Виталий Закруткин - Плавучая станица Страница 14

Груня позволила ему снять с себя мокрый жакет, но тут же отвернулась.

— Это вы Марфе помогайте… — обиженно пробормотала она. — А я как-нибудь сама обойдусь.

Осторожно выжав жакет, Василий накинул его на плечи девушки.

— Ладно, — сказал он. — Марфа Марфой, а из ботиков воду надо вылить. Обопритесь на меня и давайте ногу.

Он опустился на колени и почувствовал на спине ее руку.

— Я и сама вылью, — сказала она со слезами в голосе, — не нужна мне ваша доброта… она другим нужнее… вот и идите к другим.

Василий вылил воду из одного ботика, из другого, проведя ладонью по маленькой ноге, отжал воду из чулок и помог девушке надеть ботики.

— Ну вот и все, — грубовато сказал он. — Идите домой. А насчет доброты, Аграфена Ивановна, так это уж дело мое…,

Не простившись с Груней и не оглядываясь, Зубов пошел к месту притонения.

Несколько рыбаков, одетых в резиновые, наглухо застегнутые комбинезоны, стоя по пояс в воде, подтягивали к берегу тяжелую неводную мотню. В ней, разбрасывая брызги, билась большая и малая рыба — первый весенний улов. Вокруг невода теснились люди. Десятки человеческих рук хватали рыбу и, сортируя, раскидывали ее по круглым плетенкам. Парни и девушки-рыбачки, балагуря, уносили наполненные корзины к веренице телег и устанавливали рядами в тележных ящиках.

На берегу не умолкал разноголосый гул.

— Добрый улов! — покачивали головами старые рыбаки.

— Известно дело, добрый, рыба-то еще не пугана…

— Архип дело знает! Он завсегда первый невод сыпануть любит.

— Геройский рыбак, такого по всей реке не сыщешь!

А невдалеке, за баркасами, притиснув Мосолова к борту выброшенной на берег баржи, Архип Иванович Антропов вполголоса поучал председателя:

— Ты, Федорыч, хотя и танкист, а шляпа. Да-да, не обижайся! В рыбацком деле смелость нужна. И риска тут бояться нечего. Ежели лед раскололся и река пошла, тут, брат, нечего турусы разводить и народ расхолаживать. А будешь по бережку в калошах разгуливать да погоды ждать, самый добычливый улов упустишь…

Сбив шапку на затылок, Архип Иванович закричал:

— Разгрузили? Давай второй невод на засыпку! Нечего время терять!

Через неделю на реке не осталось ни одной льдинки, В рыбколхозе шел круглосуточный лов. Все бригады не сходили с дубов, баркасов и каюков: люди, сколотив из досок незатейливые балаганы, ночевали прямо на тонях, чтобы не тратить времени на возвращение в станицу и на утренние сборы к промыслу.

Казалось, вся станица переселилась на реку. Дома оставались только древние старики и маленькие дети. Каждый, кто мог помочь на промысле — мужчины, женщины, подростки, — после ледохода жил на реке. Днем и ночью на левобережье, где были расположены основные голубовские тони, горели костры. Невода и сети не успевали просыхать, как их снова укладывали на дубы и начинали засыпку.

Кузьма Федорович Мосолов торопился с добычей рыбы и торопил рыбаков. Скоро на реке вступал в силу длительный весенний запрет, и председатель хотел выполнить до запрета хотя бы третью часть плана.

Из района и из области шли телеграммы с запросами об улове рыбы, требования о представлении ежедневных сводок, напоминания и приказы. Кузьма Федорович с помощью бухгалтера наскоро отвечал на все эти запросы и снова бежал на тоню, проверяя каждый невод и отмечая в потертой книжечке цифры вылова по каждой бригаде. Пока все три бригады ловили с одинаковым успехом, и трудно было сказать, какая из них окажется первой.

Голубовский рыбколхоз соревновался с соседним рыбколхозом, расположенным на хуторе Судачьем, в шести километрах за излучиной реки. На совместном заседании правлений обоих колхозов был придуман остроумный способ взаимной информации: на самых высоких придонских холмах рыбаки-колхозники установили две высоченные мачты — одну на участку голубовского, другую на участке судачинского колхоза. Если рыболовецкие бригады к вечеру выполняли дневной план добычи, на мачте взвивался красный флаг, чтобы предупредить соседа: «У нас выполнено». Если план перевыполнялся, поднимали два флага, а если дневное задание оставалось невыполненным, на мачте не поднимался ни один флаг.

С первых же весенних притонений на обеих мачтах каждый вечер алели победные флаги, и еще никто не мог предсказать, кому доведется получить знамя — голубовцам или судачинцам.

