Николай Самохин - Рассказы о прежней жизни Страница 12

Наконец, в городе уже, разбирая архив полицейского управления, наткнулся я на донесение станового пристава Глотова полицмейстеру Квартириади, в котором среди прочих содержалась и такая фраза: «Довожу до сведения Вашего превосходительства, что Бабка опять пекла колобоки…»

«Колобоки… колобок-и… Что это, описка? Или господин пристав просто не очень грамотно произвел множественное число от слова колобок?» Размышляя над этой загадкой, я шел по улице, как вдруг, носом к носу, столкнулся с главным агрономом Деревни, приехавшим в город на курсы повышения квалификации.

— Все ищете, товарищ литератор? — спросил агроном, пожав мне руку. — С Бабкиной сестрой-то уже встречались?

— Сестрой? — опешил я. — Какой сестрой?!

— Ну, как же, — сказал агроном, — Сестра у неё здесь, сродная. Лет уж пять в городе живет. Перевезла ее дочка — за внучатами доглядывать. Неужто не знали?

— Голубчик! — взмолился я. — Ведите меня к ней!..

— Два Колобка было, батюшка, два, — сразу же подтвердила старуха. — Как сычас помню: прибегла я к ним утречком, а Колобки-то на окошке студятся — рядышком.

— Скажите. — заволновался я, — скажите, умоляю! — куда же девался второй?!

— А съели они его, батюшка. Тем же утром и съели — куды ж ему было деваться.

— Ба! — подала голос внучка-пионерка. — А раньше ты рассказывала, что они его странничку отдали.

— Цыц! — прикрикнула старуха. — Странничку они хлебца вынесли!.. Не слухай ее, батюшка, — зашептала она, повернувшись ко мне, — глупая она ищо. Съели — истинное слово. Шибко они. родимые, колобки обожали. А уж за тем, который упал ды разбилси, так плакали, так плакали…

СЧАСТЛИВЫЕ КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА. СКАЗКА

Если верно, что рыба гниет с головы, то допустимо и обратное положение: та рыба, у которой голова в порядке, не подвержена тлению во всех прочих местах.

А теперь от рыбы перейдем непосредственно к будням одного государства, в котором все были счастливы, потому что были счастливы король и королева. Дело в том, что Его Величество король исключительно любил Ее Величество королеву, а Ее Величество королева безмерно обожала Его Величество короля. И всем подданным это было хорошо известно, потому что глашатаи ежедневно, с четырнадцати сорока пяти до семнадцати часов, сообщали, что между ихними Величествами царят небывалые мир да любовь.

Если во дворце случался прием или, скажем, устраивалось представление, король вел королеву под ручку, усаживал на трон и немедленно доставал из кармана дорогую конфетку. Когда Ее Величество докушивала гостинец, король забирал у нее бумажку и тут же вручал другую конфетку — еще вкуснее и дороже.

При этом он не забывал спрашивать:

— Вам хорошо видно, Ваше Величество? Не застит голова вон того советника?

А королева отвечала:

— Ах, Ваше Величество, вы так добры ко мне, не утруждайтесь, прошу вас, я потерплю.

Иногда король слушался ее, но чаще подзывал пальцем телохранителя и говорил:

— Пойди-ка, братец, отсеки башку Его Сиятельству. Она королеве правый угол сцены загораживает.

Вот какая между ними была любовь! Окружающие княгини и баронессы проливали слезы умиления. Музыканты, преданно глядя на коронованных особ, сами, без понуканий капельмейстера, дули в трубы. А первый министр, кряхтя и сморкаясь, казнил себя за то, что опять не удержался, обругал свою старую министершу черепахой, а одной молоденькой фрейлине, наоборот, подарил кружевную комбинацию.

Однако прием заканчивался, и король с королевой возвращались в свои покои.

— Господи! — восклицала Ее Величество, сжимая пальцами виски. — Сколько раз можно говорить — не стучи так своей короной. Голова раскалывается!

— О-о, дьявол! — сдержанно рычал король, — В собственном королевстве изволь ходить на цыпочках! Надоела такая жизнь!

— Ты намекаешь на то, что взял меня без королевства?! — всхлипывала Ее Величество. — Так я уйду! Я развяжу тебе руки! Пожалуйста, женись на этой дуре-принцессе из тридесятого царства! Только учти, королевича я тебе не оставлю!

— Нет, ты не уйдешь! — яростно гремел король. — Чтобы обо мне говорили, будто я выгнал тебя с королевичем на улицу?! Дудки! Такого удовольствия я тебе не доставлю!.. Сам уйду! Свет не без добрых королей — какой-нибудь приютит.

И Его Величество начинал собираться. Он укладывал в чемодан две пары нижнего белья, запасную корону, бритвенный прибор и теплые носки. Потом ставил свою поклажу у дверей, чтобы завтра чуть свет навсегда покинуть пределы королевства.

