Агния Кузнецова (Маркова) - А душу твою люблю... Страница 10

И теперь, когда с того трагического дня прошло двадцать шесть лет и Даль отдал все свои силы созданию Толкового словаря русского языка, стал членом-корреспондентом Академии наук, он помнил тот день во всех подробностях. Даль не жил эти годы в Петербурге, но смертельная болезнь Натальи Николаевны глубоко всколыхнула прошлое, и он приехал проститься с нею.

Даль стоял в прихожей, опираясь на трость, прямой, высокий, красивый, с длинной седеющей бородой, разделенной на две прядки, с густыми, тоже седеющими и длинными волосами. Умными маленькими глазами, провалившимися в темных глазницах, он внимательно оглядел лица всех и по ним определил для себя состояние больной, поэтому ни о чем не спросил, только поздоровался. Но все посчитали нужным известить о ходе болезни.

– Все так же, – сказал Александр.

– Или в забытьи, или молчит и о чем-то думает, иногда вслух вспоминает прошлое, – добавила Мария. – А когда Петр Петрович около нее, больше плачет.

А в это время навстречу другу семьи уже шел из кабинета Ланской, и сзади него тихонько плелись его дочери.

– Когда вы здесь, дорогой Владимир Иванович, мне кажется все поправимым, – с надеждой сказал он, пожимая руку Даля.

Девушки присели в почтительном реверансе, тоже оживились. Да и у старших детей Натальи Николаевны в глазах затеплилась надежда.

Даль прошел в комнату Натальи Николаевны один, затворив за собой дверь. В гостиной воцарилась напряженная тишина.

Даль долго стоял у кровати и глядел на исхудавшее лицо больной, бледные, прекрасные губы, темные тени под глазами, на которых покоились длинные, густые ресницы. Он глядел на пожелтевшую кожу шеи и рук, прислушивался к тяжелому, хриплому дыханию. Осторожно подвинул пуф, сел и правой рукой вынул из кармана часы на золотой цепочке, левой осторожно взял руку Натальи Николаевны в свою и стал отсчитывать пульс.

Ресницы ее задрожали, губы шевельнулись, точно силилась она улыбнуться. Не открывая глаз, она сказала чуть слышно:

– Владимир Иванович!

И снова хлынули воспоминания. Стоит Даль, молодой, статный, красивый. Без бороды, без усов. Румяное, свежее лицо, взгляд грустный, умный. Он потрясен смертью Пушкина, как и все его друзья. Она, не вытирая слез, сбегающих по щекам на шею, в память великого друга дарит ему перстень с изумрудом, который Пушкин не снимал последнее время, называя его талисманом, и черный сюртук Пушкина с небольшой, с ноготь величиной дырочкой от пули Дантеса. Даль берет перстень и одеяние друга. Руки его дрожат. Берет как величайшие хрупкие ценности, осторожно и надолго склоняет голову, точно поклон этот предназначается не Наталье Николаевне, а ему, Пушкину…

Неожиданно эти воспоминания перебивает музыка марша. Это играет оркестр на открытой сцене в парке на Каменном острове, куда она приехала со своей старшей сестрой Екатериной. Здесь, в здании, расположенном в конце парка, через день Наталья Николаевна принимает лечебные ванны. Женщины выходят из парка, и шумная толпа молодых кавалергардов окружает их. Кавалергарды сыплют веселые, но не очень-то умные остроты и шутки. Один из них Дантес, красавец с дерзким взглядом светлых глаз, с белокурыми волосами и надменными манерами человека, сознающего свою неотразимость. Он говорит Наталье Николаевне, немного рисуясь, нарочито подчеркивая свое волнение и изумление:

– Я никогда не думал, что на земле существуют такие неземные создания! Слухи о вашей красоте идут по всему Петербургу. Я счастлив, что увидел вас. – Скрестив руки на груди, он склоняется в низком поклоне. – Но, увы, пеняйте на себя, я теперь не смогу забыть вас. Отныне и впредь буду подле вас на балах, вечерах, в театре… Увы, таков мой удел.

Наталья Николаевна ничего не отвечает, в досаде идет прямо на кавалергардов, и они расступаются перед ней. Екатерина Николаевна с легкой кокетливой улыбкой торопится следом за сестрой.

Этот случай сразу же забывается. Таких восторженных комплиментов Наталья Николаевна слышала немало, преклонение перед своей красотой видит ежедневно. Она устала от этого. Иногда ей хочется стать незаметной.

Но на балу у Карамзиных Дантес не отходит от нее. Не спускает с нее влюбленного взгляда.

