Александр Лозневой - Крепость Магнитная Страница 9

Покипев, он успокоился, и опять, как ни в чем не бывало, принялся угощать матроса. Вывалил из кулька конфеты на стол, открыл банку консервов «Бычки в томате»: «Прошу!» Платон хорошо знал и эту сторону его характера: наплюет в душу, а через минуту-две целоваться лезет.

Не став закусывать, не взяв ни одной конфеты, Платон поднялся и молча ушел.

В окне Галины горел свет: значит, дома. Однако на стук в дверь вышла не она, а жена Котыги, Настя. Худая, мрачная.

— Мне Соловьеву…

Настя в недоумении посмотрела на матроса:

— Нэма дома… На работи… То исть до подружки ушла… — явно путаясь, заговорила она. И вдруг, оттеснив Платона, захлопнула дверь перед самым его носом. — У-у, нахлебався! Уходь, а то милицию покличу!

— Не покличешь. Незачем ее звать, милицию. А Галинке скажи: люблю ее… Понимаешь, люблю!

Настя не отозвалась.

6

На Центральной электростанции начался монтаж очередной, четвертой по счету, турбины, построенной по специальному заказу немецкой фирмой АЭГ.

— Видали! — спешил поделиться новостью хромой кочегар. — Не кака-нибудь динамика — махина! Больше сорока аршин в длину. Новейшее, так сказать, достижение.

— Дадут тебе немцы — новейшее.

— А ты помолчал бы, Коська, — обернулся кочегар. — Не знаешь, а споришь. Пятьдесят тыщ киловант — не суп с картошкой! Невиданное, скажу тебе, дело. Да и почему им, германцам, не продать? Буржуи, они на золотишко падкие. Заплати поболе — родного отца не пожалеют.

— Видели это — лучшее, — не унимался парень, которого назвали Коськой. — Екскаватор германский сперва вон как хвалили — и производительный, и надежный, один за сто землекопов справится. А на деле-то, оказывается, совсем не то: раз-два копнет — и на ремонт. День, можно сказать, работает, два стоит.

— А кто в энтом повинен? — подхватил хромой. — Да мы же сами! Золотом за искаватор заплатили, а ничего в нем не кумекаем. Не привыкши, значится. Да и то сказать, техника, она хуть своя, хуть чужая, все одно понятиев требует. А раз у тебя энтих понятиев нет, так зачем ты, дурак, ее гробишь? Сперва инструкцию поучи, как ты от сохи, значится… И тебе не все сразу… Недавно сам такой был. А вот курсы закончил, будто сызнова народился. По-ученому соображать стал…

— Постой, а в этой махине разбираешься? — подступил Коська. — Объясни, чтоб всем понятно, а то бают всякое.

— Можно, а чего ж не объяснить. На курсах предподавали. Учили, значится. Теперь мы учить будем… Так вот, спрашивается, что за диковина, к примеру сказать, турбина? Отвечается: статор и ротор. Я про главное говорю, а что там винты, лопатки разные — все мелочь. Ну, сами понимаете, турбина есть турбина. И ежели, скажем, получилась хорошая, так и хулить ее не следоват… Энта самая, которую, значится, из-за границев привезли и теперя налаживают, прямо скажем, насчет килавантов дюже агромадная. Такая агромадная, что ежели на полный ход ее пустить — в двенадцать часов ночи иди — иголки собирай! Но опять же, она не токмо свет, но и тепло давать могет. Умей токмо проводки подключить — и на что тебе дрова, на что уголь! Сиди, блаженствуй. А еще, коли хошь, блины или оладьи на лектричестве жарь, потому как киловантов хватит и еще останется.

— Киловант — это что?

— И не стыдно тебе, Коська, — удивился хромой. — Такой большой, а непонятливый. Русским языком тебе обсказывал: киловант — сила энто, по-ученому, мощь, значится. Понял теперь? К примеру сказать, пятьдесят тыщ лошадей, а может и боле, кто знает. Заработает — увидим… Вот она в чем штука-то!

Турбина, купленная в Германии, была самой мощной на Магнитострое, да и, пожалуй, на всем Урале. Об этом только и говорили на стройке. Многим, понятно, хотелось взглянуть на нее, убедиться: а так ли это? Приходили, рассматривали. Некоторые вздыхали, сожалея, что такие машины выпускают только за границей.

— Да, Ермания, она того!..

Другие, более сведущие, говорили, что со временем из нашей стали не только турбины, ракеты для полета на Лупу будем делать. А комсомолец Глытько уверял, будто сам лично статью учителя Циолковского читал, так в ней прямо сказано: человек обязательно полетит на другие планеты. Вот ведь как!

Не могла не побывать на площадке, где монтировалась турбина, и Галина Соловьева. Осмотрев уже обозначенные ее контуры, живо представила, как вскоре эта энергетическая махина во много раз перекроет мощность турбины номер один, на которой она, Соловьева, работает. Поистине, чудо!

