Михаил Колесников - Алтунин принимает решение Страница 11

- Брак, говоришь! Какой брак? Мы брак не поставляем. Наш цех занимает первое место среди других цехов. О чем речь-то?

- Вести доводку и испытание новых штампов должны вы, а не мы. И еще об одном давайте договоримся, Константин Петрович: запасные штампы мы будем заказывать вам в исключительных случаях.

- Это почему же - в исключительных?

- Они нам практически не требуются. Все эти так называемые штампы-дублеры лежат на складе мертвым грузом.

Глазки Константина Петровича стали словно кусающие осы, и весь вид его выражал враждебность, ледяное высокомерие.

- Это ты, Алтунин, зря... — едва процедил он сквозь зубы. — Не ожидал от тебя.

- Чего не ожидали?

- По карману хочешь своего брата рабочего ударить! Или он тебе уже и не брат? Ты нас без ножа можешь зарезать, план сорвать - мы сразу в отстающие покатимся.

- Но зачем производить продукцию, которая никому не нужна? Производить заведомо в убыток заводу, государству?

Константин Петрович презрительно сплюнул.

- Молод ты, Алтунин, и ретив не в меру. С тобой водиться - что в крапиву садиться.

- Вас понял. Вы печетесь о выполнении плана своим цехом. Но за счет кого? За счет кузнечного цеха. Вы хотите "гнать план" любыми способами, числиться в передовых, а до того, что нашему цеху это влетает в копеечку, вам дела нет. Мы ведь тоже, как и вы, живем на внутризаводском хозрасчете. Извините, Константин Петрович, я считаю так: нужно заботиться о всех рабочих, а не только о рабочих своего цеха. Негодные штампы сегодня же возвращаем вам!

- Но они приняты ОТК!

- Будем разбираться, почему на негодной продукции стоит клеймо годности. Ваши штампы не соответствуют чертежам...

Вот так, казалось бы, обыкновенная производственная неурядица, но за ней - жесточайшие человеческие страсти и отношения. Невелика болячка, да сесть не дает. Константин Петрович уже ненавидит Алтунина за то, что тот схватил его за руку, уличил в паразитировании на слабостях планирования. И отныне Силантьев, привыкший ловчить, постарается нагнетать атмосферу взаимной неприязни. Да, взаимной, потому что сейчас почтенный Константин Петрович с его нелепыми претензиями словно бы уменьшился в глазах Алтунина, показался даже смешным. Неужели он не понимает, какой вред наносит заводу? Никому не нужных штампов-дублеров накопилось чуть ли не на пятьдесят тысяч рублей! И Алтунин вынужден что-то делать с ними, выяснить, как могло случиться подобное и кто в том повинен. А повинен-то, очевидно, не только Силантьев, но в такой же мере и Самарин. И чем дальше, тем вина обоих будет усугубляться. Не лучше ли разом покончить со всем этим, отсечь?.. Запасные штампы хранятся плохо. Учет их - ни к черту. Складских помещений для них не хватает. Штампы грудами лежат в проходах, у прессов, а инструментальный цех все "гонит" и "гонит" план.

Штампы загромоздили даже кабинет Силантьева. Вот они, милые, дорогие... Очень дорогие. Сталь для них требуется наилучшая, специальная, иногда с дефицитным молибденом. И лежат без пользы эти массивные куски стали, источенные так называемыми ручьями - фигурными полостями...

Зазвонил телефон, Силантьев снял трубку, сказал Сергею:

- Меня директор вызывает. Дотолкуемся в другой раз...

И трудно было понять, говорит он правду или хочет отделаться от Алтунина.

Некрасивый получился разговор. Плохой из тебя дипломат, Алтунин: с первого же захода поругался с другим начальником цеха. Так можно и со всеми разругаться, прослыть склочником. Но что делать? Пятьдесят тысяч - деньги немалые.

Странно, почему Юрий Михайлович шел на поводу у Силантьева? Заботился о том, чтобы инструментальный цех был в передовых, а о своем цехе не думал. Лежат на складе штампы-дублеры - ну и пусть лежат. Места не пролежат. Зато с Силантьевым добрые отношения...

Давно миновало то время, когда Алтунин делил людей на добрых и злых, на новаторов и консерваторов, на нравственных и безнравственных. Он стал догадываться: многое зависит от обстоятельств. Обстоятельства могут способствовать проявлению лучших свойств человеческого характера, а могут и не способствовать. И если не способствуют, то один может преодолеть все барьеры, а другой начинает приспосабливаться - умышленно или невольно. Обстоятельства создаются постепенно, незаметно, всем укладом жизни того или иного предприятия, и также постепенно они завладевают нами, подчиняют себе даже самых волевых.

