Константин Золотовский - Рыба-одеяло Страница 12

Впервые я увидел Азовское море, серое, как степь. Отмахиваясь хво­стами от мух, в воду вошли коровы.

– Ну и лужа! – насмешливо сказал Коля Токаревский.

Между тем эта «лужа» была настолько свирепа, что не дала эпроновцам в 1927 году поднять броненосец: разразился страшный шторм, и «Ростислав» снова ушел на грунт.

Теперь мы получили задание осмотреть машинное отделение и опре­делить годность механизмов. Все-таки «Ростислав» пролежал на дне с 1919 года.

Первым спустился Галямин. Долго ходил возле броненосца, но так и не пробрался к машинам. Все три палубы рухнули одна на другую, за­крыли проход. Осталось единственное отверстие в борту, почти вровень с грунтом, но водолазу туда никак не пролезть.

– Посмотрим, посмотрим, – пробурчал Сергеев и быстро ушел в воду.

Конечно, он осмотрел машины. Но Галямин не поверил. Самолюбие опытного специалиста было задето. Он сердито спросил Сергеева:

– А доказательство принес?

– Не догадался, – говорит Сергеев, – но это дело поправимо. Ре­бята, кто достанет Галямину доказательство?

И посмотрел на меня.

– Есть!

На попятный не пойдешь. Меня снаряжают, а я думаю: хорошо, если сумею пробраться на броненосец, а вдруг осрамлюсь?

Прошел по песчаному грунту вдоль всего броненосца раз и дру­гой... Обшарил весь корпус. Наконец вижу полупортик – яйцеобраз­ной формы отверстие. Не долго думая, сунул туда одну ногу, потом вто­рую и, придерживаясь руками, начинаю сползать внутрь судна. А грузы уперлись в стенки и не дают дальше ходу. Крутился, крутился и вылез. Что делать? Попробую-ка головой вперед пройти. Шлем совсем свобод­но вошел, даже плечи протиснул, но грузы снова застряли. Вынул голову и топчусь перед отверстием. И вдруг осенило... Надо же груз развязать! А если наверх выкинет? А, была не была! Вытравлю сперва весь воздух, чтобы сразу не подняло. Быстро распутал подхвостник и су­нул передний свинцовый груз в броненосец, а за ним и сам влез.

Темно в стальной утробе «Ростислава». Иду осторожно, чтобы не запутаться во всяких трубах и железных обломках. Так и добрался до котельной. Машины оказались исправны, на некоторых даже след гу­стого тавота сохранился. Пора и обратно.

Вернулся к полупортику. Что же принести в доказательство? Не возьмешь же кусок железа, его ведь и возле броненосца много валяется. Никак не придумаю. По краям отверстия торчат острые ракушки. Чтобы не порезать руки, когда вылезать буду, взял полено и начал их сбивать с полупортика. Дров целая поленница стоит возле меня, придавленная чугунными колосниками. Расчистил полупортик, выкинул полено нару­жу, а оно ударилось о песок и медленно поднимается кверху.

– Принимайте доказательство! – заорал я, хотя мы работали без телефона и, конечно, никто меня не услышал. От радости я перекидал всю поленницу из броненосца. Поднимают меня кверху, а над головой будто туча – дрова плывут.

Сергеев снял с меня шлем.

– Все-таки догадался! – смеется. – Грузы развязывал?

– Пришлось, – говорю.

Ребята хлопают меня по плечу: выдержал экзамен! А Сергеев полез в карман и молча протянул мне свой вышитый кисет с табаком.

10. Убегающие башни

В ЭПРОН вливались молодые кадры. Лучшие традиции старых во­долазов: никогда не отступать, не страшиться тяжелой работы и, как бы ни было трудно, поднимать корабли – передавались и выпускникам балаклавского водолазного техникума.

Помню, в 1931 году наш инструкторский класс отчаянно боролся за орудийные башни дредноута «Императрица Мария». Этот дредноут во­шел в строй в конце 1915 года и сразу стал грозой для иностранных фло­тов. Мощные двенадцатидюймовые орудия «Марии» в первом же бою заставили поспешно удрать быстроходные немецкие крейсеры «Гебен» и «Бреслау», которые безнаказанно совершали нападения на Крымское побережье. Базировались они в Константинополе – Турция была союз­ницей Германии.

Через год на северном рейде Севастополя чудовищной силы взрыв сотряс могучий корпус дредноута. За ним последовали, один за другим, еще шестнадцать ударов. Это было дело рук вражеского диверсанта.

Дредноут медленно перевернулся вверх килем и затонул, заняв почти треть бухты. Погибло более трехсот человек команды, остальных успели спасти с днища опрокинутого судна, в том числе и командующего Черноморским флотом адмирала Колчака.