Но завтра опять был прием, и король, повздыхав, набивал карманы дорогими конфетами.

Снова король с королевой светились взаимной нежностью, музыканты старательно надували щеки, придворные дамы утирали добродетельные слезы, а первый министр, краснея и отворачиваясь, корил себя за греховные мысли о молоденькой фрейлине.

Король с королевой прожили много-много лет и умерли в один день. Память о них, как о самых пылких супругах, до сих пор живет в той счастливой стране. И если случается, что какой-нибудь простолюдин, по молодости да но глупости, прибьет жену, родители ему обязательно скажут:

— Эх, рожа твоя бесстыжая! И когда ты человеком станешь?! Брал бы пример с покойничка короля!

На что такой буян отвечает:

— Да я один разве? Вон и Донька Седельников своюматаню кажин день вожжами полоскает. И Перекукуевы все характерами не сходятся. И дядя Кондрат как на базар едет, так тетку Аксинью в амбар запирает… А король — что ж. У него королева была, а не тетеря, вроде моей. Окромя того, говорят, одних чемоданов осталась тыща штук. И в каждом по две пары белья. Это ж понимать надо…

КРУГЛЫЙ ДУРАК. СКАЗКА

Жили-были старик со старухой. И было у них три сына: двое умных, а третий дурак.

Очень это обстоятельство старика со старухой огорчало. Умные что ни сделают — все ладно, всё хорошо. А дурак за что ни возьмется — все не так, все по-дурацки.

— Ох, горе луковое! — вздыхает мать. — И в кого ты уродился?

— Хы! — говорит дурак и — палец в нос.

— Как дальше-то жить будешь, голова еловая? — спросит отец.

— Хы! — отвечает дурак.

Бились-бились родители, колотились-колотились, видят: никакого толку от дурака нет.

Собрались они тогда и пошли к одному знакомому старичку-волшебнику.

Так и так, говорят, есть у нас три сына, двое умпых, а третий — дурак. Умные что ни сделают — все ладно, все хорошо. А дурак за что ни возьмется — все не так, все по-дурацки. Сделай милость, поправь ты нашего младшенького.

— М-да, — говорит волшебник. — А что, мамаша, сынок ваш окончательно круглый дурак или так себе — придурок?

— Ох, круглый, батюшка! — отвечает старуха. — Такой круглый, дальше некуда.

Подумал волшебник и говорит:

— Есть средство. Присылайте вашего сынка. Раз круглый — можно попробовать. Вот с придурками — с теми много труднее. Только одна баба-яга и берется их пользовать.

Ну, прислали родители дурака, волшебник ему и говорит:

— Научу я тебя одному слову — волшебному. Оно тебя с другими людьми выравняет. Постой, да ты, может, такой дурак, что и слово-то волшебное не запомнишь.

— Небось, запомню, — отвечает дурак. — Давай называй слово, не скупердяйничай.

— Ну слушай. Что бы у тебя ни спросили: про себя, про других или в смысле оценки явлений, отвечай одно: а я, мол. дурак. Дурак и точка.

— Хы! — говорит дурак. — Чо тут помнить-то!

— А ты не скалься, — отвечает старичок. — Лучше на ус мотай. Да еще помни: в больших ли, в малых чинах будешь — спаси тебя бог закобениться, сказать, что умный. Как такое брякнешь — тут тебе и конец.

Запомнил дурак волшебное слово и пошел домой. Ну, попятно, из-за дурости своей не прямо пошел, а дал крюка версты четыре. И так получилось, что угадал он мимо царского дворца. А там как раз сидел на крылечке царский конюший. Сидел, семечки щелкал и разные проблемы обдумывал. А самую главную он проблему обдумывал — кто же теперь будет на царской конюшне работать, поскольку младшего конюха кобыла залягала?

И тут видит конюший — идет мимо парень. Из себя здоровый, морда красная.

— Эй ты, онуча! — закричал конюший. — А ну, подь сюда!

Подошел дурак.

— Ты кто такой есть? — спрашивает его конюший.

— Дурак я, дяденька, — отвечает дурак. — Дурак дураком.

Конюший даже семечкой поперхнулся.

— Ага, — говорит, — понимаю… того, значит… А про себя думает: «Нет, он не дурак. Дурак разве про себя такое додумается сказать. Возьму-ка я его младшим конюхом». И взял.

Прошла неделя-другая — на конюшне новая беда: два лучших жеребца сдохли. Сам министр двора заявился — белый, как молоко, и щека дергается. Отозвал дурака в сторонку, давай пытать: отчего да почему такое приключилось, не ворует ли конюший овес и не говорил ли он, что собирается в Турцию сбежать?