Тяжело нагруженные рыбой баркасы с утра до ночи сновали от левобережья к станичным причалам, где целая толпа говорливых девушек из транспортной бригады перегружала снулую рыбу в корзины, а возчики увозили ее в рыбцех.

— Скоро вы, кажется, весь свой двор завалите рыбой, — сказал Зубов Головневу, наблюдая за выгрузкой и засолом рыбы в цехе.

Головнев вытер рукавом потное лицо.

— Я, Василь Кириллыч, со дня на день жду подхода заводских катеров, — объяснил он. — Катера у нас оборудованы по последнему слову техники: на них и холодильники есть, и передвижные краны, и рыбососы, и всякие механические прессы. После подхода катеров мне легче дышать будет: они почти всю рыбу прямо с баркасов грузят в трюмы и увозят на завод…

После осмотра рыбы в цехе Василий бежал к лодке, возле которой возился недавно принятый на службу моторист Яша, худощавый паренек-инвалид с черной лентой, закрывающей левый, выбитый осколком мины глаз.

— Ну, Яша, как дела? — спрашивал Василий, любуясь ловкими руками моториста.

— Все в порядке, Василь Кириллыч, — рапортовал моторист, — детали все смазал, мотор проверил. Не лодка будет, а зверь.

— Вот и хорошо. Надо готовиться к выезду…

Вечером Зубов решил поговорить со своим помощником. После разговора с Груней на берегу он чувствовал себя немного виноватым перед ней, ему очень хотелось увидеть ее и извиниться за свою резкость. Он пошел к Прохорову, но Груни дома не оказалось. Иван Никанорович, сидя у окна и разложив на подоконнике инструменты, затачивал большие сомовьи крючки.

Скинув шапку, Василий присел на табурете, осмотрелся и задержал взгляд на стоявшем в углу карабине. Он взял карабин, щелкнул затвором, заглянул в ствол.

— Грязноватое у вас ружье, Никанорыч, — нахмурился Зубов, — ржавчина кругом, пылищи набилось во все пазы. За такое оружие у нас в полку старшина спуску не давал.

— Я почищу, Василь Кириллыч, — сказал Прохоров, — а только оно мне ни к чему: я все одно ни разу с него не стрелял.

— Что, мирно жили с браконьерами? — усмехнулся Василий, ставя карабин на место.

Досмотрщик, не поворачиваясь к нему, наклонился ниже к подоконнику.

— Мое дело было маленькое, Василь Кириллыч, — виновато пробормотал он, — мне что начальство приказывало, то я и выполнял. Мы людей не трогали, и люди на нас не обижались.

Поднявшись с табурета, Зубов прошелся по комнате, искоса взглянул на убранную белым покрывалом узкую кроватку в углу и заговорил, глядя в спину досмотрщика:

— Людям, конечно, было неплохо, и добрые друзья да родственники инспектора хорошо жили, а государство страдало, потому что его обворовывали браконьеры, причем обворовывали совершенно безнаказанно, хищнически уничтожая множество рыбы. Так я говорю или нет?

— Оно, может, и так, а только…

— Подождите, Иван Никанорович. Вы знаете, что у нас на участке добыча рыбы снизилась в несколько раз? Знаете? А ведь мы с вами ответственны за это в первую очередь, и с нас народ спросит прежде всего…

Он молча походил по комнате, достал из полевой сумки сборничек законов по рыбоохране, полистал его и протянул досмотрщику:

— Прочитайте эту книжечку, Иван Никанорович, и учтите, что советские законы пишутся для того, чтобы их выполнять…

— А как же! — смутился Иван Никанорович. — Разве я против законов? Я не против…

Зубов присел на табурет. Осторожно подбирая слова, он сказал тихо:

— Вот что, Иван Никанорович. Мне не хотелось говорить вам об этом, но все-таки скажу. Некоторые товарищи, очень уважаемые, настаивают на освобождении вас от работы. Слабый, говорят, человек. Да, да… Я поручился за то, что вы будете хорошо работать. Не подводите же меня, поймите, что вы можете принести и мне и себе большой вред… Понимаете, я ведь тут новый человек, могу ошибиться, сделать не то, что надо. Кто же мне должен помогать, как не вы?

Растерянно перелистывая книжку, Прохоров с виноватым видом взглянул на Зубова:

— Люди правду говорят, Василий Кириллович, — морща лоб, сказал он, — какой-то я негромкий человек… дюже смирный, без голоса… И не то что боюсь… нет… Мне как-то совестно доказывать людям, что этого, мол, делать нельзя. Ну, раз скажешь, два, а он одно знает — просит: дозволь, дескать, половить маленько… Дозволишь ему черпаком ласкирей половить, а он, глядишь, накидную сеть приспосабливает…

— Вот видите, — перебил Зубов, — этого делать нельзя. Разрешено ловить удочками и сачками — пусть ловят, а так мы живо всю рыбу разбазарим.