Александр Лозневой - Крепость Магнитная Страница 10

— Господин, гэрр, товарищ, не все ли равно! Называйте, как хотите. Как это по-русски: хоть горшком, только в печку не ставьте! Видите, я простой человек, так же, как и вы, советские, не люблю титулов.

— Меня удивляет не это, — сказала Галина. — Вы, владея русским языком, читаете наши газеты, а вот того, что составляет основу нашей жизни, так и не поняли или просто не хотите понять. Вы сейчас сказали мне: не следует учиться, а тем более быть машинистом. На мой взгляд, эти мысли мог высказать не высокообразованный немецкий специалист, а какой-нибудь отсталый церковник, скажем, поп или мулла. У нас в стране есть лозунг: «Каждая кухарка должна учиться управлять государством!» Как же нам, советским женщинам, которые пользуются всеми правами наравне с мужчинами, не идти в школы, техникумы, вузы!

— Кухарка… государством?

— Так учит Ленин.

— О, понимаю, Ленин — большой политик. Но это, как вам сказать, надуманность… Теория это… А теория, которой нет практика, все равно что ничего. Скажите, я не прав?

— Да, не правы. В нашей стране есть женщины — члены правительства, председатели колхозов, районных и сельских Советов. Ни в Германии, ни в какой иной буржуазной стране ничего подобного вы не увидите. Все это стало возможным благодаря той теории, которую вы не признаете, считаете «надуманной».

— Извините, я никогда не бывал политик, еще когда учился Берлинский университет, убегал от нее, как черт от ладан. Честно скажу, политика разбираюсь, как баран библия.

— Неправда. Вы убежденный буржуазный политик.

— Ой, нет! — замахал руками. — Я специалист по турбинам… И хотел сказать о главном. В данном случае для вас. Вы есть женщина и не должна думать о политике, а о том, как наибольш выгодно выйти замуж. Вам надо следить за собой, не отставать от мода. А вы все лето накрывался платком, у вас нет прическа, нет косметика… Да и когда вам заниматься этим, если восемь часов на работе, четыре — в институте… Получался, вы не свободны с утра до ночи. А зачем эта каторга? Молодость бывает один раз и проходит очшень быстро. У нас, в Германии, в основном, учатся те, которых никто не возьмет замуж. Это некрасивый, уродливый женщина…

— Бывают духовные уроды — это еще хуже.

— Простите, не понял, на что вы намекаете?

— Я вовсе не намекаю.

— О, да!.. Но мы говорим с вами о красота, который надо ценить и, если хотите, уметь выгодно продать. Да, да, не удивлялся, именно продать. У вас есть все, чтобы, как говорится, поднять цену. Но вы не умеете это делать. Вы очшень далеко от счастья… Искренне сожалею о вашей бедности.

— Наоборот, я счастлива! Скоро кончу институт, стану инженером.

— Счастье, это когда инженер — муж.

— А если жена умнее мужа? Если по своим способностям она выше…

— Тем хуже для нее! — перебил Гартман. — Ум — это для мужчин. Жена должна уметь готовить вкусный пища, красиво одеваться, принимать гостей. Встречать и провожать мужа на работа. И еще, как это, черт побери, ну… обласкать его! Скажу прямо, на такой, как вы, я не хотел жениться… Зачем мне жена политик, да еще — инженер! Мне нужен семейный уют, а разве она создаст его? У нее никогда не хватал времья… Вместо того, чтобы быть элегантной, ласкать мой взор, она будет рассказывать мне про турбинный лопатка, про вакуум, шестеренка… Очшень мило! С такой женой долго не проживать. Настоящий жена — это яблонька в цвету. Она должна источать счастье, а не запах мазута!

— Не думаю, что у всех немцев такие жены.

— Да, конечно, но жена немца во всем зависит от мужа, она делает все, что он захочет.

— Выходит, рабыня?.. Впрочем, это не ново! Немецкие женщины, как вы знаете, крепко скованы тремя «К» — кюхе, кирхе, киндер. Ничего они у вас не видят: возятся на кухне, молятся, растят детей…

— Правильно!

— Вы так думаете?

— А как же! Нам известно, русская женщина не ходит в церковь, знает только работа, она — груба, невоспитанна… А кирхе — это смягчает душа. Это единственное, что отвлекает немецкий фрау от бренной жизни, облагораживает ее, возвышает. Наконец — это нежность, это — сама поэзия!

— А если фрау нечего есть: куда ей идти — на работу или в церковь?

— Халина, вы злой политик! Но я скажу, нечего есть, когда муж безработный. Теперь, слава богу, есть работа, очень мало таких, которые лентяи… И еще хотел сказать — слабо у вас культура быта, очень слабо. Был я в вашей столовой, так там рабочий ест котлета деревянной ложка, который прячет за голенище. В России нет вилка, смешно!

— У нас многого не хватает, и вы сами знаете почему. Еще недавно наша страна была полуколонией. И те, кто управлял ею, не очень-то заботились о благополучии народа. Да, это верно, мы едим деревянной ложкой, но все-таки едим. А вот на вашем заводе вообще не было столовой: рабочие питались кто как мог. Иностранные толстосумы беззастенчиво грабили Россию среди бела дня. Душили ее… Какая уж там культура!

