Олесь Донченко - Золотая медаль Страница 16

— Что случилось, Юрий Юрьевич? — почти выкрикнула Юля.

— Вы так не волнуйтесь, Жукова, — положил ей руку на плечо учитель. — Мне кажется, что все еще можно исправить. Для того и позвал вас. Лукашевич влюбилась в какого-то фотографа, и тот подбивает ее немедленно бросить школу, вступить с ним в брак и уехать отсюда. Бессмысленный поступок! Через каких-то полгода она получит аттестат зрелости. Бросить сейчас школу — преступление!

— Откуда… откуда вы знаете об этом? — сдавленным голосом спросила Юля.

— Сама Лукашевич обратилась ко мне — может ли школа выдать ей удостоверение. Ну, из разговора с нею я все понял. А этот фотограф — или дурак, или просто — негодяй.

«Это я — дура, — билась в Юле горькая и болезненная мысль. — Прозевала, прозевала, что творится с Лукашевич! Почему я не довела дело до конца, почему у меня не хватило настойчивости, чтобы раскрыть сердце товарища по учебе, чтобы она все рассказала мне сама?»

Но эти мысли не удручали Юлю. Наоборот, она напряженно искала выход. Девушка уже прикидывала, что именно должна сейчас сделать и что может сделать весь комсомольский коллектив. И то, что Лукашевич не была комсомолкой, только усиливало в мыслях ее, Юлину, ответственность за бессмысленный шаг в жизни, за большую ошибку, которую делает ее одноклассница. Эту ответственность Жукова переживала всей душой. Хотя никто ее не обвинял, никто об этом даже не намекнул, Юля чувствовала свою вину в каждом слове и Юрия Юрьевича, и Татьяны Максимовны.

— Вам надо повлиять на Лукашевич, — советовал Юрий Юрьевич. — Каким способом — подумайте сами. Но главное — взяться всем коллективом, чтобы девушка ощутила мнение всего класса, всех товарищей.

— Ваша задача значительно облегчается, — прибавила Татьяна Максимовна, — Юрий Юрьевич долго разговаривал с Лукашевич. Говорила с нею и я. Она дала слово, что пока что будет ходить в школу, по крайней мере до… до свадьбы. Вам надо узнать, что именно толкает Лукашевич на такой шаг. Полагаю, что не только любовь. Побывайте у нее дома, обязательно побывайте. Посмотрите, как она живет, что у нее за тетка, ну и что представляет собой… жених. Обсудите все это на заседании комитета комсомола, в классе.

Жукова стояла красная, взволнованная, насупив брови. Взволнованность эта, конечно, не могла укрыться от Юрия Юрьевича.

— Надо только спокойнее, Юля, — сказал он. — Если будете волноваться, не примете правильного решения. Ну, теперь отправляйтесь. Сегодня вы уже Лукашевич не увидите, да это и лучше. Ведь вам надо кое-что обдумать, надо сказать ей очень точные слова.

Жукова с благодарностью глянула на своего классного руководителя, ощутила родительскую теплоту в его голосе.

Она вышла из директорского кабинета, думая над тем, что сказал ей Юрий Юрьевич. Какие «точные слова» она может приготовить для Лукашевич? Почему не гневные, не осуждающие? А может, осуждающие слова и будут «точными»?

Только дома, уже перед тем как ложиться спать, Юля поняла, что классный руководитель совершенно верно определил ее будущий разговор с Лукашевич. Не сердиться, а говорить точными словами, чтобы они попадали в самое сердце. Чтобы Варя ощутила их справедливую критику. И говорить очень тепло и искренне!

На следующий день было воскресенье, и Жукова поехала на Шатиловку.

Сначала она хотела взять с собою Виктора, но раздумала. Надо поговорить с Варей наедине, как девушка с девушкой.

Юля даже приготовила план разговора, но поняла, что здесь никакие планы не нужны, надо только твердо знать, какими словами говорить…

Накануне всю ночь падал снег. В конце концов пришла зима.

Когда Юля вышла на улицу, снежинки еще кружили, деревья стояли белые и мохнатые, торжественно молчаливые. Серая ворона победно каркала на верхушке акации и сбивала снежную пыль.

Все вокруг помолодело. Смех, каждое слово звонко рассыпалось в хрустально-ясном воздухе, сирены машин казались музыкальными гамами.

Городской парк встретил Юлю величественной тишиной. И только голос диктора, читающего по радио последние известия, отдавался эхом. Но — странное дело — это не нарушало тишины, а только еще большее подчеркивало ее. Эхо мягко ложилось на белые заносы, терялось вдали.

Было еще рано, ни один школьник не прошел еще с лыжами или санками по заснеженным аллеям. На скамейках шапками лежал снег, и они казались от этого одинокими и забытыми.