Стальной гигант лег поперек бухты и мешал идущим кораблям с низкой осадкой. Но подняли «Марию» и отвели в док только перед самой Октябрьской революцией. А через три года снова вывели «Марию» в бухту - дредноут мог раздавить подгнившие стенки дока – и вторич­но утопили, но уже на неглубоком месте.

Главные механизмы и котлы почти не пострадали от взрыва. На дредноуте находилось много металла. Рудметаллторг пытался разобрать «Марию», но в воде сделать это было невозможно. Обратились к водо­лазам. Эпроновцы подняли и сдали государству около миллиона пудов цветного металла и большое количество вполне исправных механизмов.

А все башни двенадцатидюймовых орудий дредноута как оторва­лись от «Марии», так и оставались по-прежнему в грунте, на месте взры­ва. Покоились они вместе с орудиями на глубине шестнадцати метров. Вязкий ил засасывал их все глубже и глубже.

Не раз принимались за извлечение башен, но они упрямо уходили в грунт. Пригласили для консультации знаменитых английских, италь­янских, японских морских специалистов, и все они авторитетно заявили, что орудийные башни в зыбком грунте северного участка Севастополь­ской бухты невозможно поднять.

– Достанем! – решительно сказали молодые водолазы.

Целое лето мы догоняли башни когда-то грозного дредноута. Каза­лось, вот-вот подденем тросами... И снова убегают они, прячутся в вяз­ком иле.

Мы превратились в песчаных свиней – так яростно рылись в грязи.

Все дальше убегало дно бухты, а рядом все выше поднимались горы намытого песку. Мощный грунтосос «Карбедзь» выбрасывал вме­сте с грунтом камни и черепа погибших матросов. У водолаза Барашкова втянуло в пасть насоса манжет рубашки, еле руку успел выдернуть, а рукав оторвало. В костюм хлынула вода. Еле вытащили человека из тридцатиметровой ямы. Конечно, все мы перепугались.

«Это что – рукав, – сказал нам тогда водолаз Сезонов, – куда бо­лее страшный случай произошел, когда мы обследовали отсеки внутри «Марии».

В котельном отделении даже на плоту, словно по большому озеру, плавали. Сумрачно там, как в чугунном склепе. Над головой тяжелые пятидесятитонные котлы... Воздух сырой. Капля сверху сорвется, шлеп­нется об воду да так гулко, что даже вздрагиваешь.

Дредноут, как вы знаете, вверх килем лежал. В днище отверстие пробили, огромную трубу вставили – шлюзовое приспособление, наслед­ство мостостроителя Альберта Томи. По этой трубе и спускались на «Ма­рию», без водолазного костюма. У каждого из нас свечка в руке. Открыли однажды еще не осмотренный отсек, а там сероводород. Газ как по­лыхнул – целое облако огня вырвалось. Еле выбежали. И с нами комис­сар Каменецкий ходил. Посмотрел я на него, да так и обмер. Глаза у Каменецкого нет! И не кричит. Хочу ему сказать – голоса нет. Наконец выдавил: «Товарищ комиссар, у вас же глаз выбит!» А он спокойно разжимает кулак и протягивает мне на ладони глаз... «Не бойся, Тимо­фей Михайлович, – говорит, – потрогай». А я в себя прийти не могу. Дотронулся... Глаз-то оказался стеклянным. Каменецкий, как попал в «Марию», сам вынул его».

Только осенью, пройдя еще примерно десяток метров, мы подсекли наконец первую орудийную башню и пристегнули к ней круглые пон­тоны. И вот мы стоим на берегу поздним вечером. Клокотала и вздува­лась вода, окрашенная ярким светом прожекторов, направленных со всех кораблей севастопольской бухты. На поверхности, в ожерелье же­лезных понтонов, вынырнула трехсоттонная чугунная махина. Она под­нимала на себе огромный кумачовый лозунг: «Нет такой крепости, ко­торую бы не взяли большевики!»

ЭПРОН прославился на весь мир. Когда-то маленькая экспедиция под Севастополем и Одессой, она превратилась в мощную организацию. На всех морях, реках и озерах Советского Союза эпроновцы уже стро­или порты, гидростанции, мосты, прокладывали кабеля и трубы. Мча­лись на сигнал «SOS», спасали терпящие бедствия корабли; и в южных морях и в ледяных широтах Арктики поднимали давно затонувшие суда, упорно завоевывая новые глубины морей и океанов.

О ЭПРОНе писали газеты, журналы; выпускались специальные поч­товые марки, спичечные коробки с изображением водолазов, и был даже сорт папирос «ЭПРОН».

А поэт А. Чивилихин посвятил ему свои стихи:

«И волны, что ветром клубимы,Осилить его не смогли.Входил он в немые глубины,Со дна поднимал корабли.И жгло его ветром суровым,Над ним пролетела заряЕго называли ЭПРОНом,Что значит «входящий в моря».

«Девятка»