— Халина, зачем так? Не надо политика. Я порядочный немец и говорю вам правда — никакой классовой борьбы нет и не может быть, все это выдумал Карл Маркс.

— Интересно! Никаких классов, никакой борьбы, — усмехнулась Галина. — Да вы же, богачи, сами порождаете эту борьбу. Ежедневно и ежечасно. Действуете, можно сказать, точно по Марксу!

— Мы ничего этого не делаем.

— Как же не делаете. Вы запрещаете забастовки, разгоняете демонстрации.

— Это беспорядок, и его не можно терпеть.

— Вот-вот… не только разгоняете забастовки, а открываете по бастующим стрельбу. Что это, по-вашему, — театральное представление или игра в гольф? Я уже знаю, что вы на это скажете, но что бы вы ни сказали — это и есть та самая, жестокая и беспощадная, классовая борьба, которой вы не признаете и которую, кстати, не выдумал, а открыл ваш великий соотечественник — Карл Маркс.

— Рабочий хитрит, он всегда хотел иметь больше. У него есть работа, но ему этого мало, он требует еще и права…

— А капиталист не хитрит? Он, как правило, всегда стремится заплатить меньше; ему нужна прибыль. Много прибыли! Он считает: у него должны быть и прекрасный дворец, и яхта, и лучший автомобиль. И само собой понятно — все права. А вот рабочему, по-вашему, это не нужно. В общем, у одного — миллионы, у другого — не хватает на хлеб.

Гартман прищурил глаза:

— Халина, вы есть настоящий красный комиссар! Но довольно… Пора за работу.

7

Роза медленно поднималась на гору Магнитную. В сумке у нее шприц, банки, горчичники. Гору можно обойти, да делать крюк — кому охота. Лучше — напрямик.

Одолев первый пригорок, удивилась: там внизу, снег, а тут все ветром сдуло, камни ледяной коркой подернулись.

Стоя, засмотрелась на развернувшуюся панораму стройки. Над кружевами лесов, над мартеновскими трубами, над домнами — низкое, мутное небо, то и гляди — начнется непогодь. Перевела взгляд на карьер, где работает муж, можно бы зайти, да ладно — некогда. Однажды она была у мужа на работе, наблюдала за взрывами, которые он производил. Страшно!

«Главное, через вершину, а там до поселка — рукой подать», — утешала себя. Неожиданно налетел резкий ветер, обдал ледяной крупой. Повернулась спиной к ветру, а он, будто поняв ее маневр, завихрился, поддавая с боков, сверху, снизу. Наконец, собрав силы, ударил с налета в грудь! Роза поскользнулась и упала. Поднялась чуть не плача, больно ушибла колено, чулок порвался. Вывалившуюся из рук сумку отнесло ветром в сторону, но куда девалась варежка?..

Дыша на коченеющие пальцы, шла. Еще немного — и она будет на обратном скате: там, наверное, тише, теплее. И тут ощутила новый удар ветра. Над головой неистово завыли провода. Подняла голову, что ж, она так и пойдет — от столба к столбу. Но и столбы и провода вдруг исчезли, растворились на ее глазах. Все вокруг заслонила метель. Где-то в ином мире остался город, и она не может понять, где он — впереди или сзади, справа или слева. О если бы Янка знал, что она здесь, все бросил, уже бы искал ее. Зря не зашла, не сказала, куда направляется.

Удивилась, не понимая: шла на гору, а тут — низина. Куда девалась гора? Боясь окончательно сбиться с пути, остановилась: «Если идти прямо, вперед… Нет, нет, лучше, наверное, назад, ей кажется — город там… Маленького поселка уже не найти, набрести бы на город».

Акман-токман не унимался, коченели руки, ноги: нельзя стоять — двигаться, двигаться! Подхватилась, побежала, не зная куда, лишь бы согреться. Вскоре на лбу даже пот выступил. Но едва остановилась, как опять ощутила холод.

Страшно, по-волчьи, выл ветер, залеплял глаза снегом, и негде укрыться от него, переждать, согреть душу. Шла в одну, затем — в другую сторону, надеясь таким образом набрести на какое-нибудь строение, и вдруг различила под ногами пучки ковыля. Сухие, упругие, не поддающиеся никакой погоде, торчали они из-под снега, будто проволока. Значит, она в степи? Сжалось в комок сердце: заблудилась!.. Нога вроде отошла, но вот большой палец… Хорошо бы сейчас валенки. Да о каких валенках могла идти речь, если их совершенно не бывает в продаже. С трудом достала ботинки из свиной кожи. Когда обувь поступает в магазин, выстраиваются длинные очереди. Иной раз можно бы и постоять, но, кроме денег, нужно иметь талон. А талоны выдаются в первую очередь ударникам. Единственное место, где можно купить кое-что из обуви, — это базар. Но спекулянты заламывают такие цены, что за простенькие туфли приходится платить чуть ли не двухмесячный заработок.