В свете барон Дантес появился недавно. Он приехал в Россию в октябре 1833 года с целью сделать карьеру. Во Франции это ему не удалось. В Россию он привез с собой рекомендацию принца Вильгельма Прусского, шурина Николая I, и, несмотря на то, что русского языка он совершенно не знал, был сразу принят корнетом в кавалергардский полк. Дантес был красив, достаточно умен и хитер, умел нравиться, особенно женщинам, и в петербургском светском обществе вскоре стал одним из самых модных молодых людей.

И вот день за днем, месяц за месяцем – лишь бы представился удобный случай – он следует всюду за Натальей Николаевной, пишет ей отчаянные письма; во время танцев на балах шепчет жаркие слова; подкарауливает всюду: в магазинах, на лестницах, на прогулках.

Наталья Николаевна вспоминает о том, как сестры смеялись и удивлялись, что Дантес всегда там, где должна была появиться госпожа Пушкина. Однажды они завтракали: детей уже покормили, а Александр Сергеевич работал, к столу он выходил обычно позднее; вдруг, смеясь, Александра сказала:

– Я предлагаю сегодня проверить интуицию барона Дантеса. Поедемте вечером в театр.

– Поедемте, – согласилась Наталья Николаевна, – и никому об этом ни слова.

– И все же Жорж Дантес в театре будет, держу пари, – предложила Екатерина, протягивая руку.

Наталья Николаевна, смеясь, положила на ее ладонь свою. Александра, тоже со смехом, легким ударом разъединила руки сестер.

Вечером, заняв свои места в ложе, уже перед самым началом спектакля они увидели, как в партер торопливо вошел Дантес.

Екатерина навела на него лорнет и со смехом доложила сестрам:

– Красный, вспотевший, будто бежал…

Дантес встречался с Натальей Николаевной у Карамзиных, у Идалии Полетики, у Строгановых и других общих знакомых. На глазах всего света демонстрировал, что потерял голову от любви, и свет с любопытством и злословием следил, что будет дальше.

Вначале Наталью Николаевну занимает ухаживание Дантеса, потом раздражает. Затем она начинает жалеть его и удивляется его постоянству. А потом… потом он становится необходимым ей на балах, в гостях, на прогулках. Она все рассказывает Александру Сергеевичу, ничего не скрывая и не чувствуя вины перед мужем.

– Мне веселее, когда он подле меня, – смеется она. – Но люблю я только тебя. И ты знаешь силу моего чувства, долга перед тобой, перед детьми и перед собой.

Пушкин терпит это постоянное присутствие Дантеса возле жены. Он ждет, что вот-вот легкомысленный молодой человек устанет от бесплодных вздыханий и влюбится в другую женщину. Но минул год, пошел второй – все оставалось по-прежнему.

Атмосфера сгущалась. Кольцо интриг сжималось вокруг Пушкина и его жены, которая по молодости лет многого еще не понимала.

4 ноября 1836 года Пушкин получил по почте письмо – «Диплом светлейшего ордена рогоносцев», члены которого под председательством «великого магистра» Д. Л. Нарышкина единогласно избрали Александра Пушкина его «коадъютором» и «историографом ордена». Такие же письма были разосланы друзьям поэта. Некоторые промолчали. А друг Пушкина Елизавета Михайловна Хитрово, получив на свое имя конверт, в который было вложено письмо, адресованное Пушкину, удивилась, но сочла своим долгом, не распечатывая, переправить его по адресу.

Посыльный Хитрово передал это письмо Александре Николаевне на крыльце дома Пушкиных. Она только что возвратилась домой и, постучав в дверь кабинета Александра Сергеевича, вошла туда, еще не сняв даже мехового головного убора.

Как всегда, в комнате был идеальный порядок. Каждый предмет занимал свое место. На полках аккуратно подобранные по величине книги, корешками наружу, без каких-либо книжных добавлений сверху. Стол же был завален бумагами.

Пушкин сидел не за столом, где ожидала увидеть его Александра Николаевна, а на диване, с письмом в руках. Конверт лежал рядом. Точно такой же конверт, какой держала в руках она, с тем же адресом, написанным той же рукой. Все это сразу же заметила наблюдательная Александра Николаевна, как заметила и то, что письмо это необычайно взволновало Пушкина.

Она подала письмо, и рука его дрожала, когда он его брал.

– Что случилось, Александр Сергеевич?

Он знал, что это не праздное любопытство. Он верил в безграничную дружбу и преданность свояченицы как к жене, так и к нему.

– Только ни слова Наташе. Не будем волновать ее, Сашенька.

И он подал Александре Николаевне исписанный по-французски лист бумаги, а сам разорвал конверт нового письма. И, убедившись, что это копия первого, не стал перечитывать.

Она с волнением прочла письмо дважды. Гнев поднялся в ее душе, и какая-то вещая тоска охватила ее. Но она постаралась не показать этих чувств Пушкину, скрыть их под маской брезгливости.