В конце зала показался главный специалист по монтажу — Гартман. Невысокий, поджарый, лет тридцати семи. По его приезде на электростанции пошли слухи, будто он крупный капиталист, наследник того самого Гартмана, который в свое время владел паровозным заводом на Украине.

— Какой же он капиталист? — дивилась Галина. — Работает, как все, руки в масле…

— Для виду, чтоб, значится, авторитет, — пояснил хромой кочегар. — Без авторитету им нельзя.

А однажды кто-то прямо спросил Гартмана, правда, что он миллионер?

Не моргнув глазом, тот ответил, что в этом есть доля правды, но больше выдумки. Его предок, действительно, владел крупным заводом в Луганске. Был богатым человеком и много лет жил в Петербурге. Когда же в России началась революция, бросил все и бежал в Германию. Потеряв таким образом капитал, никогда уже не мог расправить крылья.

— Так что нам, его наследникам, почти ничего не досталось, и мы вовремя занялись каждый своим делом. Мы гордимся, что наш завод уцелел, что на нем, кстати сказать, работал известный советский вождь Клим Ворошилов; что завод и теперь приносит большой польза для русский народ.

Гартман не походил на иностранных специалистов, особенно на пузатых и чванливых американцев, разъезжавших в одноконных шарабанах. На плечах у него — комбинезон, и он с виду простой трудяга. Поселился не в коттедже, где жили, в основном, инспецы, а в обыкновенном деревянном доме, рядом с рабочими. В доме не было ванной, и он, как все, ходил в баню. Любил задержаться в парной с кем-нибудь из рабочих, похлестать друг друга веником и затем распить по кружке пива.

Вставал Гартман рано, распахивал окно, ставил на подоконник патефон и ровно в шесть утра проигрывал «Интернационал». Мимо проходили рабочие, дивились: какой же он буржуй, вон как за революцию!

Узнав, что Галина изучает в институте немецкий язык, проникся к ней особым уважением. Все чаще стал попадаться ей на глаза. Идет дивчина с работы, вдруг — откуда ни возьмись — он. Вот и сегодня заулыбался, подходя:

— Здрасте!

— Гутен морген.

Что ни говори, приятно ему, такая девчонка — и по-немецки… Он готов припасть к ее руке, да знает — комсомолка, не позволит. Целовать руку женщине, если она даже очень нравится, здесь, в России, не принято. Вернее, отменено. И называется, как он точно узнал, пережитком прошлого, а по-комсомольски — гнилым мещанством. Стоит Гартман, думает, как давно он не прикасался к женской ручке. Так и одичать можно!.. И опять — к Галине:

— Знакомитесь с нашей техникой?

— Так, бегло… Нет времени.

— Жаль. Могу стать вашим гидом.

— Спасибо.

Инспец нередко заигрывал с русскими девушками. Вот и сегодня, оказавшись рядом с Галиной, сказал:

— Вы цветущая роза!.. Нет, нет, это не комплимент. Как это по-русски… от чистейший сердце! — Потом, дотронувшись до ее спецовки, скривил лицо: — Очшень плохо… Такой прекрасный девочка и одевался в промасленный тряпка. Прятать цветок в навоз — преступление!

— Извините, не понимаю.

— Если бы я был начальник, я не позволял вам стоять у турбина. Вы есть русская красавица, мне жаль вас. Эта работа вообще не для женщин. Вы же не только машинист турбина, но еще и студентка. Учитесь, как у вас говорят, без отрыва от производства. Это очшень трудно, вам даже некогда глянуть в зеркало… Ведь, правда?

— Бывает. Но я задалась целью стать инженером.

— Инженером… при такой обаятельной внешность?

— Вы смущаете меня, господин Гартман. Я…

— Стоп! — не дал договорить. — Зачем вы называй меня господин? В красной России давно нет господ и это слово для вас неприятно. Зовите просто — товарищ Гартман.

— Нет, — сказала Галина. — Вы человек иного класса.

— Какой есчо — иной класс? — дивился он. — Все люди одинаковы: у меня, как и у вас, голова, руки, ноги. Природа, она всем дала поровну. И я был бы счастлив, если бы вы сказали мне — геноссе. Попробуйте, и это сразу уравняет нас.

— Называть инспеца товарищем у нас не принято. Вы для нас — господин, если хотите, гэрр…

— Господин, гэрр, товарищ, не все ли равно! Называйте, как хотите. Как это по-русски: хоть горшком, только в печку не ставьте! Видите, я простой человек, так же, как и вы, советские, не люблю титулов.

— Меня удивляет не это, — сказала Галина. — Вы, владея русским языком, читаете наши газеты, а вот того, что составляет основу нашей жизни, так и не поняли или просто не хотите понять. Вы сейчас сказали мне: не следует учиться, а тем более быть машинистом. На мой взгляд, эти мысли мог высказать не высокообразованный немецкий специалист, а какой-нибудь отсталый церковник, скажем, поп или мулла. У нас в стране есть лозунг: «Каждая кухарка должна учиться управлять государством!» Как же нам, советским женщинам, которые пользуются всеми правами наравне с мужчинами, не идти в школы, техникумы, вузы!