Хорош или плох тот же Силантьев? Ни то и ни другое. Его цех передовой. Константин Петрович заботится о рабочих, об увеличении их заработка, добывает им квартиры, путевки, устраивает детишек в ясли и детские сады, не скупится на материальные и моральные поощрения. Рабочие любят его. А он любит свой цех. Казалось бы, все в порядке. Но любить свой цех можно по-разному. Вся беда в том, что Силантьев любит только свой цех, а другие цехи ему безразличны, не думает о том, что в тех, других, цехах, такие же рабочие. Он хочет быть передовым по всем показателям и с успехом добивается того. Но какой ценой? Все цехи находятся в жесткой зависимости от инструментального: Константин Петрович может обслужить в первую очередь, если ты сговорчивый, нравишься ему, а может зажать твой заказ, не считаясь ни с какими планами и сроками. Это ты полагаешь, будто его цех обслуживает тебя. А Константин Петрович полагает наоборот: все цехи должны создавать благоприятные условия для того, чтобы инструментальный считался передовым. Тебе не нужны штампы-дублеры низкого качества? Но на них ведь клеймо годности! Поступись, поступись в мелочах, если не хочешь крупных неприятностей. Константин Петрович - весь воля: он кого хочешь может заставить работать на свой цех. Силантьева ставят в пример другим начальникам: учитесь, мол, каждый месяц перевыполнение плана, все ударники, работа ритмичная, простоев оборудования не наблюдается.

С таким человеком лучше не связываться. И не связываются. Только Алтунин связался, потому что убежден: "удельных княжеств" не должно быть, это противоестественно. А вот попробуй доказать! Тебе, наверное, ответят:

- Сумей ты так. От твоего критиканства пока одна смута. Увлечемся твоими прожектами - растеряем и то, что имеем.

Очень трудно, очень сложно будет победить в схватке с Силантьевым, доказать свою правоту. А доказать нужно. Чтобы другим неповадно было...

В Алтунине росло и росло упорное желание свободы, независимости от таких, как Силантьев. Недаром профессора в институте утверждали, что одна из главных человеческих ценностей - свобода. Отвлеченные истины начинаешь понимать, когда сам испытаешь все на себе, Алтунину нужна свобода действий, а Силантьев держит за горло. И теперь он, конечно же, будет держать еще крепче: все срочные заказы кузнечного цеха станет мариновать, отодвигать напоследок. "Проучит" за строптивость!

Силантьев давно вообразил, что инструментальный цех - его вотчина, чуть ли не личная собственность. Он кого угодно может облагодетельствовать, а может и не облагодетельствовать - найдет тысячу отговорок... Кто ты такой, Алтунин, чтоб называть бракоделом всеми уважаемого и ценимого Константина Петровича? Сам-то ты еще неизвестно кто. Все хочешь перевернуть с налету, единым махом. Не выйдет! На чужой хлеб покушаешься. Такого тебе никогда не простят инструментальщики, у которых ты решил единым махом отобрать все премии и тринадцатое зарплаты. Погоди, они тебя образумят. Внукам закажешь. Самарин покрепче тебя мужик, да все терпел. И другие терпят. Понимают... А ежели уж считать убытки, то кузнечный цех приносит их не меньше, чем инструментальный. Ты подсчитай, подсчитай...

И Алтунин, не жалея себя, сидел, подсчитывал, анализировал. Комиссия продолжала свою работу. Она состояла из людей объективных: начальников участков, технологов, плановиков и экономистов, секретаря партбюро, членов цехового профсоюзного комитета. Эти люди понимали благие намерения заместителя начальника цеха и вскрывала недостатки безжалостно.

Материалы накапливались с каждым днем. Сергей вызывал членов комиссии, разговаривал с ними, уточняя их выкладки, их предложения. Эта работа целиком захватила его. Он почувствовал себя последователем. Добросовестным и страстным.

Иной ученый весь свой век бьется над исследованием какого-нибудь вида насекомых, даже микроба. А здесь-то - кипучая жизнь огромного цеха с его своеобразным укладом, с разными людьми и машинами - со всем комплексом качеств, присущих современному производственному коллективу. Тут и состязательность, и трудовое соперничество, и взаимопомощь - усложненные психологические связи. Ты как бы смотришь на экран телевизора, и перед тобой кадр за кадром проходят интереснейшие хитросплетения жизни, невиданной в прежние времена. Здесь - средоточие всего. Это капля самого времени, самой эпохи со всеми ее достижениями и противоречиями.

Сергею было интересно и жутковато. Не предполагал он раньше, что голые цифры, скупые их выкладки могут так много сказать человеку.