Николай Самохин - Рассказы о прежней жизни Страница 11

Доблестный сержант Головко, который явился уже не с тремя, а с шестью помощниками, взял генеральскую квартиру «на шпагу». Обеспамятовавших дядю Васю и Саньку орлы его покидали в бортовую машину и на большой скорости увезли в неизвестном направлении.

…Утром проснулись мужики — как ничего не было; ни генерала, ни генеральши, ни казарменного положения. Тот же заборчик облупленный. К заборчику кисти прислонены. Рядом сами они лежат — валетом. Перед глазами площадь знакомая простирается. Головы, как всегда, с похмелья болят.

Только над головами деревья не зелеными, а желтыми листочками пошевеливают…

Что же касается до генерала, то он после этой истории совсем другим человеком сделался. Оставил легкомыслие-то свое. Пересмотрел. Теперь уж он подчиненным «вы» не говорит — до подполковничьего чина включительно. И в голосе генеральская раскатистость появилась, на букву «р» стал нажимать. Особенно когда раскалится да начнет слова произносить, которых от него раньше слыхом не слыхивали.

Капитан Хверапонтов, старый служака, эти перемены в генерале одобряет.

Шофер же генеральский, который в заочной аспирантуре учится, не очень. И понятно почему. Он теперь свои конспекты от генерала прячет и даже за баранкой по стойке «смирно» сидит.

ВТОРОЙ КОЛОБОК. (ПОИСКИ И НАХОДКИ)

Впервые мысль о том, что Колобок мог быть не одни, пришла ко мне в голову случайно. Помню, однажды в субботнее утро жена готовила завтрак, а я для чего-то зашел на кухню. Жена пекла мои любимые коржики. Один уже румянился на сковородке, а второй она только раскатывала.

— Послушай, — сказал я, — а зачем, собственно, нужен второй коржик?

— Как это зачем! — удивилась жена. — Один — тебе, одни — мне. Ты что, думаешь — я святым духом питаюсь?

— Хм, — сказал я, — выходит, если бы нас оказалось трое… Гость, допустим, какой-то…

— Ты поразительно догадлив, — сказала жена. — Тогда я испекла бы три.

Я пропустил мимо ушей ее колкость и глубоко задумался.

«А как же Бабка? — думал я. — Ну, та самая, что по сусекам поскребла, по полочкам помела и Колобок испекла? Небось, она тоже не святым духом питалась. Тогда почему испекла лишь один Колобок? Правда, раньше в бедных крестьянских семьях существовал обычай — хлебать всем из одной общей чашки… Но одно дело — одна чашка и совсем другое — один Колобок. Не собирались же они кусать от него по очереди. Странно, странно…»

Я попытался рассмотреть эту проблему с другой стороны — умышленно под углом невозможности появления второго Колобка. Допустим, в то утро у Бабки хватило муки только на один Колобок… О чем, кстати, и свидетельствует фраза: «по полочкам помела, по сусекам поскребла…» Но, во-первых, Бабка могла вместо одного большого Колобка испечь два маленьких. А во-вторых, откровенно говоря, не такой уж бедной была эта Бабка. Если во всей истории с Колобком и есть противоречия, то они как раз относятся к оценке материального благосостояния Бабки и Деда. Ведь замешен-то Колобок был, как-никак, на сметане. По его же собственному свидетельству. Вспомните-ка: «Я Колобок, Колобок…» та-та-ра-та-та и так далее… «на сметане мешен». Оказывается, была у Бабки сметанка! А значит, была коровка. И, вполне возможно, мучица. Короче говоря, не имелось у Бабки достаточных оснований для неиспечения второго Колобка, в то время как испечь его подсказывали и здравый смысл, и естественная потребность.

Но почему же тогда до нас не дошло никаких сведений о судьбе второго Колобка? Короткий, но яркий путь первого описан со всеми подробностями. С того самого момента, как спрыгнул он, горячий и неопытный, с подоконника, покатился за порог, за околицу, в темный лес. Как в дальнейшем, постигая жизнь и накапливая опыт борьбы, перехитрил он недалекого Зайца, грозного Медведя и кровожадного Волка. Как докатился, в конце концов, до той прогалинки, где пал жертвой чудовищной провокации Лисы. А второй?

Что произошло с ним?

Ответ на этот вопрос могли дать только тщательные и всесторонние розыски.

В Деревне я сразу отправился к школьному учителю. Им оказался милейший человек Иван Иванович, краевед-любитель. Иван Иванович привел меня на бывшую окраину Деревни, а теперь — административный центр, и показал рукой па здание нового Дома культуры.

— Вот здесь вот, на этом самом месте, и стояла избушка Бабки с Дедом, — сообщил он. — В позапрошлом году снесли — в связи со строительством.

— А уверены ли вы, что это были те самые Дед и Бабка, не другие? — спросил я.

