отчимом, двумя сестрами, дедом и 2-месячной племянницей.

– В 14 лет я уже дома могла жить, могла не жить. С родителями спорила. Потом с одной женщиной по знакомилась, она плотно сидела на героине. Трое детей, маленькому полгода. Я сидела с ним. Потом надо было ребенку этому лечь в больницу, и я легла тоже, потому что мама его на кумарах. Потом тоже решила попробовать. Попросила ее, она мне сделала две точки. Первый раз страшно было, потом понравилось. Быстро работаешь, бегаешь туда-сюда – нормально. Я же не плотно, не как они – целыми днями.

– А когда мы ей первый раз иголку к вене поднесли, она в обморок грохнулась, – усмехается Яна.

– Хотела учиться на штукатура-маляра. Но по блату устроили на ламповый завод, выучилась на цоколевщицу. А работаю грузчиком. Знаешь почему? Мать пьет с отчимом, и бывают драки. Мне работа позволяет физическую форму держать. Я, дай бог, сильнее, могу отпор дать, защищаю младшую сестренку, старшую. Отчим-алкоголик, как напьется, держать себя в руках не может, обзываться начинает, и ему постоянно попадает от меня. Не могу терпеть оскорбления в свой адрес.

Паше чуть за 30, но он совершенно сед. Красивый, темные внимательные глаза. Все не забывает Ваджиков вариант, примеряет на себя.

– На стройках был бригадиром – 40 человек под на чалом, я только освободился, самый молодой. А когда зарплату задерживают, на объект по 10 тысяч дают, и разруливай как знаешь. Ну, выдаешь парням по тыще, себе, конечно, больше берешь. Только на мобильный по 300 три раза в неделю клал. Вот рабочие забухали, я тоже с похмелья – нет, приходишь, убеждаешь выйти на работу. Лидерские качества у меня – по край ней мере, были.

У меня и в тюрьме три соседа было, я жил человеком. Крикнешь в окно: «Тюрьма, тюрьма, дай мне погоняло, кумовское, воровское!» Ну и орут в ответ: лысый там, кирпич. И всегда угадывали. Парни просят: «Песню спой». Я пою, и тут атасник идет. Хату размораживают, вохра забегает, раз – отфигачили. Пацаны такие: «Из-за тебя». Но сами же просили. Били нас прутиками, дубинками, чтобы синяков не было. К оперу как ведут – киянкой обязательно по жопе давали. Хачики в охране ходили – Аниф и Ворон. Один держит, второй фигачит. У Ворона еще привычка такая – сначала криком пугает, потом фигачит.

Сам Паша уверен, что еще выкарабкается.

– Руслан, ноновец, подходил ко мне тоже тогда. Спрашивает: «За сестренку в тюрьму пойдешь?»

– И что ты сказал?

– Сказал – нет.

Приходит Дамир, приносит лимонад. Страшно хромает – «с жадности» задул десять кубиков в вену на ноге, и теперь нога гниет и требует уколов уже настоящего обезболивающего. Хвастается, что лимонад «натуральный, никакой химии».

Сейчас Дамир колется в «метро» (широкие вены под мышками – Е. К.). По тыльной стороне рук уже пошли красные опухшие потеки – крокодил быстро разрушает организм. Вены воспаляются изнутри, синяки загнивают, из-под кожи выходит гной. Быстро меняется цвет лица на серо-зеленоватый, крошатся зубы, нарушается походка. Первыми почему-то убиваются легкие – двусторонние пневмонии у крокодильщиков через одного. И крокодильщики умирают не от передозов – от «общего заболевания», когда внутренние органы отказывают один за другим.

Дамиру есть где варить, но шел мимо, и вот – до дому не дотерпел. Он скоро надеется завязать и излагает план своего спасения: «Мама квартиру мою продает через месяц. Забирает меня к себе. То есть варить будет негде, а значит, я перекумарю. А на деньги с квартиры мы купим мне машину: или «Шевроле Круз», или