Юле ужасно захотелось хоть минутку постоять у березы, под которой она стояла вдвоем с Виктором в тот памятный вечер. Она свернула с аллеи и побрела по нетронутому снегу вглубь парка.

Лужайка со старыми березами дремала в заносах. Голубые тени лежали на снегу. На сухом стебле, торчащем из-под снежного сугроба, качался щегол. Когда Юля подошла ближе, он, стряхну снег со стебля, полетел прочь.

Девушка нашла «свою» березу. Вокруг нее намело снеговой сугроб, подойти близко нельзя было. Юля простерла над заносом руку и кончиками пальцев погладила холодную бархатную кору. От легонького дыхания ветерка с ветвей посыпалась серебряная пыль и запорошила пальто.

Юля с нежностью вспомнила Виктора. «Что он сейчас делает? Наверно, учит уроки и не знает, что я вот стою под „нашей березой“»!

— Не думала, что я такая сентиментальная личность, — промолвила Юля и отряхнула пальто. Голос ее эфемерно прозвучал на пустой лужайке.

Ее поразила новая мысль: «А что если и у Вари с тем фотографом тоже такая любовь, если и у них есть березы и „свои“ заветные уголки в парке, и не произнесенные, но понятные для обоих слова?»

— Эге, такая горячая любовь, что немедленно бросай школу и езжай на пустынный остров! — снова вслух сказала Юля и решительное ушла с лужайки. Еще ни разу не встретившись с женихом Вари Лукашевич, Жукова уже ощущала к нему презрение и ненависть. Вспомнилось, с какими нотками иронии произнесла Татьяна Максимовна это слово — «жених».

Почему я так не люблю эти слова — «жених», «кавалер»? — думала Юля.

Она легко нашла высокий забор на улице Коцюбинского, ворота с табличкой, которая предупреждала про злых собак. «А может, злые собаки на цепи? Было бы хорошо зайти без предупреждения, неожиданно».

Жукова толкнула незапертую калитку, вошла, озираясь. Против крыльца, в уголке небольшого двора, стояла будка для собаки. Пес, наверное, привязанный.

Откуда-то донесся высокий девичий голос. Прислушалась. Кто-то пел в доме.

На цыпочках поднялась на крыльцо, вошла в сени. Невольно остановилась — за дверью выводила печальную песню девушка:

А молодість не вернеться,Не вернеться вона…

Юля слушала, пораженная. Какой бархатный, какой волшебный голос. Кто же это? Певица, артистка?

Она забыла постучать, дернула дверь.

— Варя!

Посредине комнаты стоял стол, за ним сидели Варя и толстая женщина с постным лицом — определенно, ее тетка.

Юле чему-то так и врезалась в память эта минута. Как Варя глотнула песню, с ножницами в руках встала из-за стола, как у нее от неожиданности вытянулось лицо, как тетка глянула подозрительным взглядом, словно ощупала Юлю с головы до ног.

— Подружка, что ли? — басом спросила она.

— Ну да… С одного класса, — зардевшись, ответила Варя. — Садитесь.

Юля села и глянула на разложенные на столе куски ткани.

— Шьем в воскресенье, пусть бог простит, — сказала тетка. — Перешиваем мое платье вот ей, — кивнула на Варю. — Для племянницы, круглой сироты, не жалко. Ты это возчувствуй, Варя. Чего же руки сложила? Гостья посидит, говорить можно и за шитьем. А я сейчас пойду наведаюсь в магазин, вчера привезли такие хорошие макарончики, люди брали, а я прозевала.

Варя послушно начала кроить материю.

Еще под впечатлением Вариного голоса, который и до сих пор, казалось, переливался в комнате, Юля сказала:

— Я не знала, совсем не знала, Варя, что ты так поешь! У тебя же такой голос… Ты просто — талант!

— Голосок у нее очень приятный, — подтвердила тетка. — Как запоет, так аж за сердце ухватит. А платье пошить не способна. Не туда руки стоят.

— Спешно нужно новое платье? — спросила Юля.

— Нужно, — пробасила тетка. — Хороший человек случается. Мужчина с умом. Хоть и молодой, а знает цену копейке.

— Собираетесь замуж? — спросила Юля. — Вы вдова или как?

Тетка вытаращила глаза:

— Не я, а она, Варя, собирается замуж. Ей платье шьем. Мне хомута на шею не надо. Был у меня когда-то мужчина, знаю! Пил без просыпа да горшки бил. Я теперь, слава тебе господи, самостоятельна хозяйка: хочу — на базар, хочу — обед варю, хочу — в церковь иду. А захочу — ручки складу и так посижу.

— Что же, — улыбнулась Юля, — пусть лучше круглая сирота хомут надевает?

— Не все же такие, как мой был, — огрызнулась тетка, — за хорошим мужчиной женщина, как пышечка. Да и Варя — и красивая, и работящая.