— Те, — сказал Иван Иванович. — Вне всяких сомнений. Здесь, видите ли, существует традиция — испокон веку пекут только блины да шанежки. А эта Бабка, рассказывают, переселенкой была — из Воронежской будто бы губернии. Ну и, кроме колобков, так ничего стряпать и не научилась. У них даже прозвище по-уличному было Колобковы. Так присохло, что настоящей-то фамилии никто уж и не помнит.

— Ну, а что касается второго Колобка, — Иван Иванович развел руками, — тут я вам ничего определенного сказать не могу. Ни за, ни против. Может, и был. Гипотеза ваша выглядит в общем-то убедительно… Да вы поговорите со здешним старожилом. Он от Бабки с Дедом через три двора когда-то жил — возможно, и запомнил что.

Вечером того же дня я встретился со старожилом — высоким бритым стариком в клепаных джинсах, заправленных в кирзовые сапоги.

— Точно ли Колобок был из вашей Деревни? — спросил я для страховки. — Не из другой какой?

— Как так не с нашей! — обиделся старожил. — А откуль же он? Скажуть тоже — не с нашей!.. Да у нас, дорогой товарищ, дажить пенек сохранился, с которого он ведмедю песенку пел!

И старожил повлек меня за околицу — показывать пенек.

— А что, Дед этот, какой из себя был человек? — продолжил я расспросы. — Капризный, может? Бабку свою, допустим, тиранил? Короче — не домостроевец ли?

— Куды там дома строить! — отвечал старожил. — Он свою-то избушку всю жисть колом подпирал. Жидкий был старичок, слабосильный. Бывало, выйдить за ворота, сядить на бревнышки и сидить — караулить, у кого махорки стрельнуть на закрутку. А мы, парни, идем на вечерки и уж знаем, чего он ждеть. Ну и сыпанем ему специально горлодеру. Он сычас папироску скрутить, разок-другой затянется — и брык с бревнышков. В обмарик, значить…

— Простите, я несколько о другом. Вот, к примеру, были у вас в Деревне такие мужики, ну, эгоисты, что ли? Допустим, сам ест пироги, а жене не дает?

— Как не быть, — сказал старожил. — Хоть того же Потапа Кожина взять, кузнеца… Сычас велит себе блинов напечь и садится исть. А жене с ребятами кислую капусту поставить… А то еще по-другому измывался. Прикажить им тоже блины исть. Тольки сам подсолнечным маслом поливаить, а их заставляить в карасин макать. Так с карасином и наедятся… Всякие звери были, дорогой товарищ.

— А Дед, стало быть, судя по вашей предыдущей характеристике, не мог так поступить в отношении Бабки? — уточнил я.

— Почему не мог, — сказал старожил, — мог, старый кукиш. Мужик — он дурак. Ему над бабой покуражиться — хлебом не корми.

Тем временем вышли мы в молодой лесок, выросший на месте давнишних порубок.

— От здеся, — ткнул сапогом в самый приметный пенек мой провожатый — Тут его, аккурат, ведмедь и съел.

— Как медведь?! — воскликнул я, в растерянности опускаясь на пенек. — Ведь его же Лиса съела!

— Ну, пущай лиса, — согласился старожил, равнодушно зевнул и попросил на четушку…

Не буду утомлять читателя подробным описанием дальнейших поисков. Скажу только, что сведения у меня накапливались самые противоречивые. Так, сторож сельсовета Акулина Кондратьевна заявила:

— Видать не видала — соплива была ищо, а знаю, что два колобка Бабка пекла. Ты подумай, кого бы она сама-то ела? Это теперь у вас в городу с жиру бесятся, пято-десято готовят. Вот и едят потом: один коклетки, другой бутыброды-чертоброды. А раньше, милок, буты бродов не было. Намнут котел картошки — н шабаш.

Заведующий клубом Володя развернул передо мной сравнительную статистику, перечислил количество безлошадных крестьянских дворов и с цифрами в руках убедительно доказал, что в иные годы у некоторых хозяев не только на колобок, а и на просвирку муки не набралось бы.

— Так что, товарищ писатель, этого самого Колобка, я думаю, вообще не было. А возник он, скорее всего, как миф, как легенда, порожденная мечтой беднейшего крестьянства о материальном достатке, о будущей светлой жизни.

Наконец, в городе уже, разбирая архив полицейского управления, наткнулся я на донесение станового пристава Глотова полицмейстеру Квартириади, в котором среди прочих содержалась и такая фраза: «Довожу до сведения Вашего превосходительства, что Бабка опять пекла колобоки…»

«Колобоки… колобок-и… Что это, описка? Или господин пристав просто не очень грамотно произвел множественное число от слова колобок?» Размышляя над этой загадкой, я шел по улице, как вдруг, носом к носу, столкнулся с главным агрономом Деревни, приехавшим в город на курсы повышения квалификации.